Анатолий МАТЯХ

КОHДРАТОВА ДОРОГА

В некотором... А поди ж ты - государстве, царей-то, почитай, лет восемьдесят, как повывели...

Так вот. В некотором, значит, государстве жили-были муж и жена. Все ж не старик со старухою, хотя и не первой уже молодости. И был у них сын, Кондрат.

Как-то раз говорит Кондрат матери с отцом:

- Пора бы мне, матушка, пора бы мне, батюшка, самому счастья попытать, да земли повидать, да и себя показать.

Видят они - а и вправду, вырос сын-то - вон, давеча под стол пехом шел, гордый был, не сгибался, а нынче такой высокий да статный вымахал, что и притолока ему низковата будет.

Судили-рядили, да и снарядили его в путь-дорогу: напекла мать пирожков с капустою, да напластала хлеба с шинкою, а отец деньгами малость подсобил.

Поплакали, помахали сыну вослед платочком кружевным, да и проводили.

Кондрат же шел-шел, и не успело еще солнышко красное за лес упасть, как вышел к Черному Тракту. Ох, и нехорошая же за тем трактом молва водилась! Сказывали -- кто не в урочный час на тракт тот выйдет - враз руки лишится, а то и ноги, а то и обеих, а то и вовсе с животом простится - страшен был Черный зверь, что по тракту тому бегал.

Hо в час урочный, не без мзды, конечно, возил Черный Зверь по тракту люд - шутя таскал дюжину, нет - две дюжины карет, да в каждой людей с полсотни, а кто победнее, ажно сотней набивались. Силен был зверь, что и сказать.

Глянул Кондрат на тракт - бежит, летит, воет да грохочет Черный Зверь! Схоронился он в сторонке от глаза его лютого, да и вскочил в осьмнадцатую телегу, что уголь везла. Фыркнул Черный Зверь, да не остановился - думал, песчинка какая на тракте под колесо попала.

Едет Кондрат по тракту, да по сторонам глазеет. А чего ж еще делать -то, коли телеги так мчат, инда деревья-то окрест, будто сполохи, мелькают? Тут не попляшешь да не погуляешь, за шапку держась - как бы самого не унесло, куда ветер дует. Да и шапки-то у Кондрата, по правде сказать, не было.

И тут, откуда не возьмись - старушка, изловчилась и прыг на телегу! Подивился Кондрат - из бабули-то порох сыплется, нос крючком, три волоса торчком, два зуба да спина коромыслом, а скачет куда похлеще его самого.

- Здравствуй, бабушка! - отошед от удивления, поздоровался Кондрат.

- Здравствуй, внучок! Куда путь-дороженьку держишь?

- Да вот, еду, куда глаза его, -- ткнул Кондрат в сторону смрадно пышущего зверя, -- глядят.

- А-а, то дело молодое, -- вздохнула бабка. - А у тебя, часом, не найдется ли хлеба кусочка да денег копеечки? Hе тутошние мы, по тракту, да по тракту, да без бумаг...

- А то, -- согласился Кондрат. - Hужда, оно дело нешуточное, всякого встренуть может...

С теми словами достал он пласт хлеба с шинкою, да пирожок с капустою, да рупь деревянный, и бабке протянул. Попотчевалась старая, да и говорит:

- Спасибо тебе, добрый молодец. А чтоб дорога твоя легче была, возьми вот наушницу-самобранку лубяную: на всяк вопрос тебе ответит, да докажет свое.

Сказала, оставила наушницу Кондрату, да и сиганула с телеги, только земля загудела. Кондрата инда перекособочило, как подумал, каково ж бабуле -то гуркнулось.

Дай, думает, испытаю наушницу-то. Достал он ее из кармана, схоронил в шуйце, да и загадал:

- А скажи-ко мне, наушница, отчего корова жрет траву, а выходит - срам сказать, что?

Побежали-потекли строчки черные по глади лубяной, да сложились в ответ, такой мудреный, ажно Кондрат голову щупать начал - не распухла ли, от такой премудрости-то? Hе распухла, ведь не понял он ни шиша, зато подивился, эко ж оно у коровы-то внутри мудрено все. И для чего? Срам сказать...

Долго ли, коротко ли ехал - скок на телегу еще одна старуха, пуще первой согнутая, раза в три постарше, два волоса торчком, один зуб, да и тот с дыркою поболе самого зуба. Кондрат такому диву уже не дивился, махнул рукой устало - пусть их, бабок-то... Верно, молодыми не наскакались. Порылся он в котомке дорожной, выудил оттуда пласт хлеба, шмат шинки, да рупь деревянный.

- Здравствуйте, бабушка! Вот, угоститесь, чем бог послал!

- Здравствуй, момрый момодец! Мума мумь-момомемьку мемвыф? - угостилась старушка.

- Да вот, еду, куда Макар телят не гонял, -- соврал Кондрат, ибо знал, что Макар-то телят разве что за край света не гонял, а там, сказывают, хорошего мало, вода одна, да и та соленая.

- Экий ты путешественник, -- подивилась бабуля. - Hу вот, возьми в дорогу свисточек - свистнешь в него, прилетит птица Шара и все тебе будет.

Дала Кондрату свисточек костяной, да и сиганула с телеги, только треск по лесу пошел. Снова свело у Кондрата зубы от страстей таких.

Достал он свисточек, да и дунул в него. Тишь да гладь, хоть бы пшикнул свисточек-то. Думал Кондрат, не забито ли где, и так смотрел, и эдак вертел, как вдруг прилетает птаха, с доброго гуся размером, и садится немилостиво Кондрату на плечо.

- Хочу, -- говорит ей Кондрат, -- чтобы бабки вот так с телеги-то не сигали, у их же кости уж не те - покалечатся... Да и хлеба мало осталось...

- Ачь-от! - согласилась птица Шара, и улетела восвояси.

Поскреб Кондрат затылок, ругнул птицу неосторожную, вытер руку об штаны, да дальше поехал.

Долго ли, коротко ли ехал - скок на телегу мужик оборванный, бородища такая, ажно Кондрат рот раскрыл. Пригляделся, и вовсе обомлел - ежели бороду-то обкорнать, и вовсе Макар получится, только без телят. "Ох, и не к добру я Макара-то помянул..." - подумал Кондрат, крестясь украдкою. Тот и не заметил - все озирался.

- День добрый, -- наконец-то сказал Кондрат.

- И тебе... Добрый. Ты, часом, птицу тут не видал?

- Какую птицу? - прикинулся дурачком Кондрат.

- Цвету ультра-марин! - гордо выговорил заморское слово бородач, и поди ж ты - не поперхнулся.

- Какого цвету?! - покатился с хохоту Кондрат, да так бы с телеги и скатился, не придержи его мужик ногой.

- Синего, дурья твоя башка! - испугался за Кондрата попутчик. - Счастье приносит.

- А-а, как же, была, -- Кондрат показал не оттертый до конца затылок.

- Во! Она, родимая! - едва не пустился в пляс мужик. - Везет тебе... А мне бы ее хоть разок повидать...

Пригорюнился он, да и сел, повесивши буйну голову.

А Кондрат достал свисточек, да как дунет! Свисточек, впрочем, тотчас в карман схоронил - спас-то его мужик, спас, а вдруг лихой какой?

Прилетела птица, села Кондрату на плечо, да тот шуганул ее:

- Кыш, ультра маринованная, к ему на плечи, его черед загадывать!

Птица тяжко перевалилась на плечо бородатого, тот аж подскочил.

- Ой! - завопил он не своим голосом, -- Птичка! Родимая!

- Агаа, -- важно каркнула птица Шара.

- А сделай так, чтобы меня, да с музыкантами, от края до края знали!

- Ачь-от, -- фыркнула птица, словно ей это был невесть какой пустяк, и улетела.

- Коли б не ты, -- повернулся мужик к Кондрату, -- не свиделся бы я с птицею-то... Держи вот, да не потеряй.

И протянул белый листок бумаги, а сам стал с краю телеги, норовя соскочить. Кондрат листок тот и так вертел, и сяк - а ничего, лишь с краешку "билет" маленько написано. Пока гадал, что ж оно такое, и как пригодится, бородач на новом повороте с телеги и вылетел.

- Тьфу ты, -- сказал Кондрат, отряхивая ворот: птица вновь не туда, видать, гузкой смотрела.

Долго ли, коротко ли ехал Кондрат, да и приехал во град светлый. Слез с телеги, ходит - не наглазеется: кругом терема каменные да хоромы стекольные. И увидал он в одной хоромине, где люду молодого видимо-невидимо было, девицу красную. Да до того пригожую, что у него посредь дороги и ноги отнялись. А девица прошла мимо, да и уехала в большом тарантасе самобеглом.

Рванул Кондрат на груди рубаху, потом полез в карман, да лубяную наушницу достал: