Но через минуту туземцы подбежали почти вплотную к хижинам, и тогда пришлось стрелять в них в упор.

Арский и Скиндер, находясь вблизи Фюрста, стреляли прямо перед собой, не целясь, возбужденные всеобщим боевым подъемом. Словно зловещий кошмар охватил их существо.

Доктор Фюрст отбивался с бешеной энергией. Бывшие около него телохранители-орангутанги пали под ударами туземцев.

Опасность была огромная. Фюрст несколько раз кричал о помощи, но за шумом ожесточенной схватки и трескотней выстрелов его крик совершенно терялся.

Одному из туземцев удалось ударить доктора копьем, и он, зашатавшись, упал.

В то же мгновение в задних рядах нападавших послышались крики ужаса — это орангутанги со свирепым воем вступили в бой. Защищавшиеся спутники доктора с удвоенной энергией набросились на дикарей. Нападавшим туземцам вскоре самим пришлось защищаться и думать о собственном спасении. С воплями отчаяния разбегались они, но немногим из них удалось вернуться в лесные чащи. От разъяренных орангутангов трудно было уйти, и недавно еще пустынная поляна покрылась многочисленными трупами.

Часть орангутангов преследовала по лесу бежавших туземцев; люди, оправившись от нападения, сгруппировались возле лежавшего неподвижно на земле доктора Фюрста.

С двух сторон припали к его груди ассистенты и, поднявшись через несколько минут, с опущенными головами объявили о смерти доктора.

Это известие поразило Арского и Скиндера: с одной стороны, оно обрадовало их, так как шансы на удачу бегства увеличивались; с другой — опечалило, так как им почему-то стало жаль доктора, несмотря на все его преступления.

Кое-как прошел остаток ночи. Утро следующего дня осветило кровавую картину, от которой становилось не по себе даже видавшему виды человеку.

Тело доктора Фюрста, положенное на подстилку из пахучих трав, собранных малайцами, было покрыто пальмовыми ветвями его верных друзей и слуг. Бледное лицо его было полно какой-то загадочной тоски, и юноши, смотревшие на него, не могли заметить в этих застывших чертах обычной холодной жестокости. После пережитой опасности, они чувствовали в себе прилив новых жизненных сил, и все окружавшее их казалось им еще более полным жизни.

В лесу разливалась свежесть раннего утра. Благоухание пробуждающихся растений наполняло глубоким трепетом все живущее. Невидимые хоры, укрытые в высоких кронах горделивых пальм, звенели серебряным звоном. И утренний свет скользил по зеленому морю, обрамляя пышными кружевами змеевидные лианы.

Ассистенты доктора стояли в глубокой задумчивости над трупом своего учителя, и на лицах их виднелось тяжелое горе.

Около них поместились малайцы, и поодаль с почти человеческой серьезностью теснились орангутанги, испытующе смотря на бездыханное тело, точно не веря, что властелин их никогда уже не проснется.

Один из ассистентов подошел к Арскому и Скиндеру и, указав на труп доктора, обрисовал личность убитого.

— Перед вами безжизненный труп, — сказал он, — великого чуда Природы, гения, какого земля носит, быть может, раз в тысячу лет. Почему мы не сумели сохранить его жизнь, равную по ценности миллиону жизней серого человеческого моря?!.. Почему мы не дали ему завершить грандиозное дело, равного которому не найти на всем протяжении столетий и тысячелетий?! Он нес миру разгадку, разгадку величайшей из тайн — тайны человеческой жизни, разгадку не только единства и целесообразности живого организма, но и сокровеннейшего явления природы — сознания. Потухла навсегда мысль титана, могучая, всеобъемлющая… Иссяк родник неисчерпаемых гениальных замыслов. Гордая воля, прорвавшая плотину моральных предрассудков и возвещавшая миру о новых ценностях, успокоилась навсегда. Навсегда…

Он тихо отошел от Арского и Скиндера, и они, под влиянием слышанных слов, увидели в лице мертвого Фюрста что-то сверхчеловеческое, что-то, что носило печать несомненной гениальности.

Захватив часть связанных туземцев, не успевших освободиться во время битвы, ассистенты доктора Фюрста решили возвратиться на Борнео и продолжать там изыскания, недоконченные их учителем. Они приняли на себя руководительство экспедицией, и вскоре лесные чащи снова зашумели девственным шумом над головами путешественников.

Арский и Скиндер, с напряженным вниманием следившие за всеми участниками экспедиции, не могли не заметить, что надзор за ними в это время значительно ослабел. По-видимому, все — и люди и орангутанги — привыкли считать их за своих, и оружия, данного им доктором Фюрстом, никто не отнимал у них.

Надежда на удачное бегство с каждым часом росла.

Значительное число туземных пленников поглощало все внимание «охотников», и друзья поджидали лишь удобного момента, чтобы незаметно скрыться в море безграничного леса.

Такой момент вскоре им представился.

Уставшие после продолжительного дневного перехода, участники экспедиции крепко заснули, кое-как устроившись на первой попавшейся поляне.

Друзья, удостоверившись, что все спят, — даже оставшиеся на часах — захватили заранее заготовленные вещи и оружие и незаметно скрылись в лесу. Лунный свет, лившийся загадочной струей в лесные недра, мог представлять опасность для беглецов, так как преследователи могли их видеть. С другой стороны, этот свет облегчал самим беглецам возможность лучшей ориентировки в лесных чащах.

Первые минуты, казавшиеся Арскому и Скиндеру наиболее опасными, прошли благополучно — ничто не нарушало сонного молчания.

Очутившись на некотором расстоянии от поляны, друзья остановились — не слышатся ли тревожные признаки погони? Однако все было тихо. Сердце у беглецов учащенно билось, в груди спиралось дыхание, и дрожь сильнейшего волнения охватывала все существо. Только бы успеть подальше уйти!.. Только бы царила ничем ненарушимая тишь!.. И холод, и жар, сменяясь мгновенно, охватывали их, и напряжение всех органов чувств дошло до высшего предела.

Друзья осторожно пробирались среди густого леса, запутываясь на минуту в предательских лианах. Тогда им казалось, что они не выберутся из этой лесной вакханалии, и страх, холодный, как лед, сковывал их существо невидимыми щупальцами. Но выбирались они из лиан, надежда окрыляла душу взметенной светлой волной, и одна мысль владела всем существом — вперед, вперед!.. Иногда ломавшиеся под ногами засохшие ветки заставляли их на мгновение застыть в мучительном выжидании. Незначительный шум казался им в эти минуты оглушительным.

Лунный свет создавал по временам причудливые фигуры, напоминавшие людей, и друзья вздрагивали от одной мысли встретиться в этих местах с людьми, казавшимися им теперь самыми лютыми зверьми. Но исчезали лунные видения, и лишь безжизненный серебристый свет скользил холодно и равнодушно по заснувшей зелени, на мгновение задерживаясь в лианных ожерельях, превращая их в фантастические жемчуга — молочно-задумчивые, бледно-далекие…

Арский и Скиндер начинали понемногу привыкать к замершему, сонному лесному царству, и почти с облегчением перевели дух, когда удалились, как им казалось, от опасной поляны на значительное расстояние.

Теперь они пошли быстрее, не обращая большого внимания на треск ветвей под ногами и причудливую игру лунных симфоний.

Чувство свободы заливало горячим потоком все существо и, несмотря на сознание опасностей, могущих случиться в недалеком будущем, минутами им хотелось кричать звериным криком. Свободны они!.. Свободны, как птицы, в необозримом лесу!

И внезапно похолодело все их существо — в сонном лесу явственно послышался шум ломавшихся веток и тяжелый бег каких-то неведомых существ. Это уже не была игра расстроенного воображения, — все усиливавшийся, отчетливый шум не оставлял никаких сомнений в действительности происходившего. Минута оцепенения сменилась у друзей бессознательной и инстинктивной потребностью бегства, и они побежали по лесным чащам, останавливаясь на мгновение перед стеной непроходимых зарослей, лихорадочно ища свободного прохода, и снова бежали в неведомую даль леса.