— …такая как ты.
Тихие и пристальные глаза Оливии взирали на Георга величественно. Оруженосец стояла рядом, и в то же время была очень далеко, как богиня. Гордая, прямая, грациозная, в шелковом лепестковом платье цвета фиалок. Волосы у нее были забраны наверх, а лицо излучало свет, и в целом ее образ был подобен волшебству небесных прекрасных созданий.
Он обомлел и тут же испугался, что Оливия явилась ему при всех, когда раньше являлась только тогда, когда рядом никого не было.
— Здесь все свои, Георг.
Продолжая оставаться немым, мальчишка подумал, что она читает его мысли.
— Можно? — оруженосец взяла в руки один из костылей, а Аврора согласно кивнула. — Благодарю.
В ее руках деревяшка, печальная по своему виду и значению, обратилась в длинный тяжелый жезл с поперечным стягом на вершине. Она тяжело стукнула им об пол, и воздушная волна, быстро и мягко пройдясь по всей зале, заставила смолкнуть музыку, голоса, и заставила исчезнуть почти всех взрослых.
— Здесь все свои, Георг. И сейчас ты увидишь глазами то, что сумел постигнуть чувством.
Оливия развернулась на месте, создав сиреневый водоворот длинной юбки, снова с силой ударила стягом об пол, и следующая волна преобразила все: по стенам поползли, как живые, каменные плиты, они распускали железными цветами канделябры, сливались вниз тяжелым водопадом гардин, опутывали потолок и увенчались в серединке своим шедевром цветения, - огромной сияющей люстрой. Мебель распушилась мягкой обивкой и закудрявилась деревянной резьбой, - отяжелела, опустилась пониже к полу. Столы с пакетами вспыхнули, опали красными искрами в бархатную скатерть. Сцена исчезла, оставив на своем месте одно пустое пространство.
— Рада приветствовать вас, всадники, — гулко зазвучал голос оруженосца над всеми, и за ее изящным реверансом последовал очередной удар магического штандарта.
Еще не замолкло эхо в стенах, как раздался скрежет спиц и скрип кожаных кресел, обращающихся в седла под хребтами механических коней. Совершенные и послушные животные, как живые, вдохнули и выдохнули воздух, раздув тонкие ребра на шарнирах, как один, цокнули копытом в ответном приветствии. И всадники их выросли над остальными, одетые в доспехи. Даже те, кто прежде не мог побороть путы скрученной в теле пружины, были выпрямлены с помощью паутины сцепляющих ремешков на облачении.
— Рада приветствовать вас, воины тьмы,— четвертый удар жезла. Поклон.
Несколько фигур шелестящим течением укутались в коконы темных плащей, а когда они распустились, как крылья летучих мышей, оказались одеты во все черное, и черные повязки были у каждого на глазах.
— Приветствую и вас, воины тишины.
Еще часть непреображенных гостей поклонилась звуку удара, прислушавшись всем телом к вибрации пола, нежели к недоступному звуку. Кроткие, завернутые, как и прежние, в свои костюмы из тонких тканей. Казалось, они совсем не были защищены, и каждое их движение не производило ни звука.
— И вас, воины масок.
Отрешенные, неприкаянные, непонимающие и потерявшиеся в лабиринтах собственного разума, оторвали от груди возникшие маски веселых и грустных гримас, и надели на лица…
Георг видел все, толпа стала проницаемой для любых взглядов, и он видел, как с каждым одинаковым приветствием Оливии всякий, лишенный хоть малейших возможностей, обращался к мальчишке тем образом, которым одаривал мир сов. Кровеносные стебли гемодиализа, сахарные тростники инсулина, тонкий бамбук протезов, безголосые птицы дактиля, слепые змеи брайля… с оружием, без оружия, одинокие и с оруженосцами за спиной, маленькие и почти взрослые, явные и скрытые, как сам Георг. Оливия называла их всех, - когорты воинов, всех, до последнего, пока не осталось в зале ни одного человека в своем реальном облике для обычного мира.
— Где бы ты ни был, — оруженосец повернулась к своему воину, — в какой бы точке мира ни находился, ты никогда не окажешься один среди чужих. Вы одной крови, одного духа, одной Родины. Вы жители одной страны, на каких бы языках не разговаривали, на каких бы континентах ни жили. Почувствуй это, малыш, всеми жилами почувствуй…
Георг почувствовал. Его отпустила боязнь смотреть на каждого, кто пришел на праздник. Он один из них, он с ними. Они на одной войне, под одним знаменем, проходят схожие пути, - погибают, живут, сражаются дальше, - дети, нашедшие в себе силы искать дорогу к счастью, даже если судьба проиграна навсегда.
— Я не один, — мальчишка прошептал только губами, одновременно испытывая жуткую горечь того, что их на земле слишком много.
Так не должно быть, это не справедливо.
— Я не один… я с вами вместе. А вы со мной.
— Аврора, наш маленький колокольчик, — попросила Оливия, — спой свою песню еще раз. Спой ее для гостей и для Георга.
Девочка вспорхнула. По-настоящему вспорхнула с места и, словно фея, поднялась над головами, застыв в центре в воздухе с приподнятыми руками, как балерина, замеревшая на миг в танце, - на пальчиках, на одной ножке, с высоко поднятой головой. Ему и прежде казалось, что ее голос прекрасен, но сейчас, когда он полился живым источником, без проводников и лживых колонок, он впал в священное оцепенение. И музыка была живой, доносящейся от разных детей, - звуки струн и дыхания, повторялись эхом в стенах залы и переплетались с голосом девочки в медленную песню:
— Я в высокой траве на зеленом лугу
Вижу в небе далекую стаю, -
Я и бьюсь, и кричу, а взлететь не могу,
Меня путы силков не пускают.
Но бывает и так,
Когда тучи и мрак,
Птица счастья спускается с неба
И с собою в полет
Из силков заберет,
Как бы сильно запутан ты не был.
Словно солнышко в ненастье
Пасмурного дня, -
Тянем крылья к птице счастья:
“Выбери меня!”…
И снова тихие слова после пронзительного всплеска, про подрезанные крылья, про выстрел охотника, и каждый раз “когда тучи и мрак” прилетала птица счастья. И повторяя припев, Аврора вновь и вновь почти выкрикивала последнюю просьбу, а потом ее голос стал умирать и она уже не пела, а говорила, шепотом и беззвучно, но по губам каждый раз читалось почти молитвенное: выбери меня…
Вдруг, толпа заволновалась. Аврора испуганно повернулась к закрытым дверям и в следующий миг, хлопнув в ладоши, исчезла. Будто грядет нечто страшное, так всколыхнулась толпа. Георг заозирался, а воины, кто, тоже хлопнув в ладоши, кто, крутанувшись волчком, исчезали прямо на месте. Многие ушли в тень, растворились в свете свечей, и осталось всего несколько фигурок посреди огромной залы, в ожидании смотрящих на двери.
— Что там?! — воскликнул он.
— Незваные гости, — вызывающе ответила оруженосец и сделала несколько шагов на встречу еще не непоявившимся виновникам переполоха.
Створка скрипнула, все распахнулось, и вышедший их темного коридора Перу поклонился. Потом выпрямил свою короткую спину и очень громким, но скрипучим голосом, произнес:
— Его величество король Гарольд!
IV
Вида своих стен я больше не могла выносить.
Мне не нужно было сегодня на работу, смена была через день, но я, не зная этого, проснулась на чуткий слух будильника в соседней комнате и поднялась в шесть утра вместе с мамой. Пока она была в ванной, я приготовила нам бутерброды, заварила свежий чай, и открыла окно пошире, чтобы пустить в квартиру весну. Рассвет в городе это нечто особенное, - все в розовых отсветах, в огромных лиловых тенях зданий и деревьев, с первыми гулами пустых улиц, гудением электропроводов, воробьиным чириканьем и шарканьем извечной дворницкой метлы. Еще в это время в наполовину спящее утро врывался с грохотом мусоровоз, пылил, загаживал все выхлопными газами, пока работал, примешивал к этому запах раскуроченных мусорных бочков и скрывался.
И в эти маленькие минуты ожидания я вспоминала свой последний разговор с Гарольдом. И вся беда была в том, что после тех самых последних слов дальнейшего разговора не случилось. Потому что это были всего лишь слова?
