Всю ночь прорыдал. А утром все одно встал и пошел, куда велели. Весь день маялся, угрызался. Утром, когда из дома уходил, маманя его увидала, сразу вцепилась, чего это он смурной такой? Насилу отвязался. И на службе не легче. Кругом мужики из ЧК, с этими не балуй, так и сверлят глазами. Ванька с Митяем сторонкой держаться старались, ну их к лешему, связываться. По Митяю тоже видно, не рад, что в такой оборот попал. День еще как-то перетерпели, а уж к вечеру, как темнеть стало, и вовсе тревожно сделалось. Ванька от волнения даже думать начал – поскорей бы уж.

А как стемнело, подъехали подводы, штук десять, не меньше. Ну все, началось. Ванька с Митяем в темноте поближе к подводам переместились. А Старцев со своими людьми сразу в дом попер. Ну понятно, князей всех перебудили. Ванька боялся, что стрелять прямо в доме начнут, но нет, тихо так собрали и вывели, а чтобы беспокойства лишнего не было, сказали князьям, что для безопасности на Синячихинский завод их перевозят. Оно и правильно, чего людей зря пугать? Сперва из дому княгиню Елизавету Федоровну с келейницей ее Варварой вывели, тут-то Ваньку с Митяем и заприметили. Велели с княгиней на одну подводу садиться и стеречь, чтоб не убегли, пока остальных погрузят. А потом и вовсе трогать приказали, чтоб, значит, не всем вместе, чтобы шуму в городе лишнего не было. А когда от школы отъезжали, выстрел раздался, Ванька уж потом узнал, что это Сергея Михайловича ранили, он среди князей самый старший был и самый беспокойный. Остальные тихие, кроткие, что им ни сделай, все «благодарю» да «извините». А этот все жаловаться да ругаться норовил, особенно когда их окончательно под арест посадили, вещи отобрали и из комнат выходить по дому только вечером разрешили. Очень характерный субъект, одним словом.

Подводы сперва громыхали по городской мостовой, а затем выехали на проселок. Стало свежее, запахло соснами. А узников все везли и везли неведомо куда. Кажется, они ехали по лесу, на Елизавету Федоровну несколько раз сверху упали капли, слышалось тихое похрустывание хвои под колесами. Подвода катила мягко, чуть заметно покачиваясь на редких кочках. Вскоре их нагнала телега с великими князьями, и Елизавете Федоровне стало спокойнее, ни стонов, ни плача с других подвод не доносилось, значит, все живы, тот выстрел в школе и правда был случаен. Кто-то из караульных закурил, запахло крепким табаком, иногда раздавались тихие голоса, слышались короткие фразы. Вокруг было сонно и мирно, душистая смоляная свежесть леса наполняла грудь, кажется, их возница посапывал, не боясь, что лошадь свернет с лесной дороги. Елизавета Федоровна тихонько молилась, прося заступничества Святых, пока не задремала.

Разбудили ее голоса.

– Тпру, тпру, калеващая.

– Все с подвод!

– Туды вертай, куда прешься!

– Насонов, снимай пленников.

– Поглядывай там!

– Говырин где?

Елизавету Федоровну взяли за локоть и сдернули с подводы. Варвара, такая же беспомощная, со связанными руками и завязанными глазами, стояла рядом, стараясь коснуться княгини локтем.

– Ведите всех сюда, – крикнул кто-то из темноты.

Пленников согнали в кучу, и Елизавета Федоровна исхитрилась сдвинуть чуть-чуть повязку.

– Сергей Михайлович, что с вами? Что с рукой? – встревоженно спросила она едва слышным шепотом, разглядев замотанную белой тканью руку великого князя.

– Он не хотел ехать. Сергей считает, что нас убьют, – тихо ответил ей Иоанн Константинович. После Сергея Михайловича он был самым старшим, ему уже исполнилось тридцать два. Другие князья – совсем мальчики. Володе всего двадцать один, Игорю двадцать четыре, Константину двадцать семь.

Неужто и правда всех убьют?

Подошел кто-то из охраны, сдернул со всех повязки.

Вокруг не было видно никаких строений, только лес, высокие тонкие стволы, уходящие в темноту.

– Это же лес. Это не завод! – воскликнул кто-то из Константиновичей.

– Куда нас привезли?

– Рябов, заткни этих царских выродков! – рявкнул из темноты начальник.

– Довольно они нашей кровушки попили!

– Поддай им, ребята, как следует, чтоб не вякали. – Все это звучало дико, страшно посреди мирной тишины леса, посреди душистой ночной благодати, наполненной запахом жизни и звездным светом.

Послышался звук удара, потом еще.

– Что вы делаете?

– Остановитесь!

– Господи, что вы делаете?

Мужчины, получая удары, кто кулаком, кто прикладом, пытались прикрыть собой женщин.

Это было немыслимо, непонятно, дико и оттого еще более страшно. Люди, которых они видели при свете дня, с которыми здоровались, которые казались разумными, цивилизованными, вдруг по чьей-то злой воле превратились в кровожадных чудовищ! Словно охваченные бешенством или всеобщим помешательством, они вдруг кинулись на безоружных связанных пленников и с какой-то необъяснимой, остервенелой злобной яростью принялись избивать их, осыпая градом сильных беспорядочных ударов. Кто бил прикладом, кто кулаками, били все сразу, толкаясь, отпихивая друг друга. Били по голове, по рукам, по телу, с глухой, животной кровожадной ненавистью. Пленники только прикрывали головы, уклоняясь от ударов, и только Сергей Михайлович, несмотря на раненую руку, попытался ударить кого-то из нападавших.

– Пожалуйста! Ради Бога! Остановитесь! Ой, мамочки! – плакала, умоляя, Варвара. – Да что же это? За что? Господи!

Ударами и пинками их загнали за прохудившуюся ограду, ничего толком было не разглядеть, ругань, крики, топот, шум ударов, все смешалось в страшную круговерть, и не будет, казалось, этому конца.

Но конец все же был.

– К яме, к яме толкай!

– Вона шахта! Сюда тащи, хватит уже валандаться. Рассвет скоро!

– Давай их сюда!

Шахта. Вот оно, значит, как. Мысли в голове Елизаветы Федоровны стали на удивление ясными, спокойными. Вот он, мученический конец, близко уже. Господи, укрепи!

Их толкали, как скот, князья, спотыкаясь, едва переставляли ноги. Избитые, все в крови, кого-то почти несли, кажется, Игоря Константиновича.

– Не смейте! Не имеете права! – Сергей Михайлович вырвался из толпы узников и с криком бросился на Старцева. Раздался короткий выстрел. Сергей Михайлович взмахнул руками на самом краю ямы, неловко подвернулись ноги, и он стал падать, кто-то из караульных выскочил и сильно пихнул его в спину.

– Сергей!

– Дядя! – Но тело уже скрылось в темном зеве заброшенной шахты.

– Остальных давай! Сперва баб! – распорядился начальственным окриком Старцев.

И Елизавета Федоровна шагнула вперед, сама.

– Господи, прости им, ибо не ведают, что творят! – воскликнула она, вставая на край ямы, ожидая выстрела, но вместо этого почувствовала сильный толчок в спину и словно во сне полетела вниз, едва сдерживая рвущийся из груди наружу крик ужаса.

– Следующий!

Ванька, прячась возле телег, слышал крики, стоны, слова молитвы и сам принялся молиться, как только слова вспомнил?

Следом за женщинами столкнули князей. Живьем! Вот ироды! И как только греха не боятся, бормотал себе под нос Ванька, сжимая в руке крест. Крест был большой, тяжелый, весь из золота с серебряными вставками и белыми камешками, брильянтами, должно быть? Ванька в таких делах не понимал, но раз царицына сестра, так уж, наверное, бриллианты, будет она что другое носить. Крест этот Ванька у великой княгини давно заприметил, еще когда она к мамане приходила. Потому как она его во время молитвы или перед собой ставила, или в руках сжимала, а когда у князьев добро отбирали, она умоляла товарища Старцева оставить ей крест, потому как подарок покойного мужа. Все, мол, забирайте, только крест оставьте, он его на святой земле от какого-то настоятеля получил, а в кресте том частица мощей святого Сергия Радонежского. Старцев плюнул, оставил, пусть, мол, подавится, а забрать мы всегда успеем. Ванька при том случае тоже был, у Старцева за спиной стоял, и еще думал, что вот почему мамане от княгининой молитвы так быстро полегчало. От святых мощей! Большая в них сила, всякому известно. Потому и сорвал с княгини крест, когда мужики князей избивать бросились. Протолкался поближе, руку протиснул и сорвал.