— Может не стоит излишне драматизировать раньше времени?

— Как ты думаешь, с кем ты сейчас говоришь, Ариэль? — на лице канцлера появилось нечто среднее между улыбкой и гримасой боли.

— Я полагаю, с первым после пресвитера иерархом царства.

— Ты говоришь с самым древним в царстве человеком. Мне значительно больше пятисот лет, свой точный возраст я уже и сам не помню, в последние десятилетия перестал считать. Это царство создавалось на моих глазах, и теперь я, похоже, единственный человек, который знает, что оно из себя представляет. Ведь я ещё помню, как на этих землях существовал реальный мир.

— А разве наш мир не реальный?

— Нет. Царство пресвитера, конечно, не иллюзия и не мираж, но это искусственный мир. Царство — игрушка, которую Бог подарил капризному ребёнку — человечеству. Уж очень ребёнок ныл и канючил, уж очень ему хотелось эту игрушку. И не было никакой возможности объяснить людям, что игрушка эта — ненужная, бесполезная. Человечество продолжало канючить: «Почему Бог не уничтожит зло?». Самый идиотский вопрос на свете, но он стал камнем преткновения в отношениях между Богом и человеком. Ты никогда не замечал, что порою Бог наказывает людей исполнением желаний?

— Во внешнем мире меня пару раз посещала эта мысль.

— Вот-вот… Из наших подданных ни один не сможет понять такой постановки вопроса… Бог иногда как бы говорит человеку: «Ты этого хочешь? Ну хорошо, ты это получишь. Только потом не обижайся». И человек получает то, о чём не надо было просить, но ему очень хотелось, и в конечном итоге ему становится плохо. Конечно, со стороны Бога это не наказание в собственном смысле. Просто человек, одержимый каким-нибудь желанием, никогда не сможет понять, что его желание неразумно, и Бог разъясняет ему это на практике, исполняя делание. И чем неразумнее было желание, тем выше оказывается плата за такое «разъяснение». Опять же, не потому что Бог жесток, просто, уплатив меньшую цену, человек так ничего и не поймёт. И даже, заплатив за всё с полна, люди часто не понимают, что их страдания — прямое следствие исполнения их желаний.

Так вот на счёт нашего царства. Люди всегда хотели, чтобы существовала хотя бы одна страна, в которой нет зла, ну хотя бы где-нибудь за высокими горами, за глубокими морями. А это невозможно. В земных условиях не может быть страны, где нет зла. Но уж очень людям хотелось. И Бог сказал: «Пусть будет по-вашему». Бог послал сюда пресвитера Иоанна… Я, кстати, до сих пор не знаю, кем был наш пресвитер. Может быть, воплотившимся ангелом, а может быть, земным человеком, которого Бог изъял из времени и пространства, и послал сюда — на неведомую землю. Пресвитер всегда напоминал мне одного персонажа священной истории, но думать об этом нет смысла. Главное в том, что пресвитер был наделён от Бога способностью ограничивать действие земных законов — и физических, и психологических, и социальных, и духовных. Здесь климат, который в земных условиях невозможен, здесь человеческий организм функционирует так, как он функционировать не может, и самое главное — здесь отношения между людьми такие, каких никогда не может быть на земле.

— Но ведь хорошие же отношения.

— Неужели ты до сих пор ничего не понял? Если бы эти отношения были хорошие, то Бог весь мир и создал бы таким, как наше царство. Бог установил для земного бытия оптимальные наилучшие законы, и нарушение этих законов ни к чему хорошему привести не может. Ты думаешь, наши люди — добрые? Нет, они вообще никакие. Они кажутся добрыми только потому, что лишены возможности и способности совершать зло. Их души лишены реального удельного веса, они неблагонадёжны для Царства Небесного. Наши люди — это воплощение абсолютной бессмыслицы.

— После возвращения мне уже начало казаться нечто в этом роде.

— Поэтому я и разговариваю сейчас с тобой, а не с кем-либо другим. Ты многого ещё не понимаешь, Ариэль, но ты сейчас единственный человек в царстве, который способен уловить хотя бы общий смысл происходящего благодаря своему знакомству с внешним миром. Ты хотя бы в общих чертах представляешь себе, по каким законам живёт реальный мир. Теперь ты узнал, почему наш мир был таким, каким он был. И теперь тебе должно быть понятно, почему уход пресвитера означает конец нашего царства и почему вместо него нельзя просто так избрать нового царя царей.

— Да, я понял… Пресвитер сдерживал действие естественных законов бытия благодаря особым полномочиям, полученным от Бога. Второй такой фигуры не может быть. Если бы Богу было угодно продолжение существования нашего царства, Бог не отозвал бы пресвитера, который мог править ещё хоть тысячу лет. Значит, здесь всё будет, как во внешнем мире?

— Да.

— Что я должен делать в новых условиях?

— Представления не имею.

— Я полагал, что вы хотите возложить на меня некую задачу.

— Ариэль, скоро у нас всё будет, как у людей, а это значит, что вообще не известно, что будет. Какую задачу я могу на тебя возложить, если я вообще не знаю, какие задачи возникнут?

— Так что же вы хотите?

— Хочу, чтобы в царстве остался хоть один человек, который понимает смысл происходящего.

— Почему один? А вы?

— Ариэль, люди не живут по 500 лет. Ты что не видишь, что перед тобой покойник в отпуске? Уже вступили в действие естественные законы бытия. Я умираю от старости. Мне, может быть, и жить осталось всего несколько часов, тем более, что свою главную задачу я уже выполнил — предупредил тебя обо всём. Ещё, пожалуй, несколько советов. Никому не рассказывай о нашем разговоре. Не поймут. Объявят, что ты сошёл с ума, и тебе будет труднее.

— А магистр? Храбрый благородный рыцарь, прекрасный организатор.

— Не обольщайся. Магистр дальше других от реальности, а как он будет действовать в реальных условиях, боюсь даже предсказывать. Люди царства всё же разные, на некоторых ты безусловно сможешь опереться, но магистр что-то совсем пустоват, и я не знаю, чем эта пустота наполнится.

— Но в чём я должен буду на кого-то опираться?

— Я полагал, что в общем смысле задача тебе понятна — остаться с Богом, принять участие в строительстве нового мира на наших землях.

— Неужели судьба царства теперь ляжет на мои плечи?

— Не знаю. Но возможно. Конечно, ты к этому не готов, но другие готовы ещё куда хуже.

— Да во мне-то что такого особенного?

— Ты ещё помнишь, что ты подкидыш? Ты родился во внешнем мире. В нашем царстве ты всегда был немного инороден. Поэтому и во внешнем мире смог выжить. Бог даст, и сейчас выживешь. И другим поможешь.

— А Иоланда?

Ответа не последовало. Канцлер уже не дышал.

Ариэль внимательно посмотрел на канцлера и понял, что тот мёртв — окончательно и навсегда. Скорби он по этому поводу не испытывал. Канцлер прожил безумно долгую жизнь и умер, когда пришло время, аккуратно завершив все свои дела. У канцлера всё в порядке, а вот что теперь ему делать? Даже на улицу выходить страшно, неизвестно, какими стали люди, души которых теперь подчиняются общим законам бытия. А Иоланда? Канцлер не успел ответить на вопрос об Иоланде, и это не может быть случайным. Возможно, Бог не дал канцлеру возможности дать неточный ответ, который потом дезориентировал бы Ариэля, а может быть, просто никто тут не может давать никаких ответов, всё, что касается его жены, он должен понять лично. Она ведь тоже может измениться, их прекрасные отношения могут рухнуть за сутки.

Ариэль откинулся на высокую спинку кресла и закрыл глаза, совсем забыв о мёртвом канцлере. Его тянуло обратно во внешний мир, но он был там чужим, и остался бы чужим, проживи он там хоть сто лет. И в царстве пресвитера он всегда был не очень-то своим, и спасало его только то, что он не понимал и не чувствовал этого. Всё, что у него было — это Иоланда, а теперь он может и её потерять. Она по-прежнему будет рядом, но её уже не будет. И что же теперь, присматриваться к жене, внимательно наблюдая, не превращается ли она понемногу в совершенно чужого человека? Он понял, что не выдержит этого. Нет, не случайно всё-таки канцлер ничего не успел сказать об Иоланде. Тут он всё должен решить сам. И вдруг он вспомнил, что Иоланда сейчас с трудом, разбитая бешеной скачкой, пробирается на своей лошадке к столице. Он резко вскочил, стремительно вышел из зала, пролетев мимо слуг, которые в недоумении на него смотрели. На секунду задержавшись, он оглянулся и сказал: «Канцлер умер», после чего, даже не успев увидеть их реакции, устремился вон из дворца.