Отец периодически рассказывал разные истории из жизни работников типографии. Но Глыба мне отчего-то нравился больше всех. Я даже поинтересовался у отца, кем он работает, и в ответ услышал таинственное «такелажником». Что это такое, я не понял, но в моем представлении это навсегда связалось с чем-то трагикомическим: большим, сильным, но одновременно смешным и незлобливым. Все это вспомнилось мне позже, когда я в школе читал бессмертный роман Сервантеса. Черт его знает, почему. Главный герой вроде бы такелажником не был, да и в деревне не жил. Может, тоже в свое время не получил образования, а кроме того над ним потешались все, кто только мог? Вполне возможно.
Работая в полиграфии, родитель не оставил своей привычки гонять мяч. Верность спорту он хранил (как католический священник обет безбрачия) всю жизнь. Он играл в составе сборной своего цеха по футболу, потом и всей «Правды». Он даже умудрялся гонять на коньках в русский хоккей (тоже с мячом, только маленьким и твердым, который перекидывают друг другу при помощи странных клюшек-загогулин). Читал он только спортивную литературу и прессу. По телевизору смотрел исключительно спортивные программы (не считая новостей). По всему дому вечно были разбросаны таблицы очередных чемпионатов по футболу и хоккею, любовно вычерченные им на листах ватмана, куда он (с совершенно мне не понятной целью) вносил результаты только что сыгранных матчей. Периодически кто-нибудь их выкидывал, и через некоторое время разражался скандал, поскольку именно эта обдрипанная, замусоленная бумажка оказывалась, разумеется, самой нужной в доме вещью.
Надо сказать, увлечение спортом мне всегда, с самого раннего детства, казалось каким-то странным и даже таинственным делом. Я искренне никак не мог взять в толк – ну, выиграл кто-то у кого-то, загнав мяч или шайбу в сетку. Ну, подпрыгнул, пробежал, дунул, плюнул, пукнул – сильнее, дальше, выше, громче всех. И что? Какой от этого получается общественно-значимый результат? Какой, как говорится, выхлоп? И главное – зачем ради этого так усердствовать? Столько сил, пота, тренировок, поездок на сборы, на какие-то соревнования. Вот у древних инков, например, все было понятно. Игра в мяч носила сакральный, обрядово-религиозный характер. Каучуковый мяч символизировал солнце, а игра являлась актом противостояния силам хаоса и преисподней. Самым же примечательным являлось то, что в финале выигравшую команду приносили в жертву богам. То есть во всем был железный смысл. Уверен, что и сегодня, если бы в жертву начали приносить игроков пусть не выигравшей, а хотя бы проигравшей команды, качество игры, как и посещаемость матчей, наверняка бы многократно возросли.
Надо сказать, что несколько раз я честно пытался понять, что движет людьми, увлекающимися спортом. Если самих спортсменов еще как-то можно понять (мышечная активность, эндорфины, повышение обмена и кровотока и проч.), то болельщики всегда оставались для меня абсолютной terra incognita. В старшей школе в качестве эксперимента я даже несколько раз ходил на матчи футбольного чемпионата. Я сидел в самом эпицентре – на «фанатской» трибуне, где все орали, свистели, скандировали какие-то странные речевки, пили из-под полы горячительные напитки и параллельно договаривались, как после матча будут бить болельщиков другой команды. Я честно пытался настроиться на ту же волну, но тщетно. Я не мог отделаться от впечатления, что передо мной с непонятной целью разыгрывается какой-то дурно поставленный спектакль, что окружающие просто придуриваются и что на самом деле все обстоит совершенно по-иному.
Помню, однажды (я учился классе в четвертом или пятом) мы с отцом шли мимо стадиона «Динамо». Там, через дорогу, располагался сквер с небольшим пятачком, возле которого останавливался 42-ой троллейбус. На пятачке толклось человек пятьдесят. Создавалось впечатление, что они все скопом ругаются между собой: так они орали, пытаясь что-то доказать друг другу, размахивали руками и даже пихались. Увидев, куда я смотрю, отец остановился. «Трепаловка», – пояснил он. Я так и не понял, было ли это названием конкретного пятачка здесь, в парке, или же некоего специального сообщества людей в целом. Постояв на месте минуты две, отец посмотрел на часы и, сказав «а, ладно», перевел меня через дорогу. Оставив затем метрах в десяти от «трепаловки», ринулся в самую гущу толпы и тоже принялся кричать. Заинтригованный до самой последней степени, я прислушался, пытаясь во всеобщем хаосе уловить что-то членораздельное. Получилось примерно следующее:
– …да этот ваш Тютькин – полное фуфло!..
– …точно! Его давно пора перевести в дубль!..
– …а у вас кто? Во всей команде только Фенькин и Понькин играют! Остальных надо на помойку выкинуть…
– …в прошлом сезоне нормально и двух игр не сыграли…
– …не забить такой гол!..
– …во втором тайме пеналь ни за что назначили!.. Судья – говнюк конченный…
И так далее все в том же духе.
Минут через десять отец вылез из толпы. Ни слова не говоря, взял меня за руку и повел дальше. Весь его вид, казалось, говорил: «Ну как? То-то… Вот подрастешь, тоже на „трепаловку“ приходить будешь».
В школе быть спортсменом тоже считалось престижным. Но не любым, а футболистом или хоккеистом. Тогда как раз проходили знаменитые серии матчей между нашими и канадцами, и все словно с ума посходили. Какие-то одноклассники вырезали хоккейные картинки из журналов и газет и наклеивали в альбомы, все стремились достать клюшки с загнутыми крюками – такими, какие были у канадцев, а не прямыми, как у наших, и прочая, прочая.
Я тогда был как раз влюблен в девицу из параллельного класса. Страдал, как водится, ерундой, вел себя как полный дебил, хотел даже спереть ее фотографию со стенда «Наши отличники», как вдруг оказалось, что она благоволит к однокласснику, который занимается футболом в «Динамо». Внешне этот одноклассник походил на мальчика из пещеры Тешик-Таш, а кроме того имел длинные волосы, которые постоянно сваливались в толстые сосульки, и прыщавую физиономию. Подобные причуды женского сердца не вызвали во мне ни злости, ни отчаяния, только безмерное удивление. Некоторое время я пытался понять, чем же именно он ее привлек, но не найдя ни одного убедительного довода, плюнул на это бесполезное занятие. После чего с облегчением обнаружил, что любовь прошла, не оставив по себе и следа.
И все же на этом мои спортивные мучения не закончились. Отец, видимо, все еще лелея надежду увидеть собственную мечту воплощенной в отпрыске, отвел меня в ЦСКА, где проходил набор в секцию футбола. Даже не поленился потом сходить посмотреть списки. Сказал, что взяли. Передо мной встала сложная дилемма. Или пойти заниматься футболом и со временем начать походить на мальчика из пещеры Тешик-Таш, запрыщаветь и отпустить длинные сосульки вместо волос, или, соответственно, придумать что-то, чтобы, как говорится, соскочить с темы. Я выбрал второе. Хорошенько поразмыслив, я написал на отдельном листке бумаги причины, по которым не могу заниматься футболом (и которые, как я прикинул, могли подействовать на маман в качестве весомых аргументов). Там значилось: а) дорога длинная и опасная, б) на уроки (которые я уже тогда и так практически не делал) времени совсем не будет оставаться, в) в футболе бьют мячом по голове, и через некоторое время в результате этого обстоятельства я неизбежно превращусь в тупого дегенерата, г) прыщи, свалявшиеся волосы и неприятный запах из-за постоянного потения.
Мать, как и следовало ожидать, с этими доводами согласилась, и в итоге я был избавлен от замаячившей было на горизонте футбольной карьеры.
Последней попыткой отца ввести меня в мир большого спорта стали шахматы. Тогда как раз проходили знаменитые баталии между Карповым и Каспаровым за мировую шахматную корону, и я увлекся этой игрой. Увидев мой интерес, отец возликовал и тут же определил меня в секцию шахмат при местном Дворце пионеров. Проходил я туда где-то с полгода, после чего шахматы мне смертельно надоели, и я, с грехом пополам приобретя в процессе занятий 3 разряд, завершил свою шахматную карьеру. Правда, потом в летних лагерях я периодически выигрывал разные чемпионаты (незатейливо разыгрывая каждый раз «Староиндийскую защиту» – единственное, чему успел научиться) и даже привозил домой какие-то награды в виде грамот, медных, алюминиевых или пластмассовых медалей. Отец был рад этим маленьким победам, хотя и не показывал вида, поскольку к тому времени уже окончательно отчаялся сделать из меня великого спортсмена. Похоже, он на меня вообще махнул рукой, поскольку не понимал, что это вообще за карьера, если она не связана со спортом. Известных спортсменов (и только их) он всегда считал «великими» и говорил, что «они вошли в историю», хотя я так никогда и не взял в толк, в чем именно их величие и что именно за история, в которую они вошли. Похоже, у нас были какие-то разные истории.
