Похожий на стилет инструмент под названием «лейкотом» вводился через отверстие, просверленное в черепе пациента, и разрушались связи между лобными долями и остальной частью мозга. Поскольку современные методы нейровизуализации, такие как компьютерная томография (КТ) или магнитно-резонансная томография (МРТ), появились только спустя десятилетия, разрушение проводилось буквально «вслепую». К тому моменту, как популярность этой поистине варварской процедуры стала ослабевать, в 1960-х годах огромное количество пациентов превратились в зомби, поскольку симптомы психического расстройства ушли вместе с большинством проявлений психической жизни[1].

Вдохновленный этой «инновацией», американский психиатр Уолтер Фримен с 1936 года поставил фронтальную лоботомию на промышленную основу. Он «упростил» операцию так, что теперь не требовалось сверлить отверстие в черепе, и вводил нож, похожий на шило для колки льда, через глазницу прямо в мозг. Для этой поистине ужасной операции, по воле случая названной в период наивысшей популярности «лоботомией ледорубом», не требовалось никакого обучения в области нейрохирургии, и ее выполняли психиатры во многих психиатрических клиниках на всей территории Соединенных Штатов. С несколько неуместным юмором доктор Фримен называл операцию «моя моментальная лоботомия» и выполнял ее в амбулаторном режиме в своем частном кабинете в Вашингтоне, помещая пациентов в стоматологическое кресло. Он также ездил по всей стране в специально оборудованном фургоне, который нежно назывался «лоботомобиль», мимоходом и щедро одаривая лоботомией пациентов многочисленных психиатрических больниц. Результаты чаще всего оказывались гибельными – многие из пациентов доктора страдали от мозгового кровотечения, некоторые умирали. Те, кто выжил, бесцельно и рассеянно бродили по коридорам государственных психиатрических клиник еще в 80-х годах (на мою долю также выпадало это зрелище, когда я приезжал на консультации в такие больницы). Эти люди перенесли лоботомию двадцать или тридцать лет назад и никогда не восстановили даже подобия человеческой личности².

Лобные доли считались в неврологии «Золушкой», но эта же роль досталась и правому полушарию. Если префронтальная кора десятилетиями считалась «бесполезной», то правое полушарие рассматривалось как «субдоминант» и, скажем так, не менее бесполезная структура. В таком духе, мантрой нейрохирургии старой школы было очень осторожное отношение к левому полушарию (чье первенство в управлении речевыми способностями определяло его значимость). В то же время с правым полушарием можно было оперировать относительно безнаказанно, без опасения вызвать серьезные побочные эффекты. Подобным образом электроконвульсивная терапия (ЭКТ), или «шоковая терапия», использовалась для лечения депрессии, но ее побочными эффектами в отношении правого полушария пренебрегали без колебаний, в отличие от воздействия на левое полушарие. Понятие об относительной незначительности правого полушария так закрепилось среди нейрохирургов старой школы, что несколько лет назад молодой нейрохирург из больницы престижного медицинского института на Восточном побережье пригласил меня в свое отделение прочитать лекцию (на медицинском языке это обычно называется «конференцией с разбором клинических случаев»). Лекция была задумана для того, чтобы вывести из заблуждения старших коллег этого нейрохирурга, которые считали правое полушарие несущественным и не заслуживающим должного обращения.

Нейробиологам старой школы следовало бы знать, и недавние исследования подтвердили, насколько важны правое полушарие и лобные доли. Люди с одним удаленным в детстве полушарием (метод лечения трудноизлечимой эпилепсии) обладают более высоким интеллектом в зрелом возрасте – в том случае, если они утрачивают левое полушарие, а не правое; так что в некотором смысле правое полушарие «умнее»³. А люди с серьезным поражением лобных долей демонстрируют катастрофическое расстройство, несмотря на то что их конкретные когнитивные навыки – чтение, письмо и тому подобное – остаются незатронутыми⁴.

Почему нейробиологам потребовалось так много времени, чтобы полностью осознать роль этих структур в когнитивном познании? Потому, что традиционная нейропсихология и когнитивные науки занимались изолированными, обычно «оформленными» психологическими навыками, такими как движение, ощущения, речь, даже память. Эти навыки соответствуют таксономии, закодированной в нашей повседневной речи, и тем самым создают иллюзию самоочевидности. Как оказалось, вклад лобных долей и правого полушария в психологический оркестр проявляется по большей части как-то иначе. На протяжении многих столетий в человеческой истории настоящее было в основном сформировано прошлым, поскольку кривая накопления новых знаний, «кривая новизны», была относительно пологой. В таких условиях главенство левого полушария (его «доминанта») не было беспричинным. Но в бравый век новизны приоритеты нервной системы изменились и две структуры-«сироты», лобные доли и правое полушарие, приняли на себя новую, доминантную роль.

Инновации и креативность представляют собой сложные и многогранные конструкции, состоящие из когнитивных, биологических и социальных компонентов, которые невозможно выразить в однозначных определениях. Любая попытка понять креативность и ее закрепление в нервной системе получит пользу от первоначального определения многих составляющих ингредиентов и изучения каждого из них. Чем больше компонентов включает психический процесс, тем больше «шестеренок» взаимодействуют для его осуществления и тем менее возможна идея о расположении его в отдельной части мозга.

Вот несколько «шестеренок», каждая из которых включает в себя свою собственную нервную сеть и временами вступает в споры с другими частями. (И, возможно, есть другие части, здесь не упомянутые.)

Значимость. Способность выделять основные проблемы и задавать важные вопросы. Определенно, требуется больше чем виртуозное мышление, и также подразумевается релевантность. Если бы Альберт Эйнштейн растратил свой исключительный дар к созданию зрительных образов на строительство садов и парков, его бы запомнили в узком кругу профессиональных ландшафтных дизайнеров, но вряд ли бы считали одним из величайших умов в истории.

Новизна. Интерес к новизне и способность находить новые решения для проблем, которые раньше не возникали. Это самоочевидно. Человек прекрасно удовлетворяется использованием уже известных знаний или занимается воспроизведением давно придуманных видов искусств, и маловероятно, что он будет стремиться к новизне. Привлекательность новизны является основной предпосылкой к креативности. Равно как и интеллектуальный нонконформизм, способность дистанцироваться от установленных научных теорий и понятий или от художественных форм.

Способность соотносить старые знания с новыми проблемами. В отличие от вышеупомянутого, это способность распознавать знакомые элементы в проблемах, которые кажутся новыми и уникальными. Исаак Ньютон признавался в письме к коллеге: «Если я видел дальше других, то потому, что стоял на плечах гигантов». Один мой друг, Аллен Шнайдер, профессор Сиднейского университета, любит говорить, что «все, кажущееся абсолютно новым, возможно, неверно». Эта случайно брошенная фраза содержит зерно истины. Многие явно инновационные научные концепции и художественные формы на самом деле получившие развитие и видоизмененные ранние концепции и формы. Посетитель музея Пикассо в Готическом квартале Барселоны, где работы великого художника скрупулезно выстроены в хронологическом порядке, может быть поражен открытием, что основатель кубизма начинал с вполне совершенных работ в стиле реализма. Непрерывность идей, замысловато переплетенная со скачками, также распространена и в науке.

Созидательная способность и гибкость мышления. Способность находить множественные и разнообразные подходы к проблеме представляет собой суть творческого процесса в науке. Ученый был бы исключительным счастливчиком, если бы мог находить решение сложной проблемы с первого попадания. Обычно требуется атаковать проблему со многих – и с разных – сторон. Способность экспериментировать со множественными формами также является основной для креативности в искусстве. Пабло Пикассо был художником, скульптором, гончаром, он занимался гравюрой и театральными декорациями. Эти разнообразные формы искусства взаимно обогащают друг друга.