И ещё Лорейна Суини больше других (что несложно) знала о китейнах – так называют сами себя те, кого люди Средневековья звали феями, эльфами, фейри или подменышами, а люди сегодняшнего дня не называют никак, просто потому что не верят в их существование.
– Он может быть фейри, – медленно сказала она. – По фотографии, как ты понимаешь, я этого определить не могу. Но это… Это было бы просто невероятно странно. А если не фейри… Даже не знаю, Эдвард, я не очень в этом разбираюсь. Может быть, какой-то вид вампира? Инкуб? Но об этих я знаю не больше, чем ты, плюс пара книжек по оккультизму.
– Вряд ли он призрак, одержавший чьё-то тело: он не продержался бы так долго, – подхватил Эдвард.
– Да, это сомнительно.
– А почему «невероятно странно»? В смысле, про фейри?
– Потому что… как бы тебе сказать… потому что довести человека до смерти – самое страшное преступление среди китейнов. Выпить его способность мечтать, выдоить его душу досуха или убить его мечту и его вместе с ней. Нет ничего хуже, понимаешь?
– И что? Люди постоянно делают такое, от чего у других людей кровь в жилах стынет.
– Если фейри поступает таким образом, его казнят.
– Смертная казнь разрешена в тридцати одном штате США, впрочем, ты это и сама знаешь.
– Эдвард, фейри в некотором роде бессмертны: если убить человеческое тело подменыша, он однажды вернётся: он родится в другом теле здесь или в Волшебной Стране. Но за то, чтобы убить человека мечтой или лишением мечты… В этом случае фейри казнят холодным железом, это смерть навсегда, возврата не будет. Ты не представляешь, как они боятся такой смерти. И если тебе этого мало, скажу ещё, что его имя будет опозорено, а его род понесёт наказание.
– Они что там, совсем охренели, эти твои феечки? Хотя, конечно, есть такие семейки, что смотришь на них и понимаешь: «если мальчик психопат, он не очень виноват, потому что от осинки не родятся апельсинки». Это у нас один криминалист так говорил.
Лорейна, слишком занятая своими мыслями, оставила комментарий без внимания:
– Если это китейн, то он либо совершенно сумасшедший, либо донельзя обнаглевший. Но что делать с китейном, я по крайней мере знаю…
Ветер, выводивший за окном автомобиля заупокойный реквием, возвысил свой голос до отчаянного крещендо и затих, чтобы через минуту разразиться серией стонов и воплей.
Дом миссис Андррады, находившийся в ближнем пригороде Чикаго, пустовал. Лорейна осталась в машине в двух улицах от нужного здания, а Эдвард отправился на разведку. Призраки не слишком любят ходить сквозь стены: десяток-другой вторжений – и мёртвому нужно свернуться в клубочек возле какой-нибудь любимой при жизни вещи и погрузиться в своего рода ментальную кому, восстанавливая силы.
…Конечно, если они искали пропавшего ребёнка, Эдвард проходил сквозь стены домов всех педофилов в округе…
В этот раз он тоже не стал беречь себя. Он вернулся спустя четверть часа. Ни с чем:
– Когда, Марш сказал, она умерла? Два года тому? Вот с тех пор там никого и не было, Ло. В этом доме не живут. Причём не живут давно.
– Жаль. А я надеялась, что это будет просто.
– Ладно, что будем делать? Я бы поискал в отелях, не возражаешь? – иногда Эдвард изображал, будто помнит, что она тут босс.
– Хорошо, а я разузнаю среди фейри, а потом съезжу в тренажёрный зал, куда этот парень ходил с Вивиан… – Сегодня же праздник вроде как? Какой зал?
– Ну, видимо, в этом зале считают, что слишком многие хотят начать новую жизнь прямо с Нового года: у них сегодня открыто, я посмотрела на сайте, пока ты гостил у Лу Андррады. Потом посещу видеопрокаты, если успею и если какие-то из них работают.
Призрачный Чикаго, Чикаго призраков. Не так уж он отличается от города живых: разве что серые тени растворились в воздухе, окрасив улицы, разве что желтовато-бледный известняк, так любимый некогда здешними каменщиками, выглядит ещё старше и ещё бледнее и ещё больше напоминает выцветшие на ветру кости, разве что зимние деревья стоят более голыми, а под мостами рек и в арках домов сгущается глубокая тьма.
Эдвард шёл, поглядывая на неизменных призрачных обитателей Чикаго. Он знал их так же хорошо, как знал когда-то живых из тех, что постоянно крутятся на улицах. Среди призраков Чикаго были свои знаменитости, в основном очаровашки, покончившие с собой из-за мужчины или подобной ерунды. Но попадались и жертвы убийств: например, хорошенькая блондинка с кладбища Воскресения на Арчер-авеню. Кто-то зарезал её прямо у кладбищенских ворот, и теперь она раз за разом возвращается на место своей смерти. Живые зовут её Мэри Арчер, или Кровавая Мэри. Да, тех, кто стал городской легендой, живые видят. Полицейские не слишком верят в призраков, но Эдвард лично знал офицера, который в тысяча девятьсот семьдесят третьем подвозил брюнетку с короткой стрижкой, одетую в яркое бальное платьице, и был несказанно удивлён, когда она исчезла прямо из машины близ еврейского кладбища Вальдхейм. Ещё одна жертва убийства: говорят, её прикончил водитель попутки, в которую бедняжка, возвращаясь с танцев, села лет сто назад. Так и катается с тех пор. Тот коп, что подвозил девушку с очередных посмертных танцулек, вспоминал, что у неё были прелестные ножки. Мда… в его время мужчины обращали внимание на ножки. Сегодняшние говнюки смотрят только на задницы.
Городские легенды, призраки, слившиеся с городом, ставшие его частью. Но на улицах хватает и тех, что попроще. В принципе, понятно, почему живые предпочитают видеть Мэри Арчер, а не побирушку с перерезанным горлом, одетую в лохмотья, и не вон того чувака в помятом пиджаке, башку которому разнесли об дверцу автомобиля. Эдвард Картер шёл к одному из тех, кого не замечают.
Любому хорошему полицейскому известно: всегда есть парень, который знает парня… Одним из таких парней был Миллер, всегда уточнявший при знакомстве: «как Генри Миллер». Эдвард как-то спросил об этом типе Лорейну, квартира которой была переполнена книгами: Генри Миллер оказался коммунистом, тискавшим порнографические романы. Что-то в этом роде. Ну да, Миллеру – его Миллеру – это подходило.
Эдвард нашёл своего осведомителя возле помойных баков (где же ещё?), сгрудившихся в углу двора между кафе и жилым домом. Миллер был полтергейстом и на досуге портил жизнь тем, кто жил в доме, и донимал посетителей и обслугу в кафе. Впрочем, до серьёзных неприятностей с ним не доходило. Он понял Эдварда с полуслова:
– Я знаю, кто тебе нужен. Сведу вас, если хочешь. Этот парень днюет и ночует в видеопрокатах, он знает о фильмах больше, чем президент США о конституции.
– Это нетрудно, – буркнул Эдвард.
– Да нет же! Если твой подопечный тусуется в видеопрокатах, считай, он у тебя в кармане! Только мой парень чужих не любит, он со странностями, но я вас познакомлю, представлю друг другу.
– А взамен?
Миллер замялся, его лохмотья всколыхнулись, и он сказал почти застенчиво:
– Есть один прохвост… зовут Маус, живёт на свалке за городом. Он должен мне двадцать оболов.
Двадцать оболов в мире мёртвых было нешуточным долгом, и Эдвард присвистнул.
– Да, – вяло подтвердил Миллер. – Поможешь мне выбить их из него? А? Пять тебе, остальное мне, да ещё знакомство с Бадди в придачу. Хорошее знакомство – это на века, сам знаешь.
Эдвард со злостью подумал, что прошли те времена, когда такого Миллера можно было притащить за шиворот в участок или – что ещё лучше – вытрясти всё, что нужно, прямо на месте. Конечно, у мёртвого полицейского в кармане неизменного плаща остался призрачный значок. Но кому он мог его теперь показать? И зачем? Ладно, дело есть дело, нужно сдержаться:
– Слушай, Миллер, – Эдвард покачал головой. – Я рад удружить тебе в ответ, ты отличный малый и всё такое, закончи сам. Но подумай, как ты себе это представляешь? Я – детектив-сержант – буду выбивать долг на свалке? Из кого-то по кличке Маус? Серьёзно?! Может, я могу оказать тебе какую-нибудь другую услугу? Другой говнюк, больше по моей части?
