Дрожащими пальцами Томас разгреб осколки и достал из конверта письмо, порванное пополам, бережно развернул и нежно погладил бумагу пальцами.
«Привет, принцесса.
Только не сердись, ладно? Знаю, ты ненавидишь, когда решают за тебя, но я просто не мог иначе.
Уйти просто так было бы нечестно с моей стороны, так что я решил написать… это. Честно, я даже не знаю, что обычно пишут в прощальных письмах. Вообще-то я ненавижу сочинения. Ну, ты помнишь.
Наша история началась за общей партой первого сентября, а закончится на этом листе. Знаешь, это был лучший год в моей жизни, и я не жалею ни об одной минуте, проведенной с тобой.
Но тебе надо двигаться дальше, и поэтому ты сейчас читаешь это.
Знаешь, говорят не бывает бывших воров или убийц, так вот бывших самоубийц тоже не бывает. Если ты хоть раз пытался, то скорее всего уже не избавишься от этого никогда. А я пытался, Томас.
Недавно я снова думал об этом, но тогда мысль о том, что ты ждешь меня дома, заставила сделать шаг от края. Но на этот раз я решился. Точно. Наверное, из моего лабиринта все же нет выхода.
Я смотрел на вас с Фрайпаном и понял, что вот таким должен быть твой парень. Веселым, жизнерадостным и немного глупым (уж прости).
Ну, а я просто я.
Помнишь, я говорил, что всегда буду рядом. Я буду, правда, буду. Даже когда ты со своим парнем будешь пить карамельный кофе, я буду той противной корицей, которая оседает на дне кружки и потом горчит на губах.
Мои метки скоро исчезнут, и ты станешь свободным. Прости, что забрал твой браслет, но он тянул бы тебя вниз.
Пожалуйста, будь аккуратнее и не калечь себя. И береги руки, они у тебя красивые.
И волосы, шея, глаза, ключицы, да ты весь ничего, особенно после двух бутылок текилы ;)
Я постараюсь начать следующую жизнь правильно, и, если захочешь, мы могли бы попытаться снова. Я дождусь тебя, обещаю. Буду ждать тебя каждую ночь на крыше дома Ки, если она, конечно, будет существовать. А если нет, все равно я найду тебя, прилечу, приеду, приползу, если будет нужно.
Спасибо за все, что мы прошли вместе.
Я люблю тебя, Томми.
P.S. ничего личного, так правда будет лучше»
Томас перечитывал письмо еще минут двадцать, пытаясь найти подсказку в каждом слове. Это не мог написать Дилан, никак не мог. Еще утром все было хорошо, и Сангстер даже не предполагал, что его парень думает о… таком.
От звонка в дверь Сангстер вздрогнул, а потом рассмеялся от облегчения. Ну конечно, это все была шутка, как он и думал. Томасу даже стало немного стыдно за погром на кухне, но убирать его он не стал: испугался, что Дилан устанет ждать у двери и снова уйдет.
— Ты так меня напугал… — Сангстер ухмыльнулся и, подняв голову, судорожно вздохнул. За дверью стояла Роза, сжимая в руках бумажный пакет.
— Я зайду?.. — тихо спросила девушка и, не дожидаясь приглашения, прошла в квартиру. Томас, стиснув челюсти, несколько секунд стоял у двери, но потом все же пошел за подругой. Она стояла посреди кухни, неодобрительно качая головой.
Сангстер как-то виновато потупил взгляд, но Роза не стала его упрекать, только вздохнула и начала убираться. Томасу было неловко, но сил помогать девушке не было — вся энергия ушла на погром кухни, — поэтому Сангстер спрятался в своей комнате. Через какое-то время оттуда раздался радостный возглас, и Салазар сразу же бросилась на звук, источником которого был Томас, сжимающий в руках пластиковое кольцо от горлышка бутылки.
— Смотри! Он его не забрал, не забрал! — Сангстер буквально сиял, трепетно сжимая кольцо в ладони. — Это значит, что он вернется. Он бы не забыл, да? Значит, это специально, значит…
— Томас, — Роза покачала головой, подошла ближе и положила ладони на плечи друга. — Прости, но это просто самовнушение. Торг*. Называй, как хочешь, но Дилан ушел. Я знаю, что тебе больно, но прими это. Не пытайся его вернуть.
— Он вернется. Он не мог меня оставить.
— Томас, перестань, он…
— Нет! Он вернется, вернется!
Перепалка закончилась истерикой Томаса, после которой девушке пришлось его успокаивать. Надо отдать ей должное, Роза дала выплакаться в свое плечо, терпеливо вытерла чужие слезы, после даже уложила Сангстера спать, а затем, закончив уборку и покормив собаку, тихо уехала домой. Надо было успокоить уже Ки. Причем куда более агрессивного.
***
Первая неделя после случившегося прошла тяжело. На улице стояла прекрасная погода: солнце светило радостно, на дождь не было и намека, птицы пели и весело кричали дети, — и это все так сильно не вязалось с настроением Томаса, что ему хотелось замуровать окна. На душе у Сангстера скреблись кошки, неизменно задевая когтями и без того израненное сердце. Порой становилось настолько плохо, что кошки начинали казаться Томасу медведями.
Если первые три стадии принятия он пробежал еще в первый день, то на депрессии застрял надолго. Иногда, конечно, возвращался и к отрицанию, когда просыпался после кошмаров и судорожно вглядывался в темноту, ожидая, что придет Дилан и успокоит его, как было всегда. Возвращался и к гневу, и к торгу, упрашивая кольцо убедить О’Брайена вернуться. Но чаще всего Томас тосковал. Пару раз приезжала Роза, чтобы парень не загнулся без еды, и в такие моменты Сангстер изображал спокойствие. Но, как только все звуки в квартире затихали, ему хотелось свернуться на кровати и жалобно скулить, так сильно его ломало.
Плакать уже не было сил. Наверное, Томас выплакал всю воду за первые несколько ночей. Дилана безумно не хватало. Он был рядом всего год, но успел пустить корни, прямо в сердце Сангстера, и теперь глупый орган будто не понимал, как биться без Дилана дальше.
— Надо было заключить договор, Дилан, — блондин в который раз погладил пальцами теплый от его ладоней пластик. — Если один из нас умрет, второй должен умереть тоже. Потому что я не могу так. Неужели ты не понимаешь?..
Томас думал, что привык к смерти за этот год, но сейчас от него не просто оторвали целый кусок, у него отняли его жизнь. От мыслей об О’Брайене в горле начинало першить, как от корицы. И глупое сравнение тянуло за собой воспоминания, вынуждая снова и снова до боли кусать губы. Сангстер хотел бы плакать в такие моменты, но не мог.
***
Томас в который раз перечитал письмо.
Этот лист, исписанный ровным почерком и аккуратно склеенный, и кольцо теперь были сокровищами. Они все еще хранили в себе Дилана. Сангстер хотел в это верить. Жить проще не стало, но апатия постепенно отступала. До «смирения», конечно, было еще далеко, и Томас даже не верил, что оно наступит. На смену бесчисленным часам, проведенным в постели, пришли часы, которые Томас тратил на то, чтобы посетить все значимые места. Их с Диланом места.
Школа. Пришлось постоять на пороге, но этого и так было достаточно.
Качели. Томас так же трепетно провел рукой по цепям, сел, оттолкнулся ногами, пытаясь как можно точнее вспомнить то утро. О’Брайен тогда еще казался таким загадочным, мрачным и замкнутым. А потом стал самым близким.
В Лабиринт Томаса не пустили. Сказали, что подвал давно закрыт на ремонт, но блондин прекрасно слышал голоса и чувствовал ни с чем не сравнимый запах сигарет, пота… опасности.
Только к концу ночи Сангстер добрался до дома Хонга. В письме Дилан упоминал именно его, так что Томас решил прийти сюда в последнюю очередь. Просто подумать. В тысячный раз попытаться понять, что чувствовал О’Брайен тогда, почему ушел, почему не попытался поговорить.
Небо уже светлело, когда Сангстер поднялся. Звезды еще тускло мерцали, но уже постепенно отступали, растекаясь вдоль облаков розоватыми бликами. Город внизу только просыпался. Томас подошел ближе к краю. Прохладный утренний ветер предупреждающе растрепал волосы, и Сангстер вдруг почувствовал себя невозможно свободным. С каждой секундой ощущение крыльев за спиной становилось все более отчетливым, но в тот момент, когда Томас готов был расправить их и взлететь, позади раздался до боли знакомый голос.
