Дом затих, Виктор блаженно посапывал на диване в гостиной, а Лира лежала в темноте без сна, мысленно копаясь в своем прошлом. Виски не принесло желанного забытья, а лишь усугубило ощущение провала в бессмысленность собственной жизни. “Может быть Господь уже посылал мне любовь, а я не заметила ее? Но можно ли не заметить солнце?” – думала Лира. Она перебирала воспоминания одно за другим, раскладывая их перед собственной душой, словно открытки, цветные и черно – белые, яркие или поблекшие от времени, и не одна из картинок не тревожила ей сердце. Душа спокойно взирала на лица и события, но без трепета и сожалений, когда перед ней представали все джентльмены, которые встречались на ее пути. Их внимание, а порой и настойчивость служили лишь лейкой для ее самолюбия. Но никого из них не любило ее сердце, вспыхивала иногда короткая страсть, как напоминание о принадлежности к миру животных. А потом, когда все проходило, неизменно всплывал один вопрос “Зачем?”, и этот вопрос был наполнен больше удивлением, чем пустотой. Через всех этих мужчин Бог будто испытывал ее, или давал ей выбор или шанс, и все эти не сложившиеся и не начавшиеся отношения составляли ее жизнь в прошлом, которое поблекло перед жизнью в настоящем. Но и за прошлое Лира искренне благодарила Бога сейчас, пока это чувство не возросло, потому что ее мысли вошли в другое русло. Рассвет для нее начался с черно – белых гравюр мастера Доре.
“Дорогой Отец, Создатель, единство с Тобою я ощущаю сейчас, когда в сердце моем Ты возжег звуки бессмертной поэзии! Об этом знали только Великий Тициан и божественный Иоганн Бах, это была их неосознанная тайна, а Ты дал мне возможность осознать ее! Я родилась вновь и только тогда смогла увидеть какой яркий и прекрасный мир выстроил Ты одним дыханием Твоим! И дыхание Твое я чувствую в сердце, ибо наполнено оно счастьем выше понимания человеческого, потому что в нем есть любовь. Всей душой, всем существом своим я люблю Светоносного сына Твоего и чувствую, что эта любовь и есть та самая истина, что выстилает дорогу к Твоим пределам! Только через эту вспышку моя душа раскрылась пред Твоей волей, перед силой Твоей Любви. Это ли не благость, которую, Ты Господь наш даруешь нам как бесценное сокровище и отвергать его – значит приговорить свою душу на вечное проклятие. Я люблю Тебя, Благодать Дарующий, как и люблю Светоносного сына Твоего Люцифера!”
Эту запись в своей цветистой тетради Лира сделала достаточно давно и с тех пор решила жить так, как велит ей сердце. Она продолжала любить и была ведома этим чувством. Все стало даваться ей легко и разные мелкие неудачи больше не касались струн ее души. Полюбив, она ощутила бесконечность времени и зыбкую красоту Замысла, и проникнув по другую сторону бытия, забыла суетность, а понятия добра и зла слились воедино. И Лира благодарила Всевышнего за каждый прожитый и еще не пришедший день, благодать одела ее душу тончайшим покрывалом тайного великолепия и парящей восторженности. Это ощущалось как отрешенность счастливого и полного жизни человека. В пространстве ее души противоположности образа Люцифера слились в единое понятие, сознание очеловечило его, наделив красотой и божественной мудростью сердца. И не казался больше странным тот парадокс, что приняв в душу невозможное, любовь к прекраснейшему из херувимов, первому среди детей Его, она стала ближе к Творцу.
Но не всегда в душе ее царили покой и благодать, и сердце подпевало сомну ангельских голосов. Существовать в одном из миров постоянно и отдалиться от бытия земного, оказывалось невозможным, порой внешняя реальность, в которой пребывала Лира в данной ей жизни, заявляла о себе весьма жестоко. Бывали моменты и ситуации, после которых ее безмятежную мечтательность начинало подтачивать уныние и боль. Вид гуляющих в парке влюбленных, бегающие на лужайке дети, болтовня сослуживцах о своих романах и сплетни легкомысленной подружки Виктории о ее ночных похождениях, иногда больно кололи ей сердце. Лира не могла поделиться в ответ собственной историей, поэтому стала просто слушателем и жилеткой, в которую могли поплакать и Жаклин, и Виктория и подружки Виктории, и даже ученый муж Филипп Фрайберг, босс Лиры. Она будто заземлялась, меняя угол зрения в обыденность, и после подобных разговоров задумывалась о будущем, которое рисовалось в довольно мрачном свете.
Вечерами Лира оставалась наедине с собой и дремотный теплый покой ее дома больше не ощущался, как спокойное и защищающее место, каким был всегда. Привычная тишина оглушала, песочные стены напоминали ей пещерную келью, заполненную книгами, вещами, картинами, мебелью. И эти милые сердцу предметы мертвели, становились бессмысленными и ненужными. Ей казалось, будто пространство комнат темнело, и в этом пространстве растворялись ее мечты, обнажая гнетущую тишину одинокого бытия.
Тогда Лира опять оглядывалась назад, пытаясь зацепить в прошлом хоть какое – нибудь событие, которое всколыхнуло бы ее душу, как любовь к Люциферу, чтобы сожалеть о нем, но все же осознать его реальность, и быть может вернуть или попытаться повторить в настоящем. Но это не помогало. Там не было ничего настолько грандиозного и значительного, в сравнении с настоящими переживаниями. Прошлое стало олицетворением гладкой прямой дороги, где чувства от ее триумфа, радости или неудачи, казались лишь тенями в сравнении с этим сочным великолепием переживаний, какие пришли к ней сейчас. И от осознания сего факта ей становилось страшно, страшно от противоречия между суетным видимым миром и ее внутренней жизнью, от невозможности соединить в сознании логику Божественную и земную, понятие и чувство, преходящее и вечность.
Так проходили дни, а иногда и недели отчаяния и болезненных попыток понять, а более всего поверить в реальность своего великого чувства и принять его снова, как волю Создателя, не анализируя, без желания подогнать любовь в понятную и знакомую форму.
Ей приходилось переживать все в одиночку, поэтому она завела дневник с теми милыми пасторальными рисунками и нежными цветами на светло – фиолетовом фоне, куда и выплескивала все свои страсти, сомнения и восторги, свою боль и напряженность душевной жизни, благодарность Всевышнему за данное ей благо.
“Дорогой Отец, маятник опять качнулся в другую сторону. Господи, что мне сделать, как остановить его? Почему после такого солнечного счастья, будто некий тумблер щелкает у меня внутри, и я погружаюсь в черное ничто. Мой собственный Ад берет надо мной верх, и душа сворачивается и трепещет от страха перед жизнью. Этот страх имеет своего предтечу, свою первопричину, которая сидит внутри как болезнетворный микроб, и лишь замирает на время, чтобы при благоприятных условиях снова ожить, начать развиваться и впрыскивать в мозг и в сердце свой яд? Как мне уничтожить ее, избавиться от этой бактерии навсегда? Что сделать? Прошу Тебя, Господи, помоги, избавь от нее, научи как быть? Мое единственное желание – победить это в себе, и с любовью к Тебе принять любое будущее, даже отсутствие его.”
В этот раз Лира долго молилась с какой – то исступленной яростной одержимостью, просила Всевышнего о помощи разрешить ее внутренний конфликт, примирить ее с самой собой. Постепенно буря внутри улеглась, страхи рассеялись, душа медленно отходила от долгой и тяжелой болезни, словно Лира несколько месяцев провела в полусознательном бреду. Снова вернулось то чистое ощущение благодати, ощущение по – детски открытых глаз, какое и было свойственно ее натуре. Но все равно что – то незаметно изменилось. В ее серых глазах вместо грусти появилась мягкость и пока еще едва уловимый блеск мудрой радости. Она посвежела, светлая кожа ее лица приобрела нежный фарфоровый оттенок. Лира выздоровела и часто в течение дня за работой мысленно благодарила Бога и за болезнь, и за излечение, и за ниспосланную ей благодать. И немного позже, когда душа ее окрепла, а впечатления от пережитого отошли в разряд воспоминаний, ей приснился один из тех снов, где видения оборачиваются иной реальностью, ярким незабываемым путешествием не в глубь бессознательного, а в некую параллельную Вселенную, где свет и предметы оживают, а привычное становится неузнаваемым.
