И руки голые до плеч,
И руки голые до плеч,
Любимая, вслед поезду протянешь…
Ага, Лёша тоже здесь. Вместе с гитарой. И тоже пьян.
Но поздно, но поздно,
Но это будет слишком-слишком поздно,
И лишь останется один
Невероятно едкий дым
И тусклые мерцающие звёзды …
Ставлю чайник на плиту. Он закипит минут через пять-десять… Стоять и ждать здесь? Нет, я не выдержу. Лучше выйду.
– Малыш, ты куда? Иди к нам.
Я закрываю дверь и пытаюсь перевести дыхание. Что за дурацкое обращение: Малыш? В задницу! «Иди к нам…» Ну уж нет! Я туда больше не пойду.
– Ира…
А Иры-то и нет. Но туда я точно не пойду!
В комнате все мрачные. Иришка уже успела всё рассказать.
– Чайник я поставила, но забирать будет кто-нибудь другой. Я туда не пойду.
Все мрачно молчат.
– Я тоже не пойду! – Ира. Это что, из солидарности? Ах, там же был Кирилл! Я не заметила, он что, тоже с девкой? Тогда понятно.
– И я не пойду! – Шурочка испугалась. Боится разочароваться в своём Виталике. А остальные? Мрачно молчат, но тоже, похоже, боятся увидеть лишнее. Долго тянется молчание. А, гори оно всё там синим пламенем!
– Когда приедут пожарные, мы поймём, что чайник вскипел.
Слишком уж вымученные улыбки в ответ. И снова молчание.
– Девчонки, а как тортика с чаем хочется…
– И мне тоже, – у Ленки вид просто несчастный. Но вдруг в больших карих глазах мелькает смешинка, и она быстро добавляет: – Но туда я не пойду!
Всем стало смешно смотреть на эту испуганную, забавную рожицу, и все дружно рассмеялись.
– А что я смешного сказала?
И сама уже смеётся сквозь слёзы. Да это же истерика! Ещё немного, и всё перейдет в слёзы.
И тут открываются двери. Разозлённый Виталик чуть не швыряет нам на стол чайник:
– Забирайте своё добро! – И уходит, хлопнув дверью.
Чего он такой психованный? Перетрудился, неся чайник? Или недоволен тем, что его оторвали от кампании? Может, не в струю пошло наше веселье? Скорее, всё вместе.
– Какие мы сердитые! Шурка, чего это он такой?
– А я знаю?
Всё, тишины больше нет, вместо неё по комнате летают тихие реплики, издёвки, приглушённые смешки.
– Девчонки, а как тортика хочется…
И опять дружный смех, но теперь просто смешно, что в любой ситуации сладкоежкам трудно потерять аппетит. Ничто не помешало нам с удовольствием навернуть и торт, и пряники, и пирожки, и конфеты.
Перед тем, как уснуть, мы долго лежали и шептались в темноте. Стук в окно. Ольга, которая была ближе всех к окну, распахнула раму.
– Оль, позови Шурку! – Это Виталик объявился. Шурочка быстро соскочила и стала одеваться. Ленка чуть ли не с презрением процедила сквозь зубы:
– И ты пойдёшь?
– Да, а что?
– Ничего, это твои проблемы.
Шурка выскочила, застёгиваясь на ходу.
– Глупая… поманил пальчиком, она и помчалась.
– Может, она его любит.
– Ну и что? Становиться тряпкой из-за этого? Разрешать вытирать об себя ноги?
– Ты её плохо знаешь. Она ещё загнёт его в бараний рог.
– Поживём – увидим.
Постепенно разговоры стихли. Почти все спят. В комнате тишина. Тишина и темнота. Темнота выползает из-под кроватей, растекается по проходам, заглядывает мне в глаза, в душу. И вот уже в душе темно… темно и пусто. Темно, пусто и одиноко. И вряд ли что поможет от этой пустоты, темноты и одиночества.
Федот… Прости меня… Мне так плохо без тебя… Только не надо слёз. Но так плохо. Так одиноко. Я знаю, тебе сейчас тоже плохо, ты тоже одинок. Как бы я хотела прижаться к тебе, заглянуть в твои глаза… Я потеряла тебя. Через два года ты будешь совсем другим. Да и сейчас ты не тот, которого я нарисовала себе и полюбила. Мне трудно прощаться не с тобой, а со своей любовью. Да, я люблю тебя. Со всеми твоими выбрыками, которые злили меня, я люблю тебя, твои глаза, твои губы, твои руки. Я решила выбросить эту любовь из своего сердца, из души. И поэтому в душе темно и пусто, и одиноко, а сердце болит… болит и кровоточит…
* * *
На следующий день при попытках Павлова заговорить со мной я отворачивалась и уходила от него, как будто мы не знакомы. Когда он, не выдержав этого, припёр меня к стене столовой во время обеда и потребовал объяснения, я с мстительным удовольствием просветила его:
– Развод и девичья фамилия.
Он посчитал ниже своего достоинства извиняться и объяснять что-то и, взбешённый, ушёл. На него невозможно смотреть без смеха, когда он зол: он краснеет от гнева, большие серые глаза становятся ещё больше. Точь-в-точь варёный рак, который раздражённо размахивает клешнями. Я не выдержала и рассмеялась ему вслед. Злой взгляд через плечо подтвердил мне, что я добилась своего: я достала его окончательно. Я отомстила за вчерашнее. Но я вчера сдержалась и не устраивала сцен.
После обеда я написала письмо Федоту, объяснила, что поступила в институт и теперь не живу дома, поэтому не отвечала на его письма. Не удержалась и вложила в конверт фотографию. Он её не видел, я фотографировалась на документы для поступления, и мастер уговорил меня сделать открытку.
Фотография вышла странная, в коричневых тонах, поэтому мои глаза оказались карими, волосы тёмными, а я какая-то чужая, беззащитно-нежная и застенчивая. Откуда всё это взялось, и как поймал всё это объектив, для меня осталось загадкой. Эта загадка была тем больше, что фотографии на документы, сделанные этим же фотографом, были прямо противоположными. Светлые волосы, распущенные по плечам, светлые холодные глаза, расчетливый взгляд, вся подтянутая и строгая. Обе фотографии хорошие, но абсолютно разные.
Я запечатала конверт и хотела все остальные открытки, их ещё штук пять осталось, убрать в чемодан. Ира заметила их и взяла посмотреть.
– Ты хорошо здесь вышла. Ты здесь очень красивая.
Мигом остальные сбежались посмотреть. Они передавали фотографии из рук в руки, когда вошли Лёшка с Серёгой.
– Девчонки, завтра после обеда уезжаем.
– Наконец-то.
– Что это? – Лёха взял мою фотографию, посмотрел, усмехнулся. Насмешливо и оценивающе разглядывает меня. Я вижу, что он пытается найти то, что увидел, и не находит.
– Фотограф сильно польстил тебе. – Он протягивает снимок мне. – Хотя, может быть, ты в этот момент думала о себе. Уж себя-то ты любишь точно.
Всем стало неловко, и они замолчали.
– С чего ты взял, что знаешь меня лучше других? – На меня как-то вмиг навалилась усталость и равнодушие, так что я не стала никому ничего доказывать, тем более что и не нужно ничего доказывать, всё правда. Он смотрел, как я забросила снимки в чемодан, взяла конверт.
– Тебя проводить до почты?
– Нет, спасибо, я сама.
– Я всё же провожу.
Мы молча шли по дороге. Я перешагивала трещины на асфальте, стараясь не наступать на них. Он молча курил и искоса поглядывал на меня. Наконец не выдержал, спросил:
– Ты всё же решила написать ему. Почему?
– Не знаю. Мне плохо без него. Мне кажется, что ему тоже плохо.
– То есть пожалела?
– Ага. Себя. Какая тебе разница?
– Я пытаюсь понять тебя.
– А тебе это нужно? Ты за дипломом психотерапевта сюда приехал?
Он выбросил окурок, долго молчал.
– Нет. Мне просто интересно. Если ты его любишь, зачем все остальные – Андрей, я?
– А зачем тебе я? Уверена, что у тебя дома тоже девчонка осталась.
– Пока я был в армии, она вышла замуж, хотя говорила, что любит меня.
– Лёша, замуж выходят не только по любви.
– Да. Она залетела.
– Ну вот, видишь, по глупости тоже можно сыграть свадьбу.
