Да, все верно. Одни города славятся яблоками в карамели, другие – шоколадными тортами, а у нас вот жареные тыквенные листья. История такая: давным-давно, очень давно, когда Редхуд еще даже не назывался Редхудом, кучка поселенцев со своими ужасными шляпами и недовольными лицами страдала от череды неурожайных лет. В один особенно плохой год жена основателя города, Онора[1] Реддинга, смогла собрать только листья с печального погибающего тыквенного поля. Ее звали Сайленс[2], и это имя исчерпывающе объясняло все, что от нее требовалось в жизни. В общем, говорят, она придумала несколько рецептов и своими тыквенными листьями спасла наш новорожденный город от голода. Так поселенцы смогли пережить зиму. По доброй воле, конечно, есть тыквенные листья никто не будет, если только он не умирает с голоду. Поэтому мы их жарим, поливаем медом, кленовым сиропом или шоколадом и нанизываем на палочку. Этот десерт назвали «Тихим пирожным» в ее честь, а муж, которого, собственно, и звали Честь, присвоил себе почти все остальные ее достижения.

Услышав бой башенных часов, я посмотрел вверх, лихорадочно проверяя время: что, уже пять?!

Я залез на скамейку и стал всматриваться в толпу, пытаясь разглядеть лица и шляпы тех, кто начинал зажигать тысячи свечей, чтобы пустить их на воду, а может быть, отдать школьному хору, который будет петь на параде. Прю утащили ее школьные подружки. Все они были в форме: темно-синих пиджаках и клетчатых юбках. Когда я понял, что слишком увлекся своими дурацкими рисунками и совершенно выпустил ее из виду, сердце некоторое время пыталось выскочить у меня из груди.

Но я увидел их около лабиринта из стогов. Спрыгнув, я кинулся к ней через очередь туристов, которые ждали, когда им дадут раскрасить тыкву.

Камерный оркестр в белой беседке исполнял музыку какого-то мертвого композитора, над ними висел плакат, поздравлявший всех с тем, что городу исполнилось триста двадцать пять лет. Как только музыка закончилась, и все зааплодировали, зажглись черные металлические уличные фонари. Я споткнулся об одну из светящихся тыкв, которыми был украшен тротуар.

Вот черт. Придется бежать.

Я проталкивался через толпу у беседки, прокладывая себе путь через море локтей и детских колясок.

– Смотри, куда…

– Эй!

Я ни на кого не обращал внимания. Пока чья-то огромная рука не схватила меня за шею, дернув назад так, что я уронил сумку. Одной секунды было достаточно, чтобы понять, чья это рука. От мистера Викворта пахло лимоном и маркерами для доски. В желудке у меня зашевелился змеиный клубок.

– Мистер Реддинг. Извольте объяснить причину вашего непристойного поведения.

Вы когда-нибудь слышали, чтобы человек кудахтал? Я вот раньше не слышал. Пока мистер Генри Викворт не заметил, что я заснул на уроке английского в первый же день в новой школе. Его лицо тогда приобрело фиолетовый оттенок, какого в природе не бывает, а я вместе со всем остальным классом прослушал лекцию об уважительном отношении и грубости. О различии этих понятий мне в тот же день после уроков пришлось писать эссе.

Да, меня наказали в первый же день в новой школе. Но этим не кончилось: Викворт оставлял меня после уроков каждый день в течение всей первой недели. Таким образом я успел написать о неуважении, неосмотрительности и чести. Я был уверен, что он сломает линейку о мою голову, когда нужно было написать, что значит «умник», а меня хватило только на одно предложение: «Мне кажется, это всезнайка, сэр».

Мистер Викворт постоянно смотрел на школьном компьютере всякие реалити-шоу про выживание, и уделял гораздо больше времени им, а не урокам. Стены его кабинета были увешаны цитатами из классиков, но, по-моему, он сам их выдумывал. Например, «Школа очень важна. Будь внимателен в классе. Эрнест Хемингуэй». Знаете, если бы мне пришлось выбирать: целый час таращиться в телевизор на таблицу настройки или пойти на его урок, я бы выбрал таблицу – она в тысячу раз интереснее.

– Ну? – он сжал мои плечи. – Что ты можешь сказать в свое оправдание, Проспер?

Иногда мне очень хочется научиться сначала думать, а потом говорить.

– Почему я вообще должен разговаривать с вами, если мы не в школе?

Знаете, если сунуть яйцо в микроволновку, желток вскипает, а потом – раз! И он уже взорвался, заляпав всю кухню. Так вот, видимо, придется просить маму отдать мою форму в химчистку, чтобы отчистить ошметки мозга мистера Викворта. Но тут внезапно появилась Прю.

– Вот ты где, Проспер! – радостно воскликнула она. Подружки выстроились у нее за спиной и пялились на меня. – Ой, здравствуйте, мистер Викворт! Как вам фестиваль? Бабушка просила передать привет и поблагодарить за ваш тяжелый труд.

Викворт ослабил хватку. Я вывернулся и успел заметить, как меняется выражение его лица. Он приоткрыл рот, и лицо, которое только что было такого же цвета, как огненно-рыжие волосы Прю, сделалось нежно-розовым. Он был в восторге.

– О, мисс Реддинг! Простите, что не заметил вас раньше.

Он и все остальные расступились, чтобы Прю смогла пройти. Она подошла ко мне и ласково потрепала по голове. Эта дурацкая привычка появилась, когда сестра внезапно переросла меня сантиметров на десять за лето. Близнецы из нас, конечно, так себе. У меня темные волосы и темные глаза, а у нее волосы рыжие, а глаза голубые. И мы вообще не похожи на родственников.

Но я помню, как было раньше. Каждую больничную палату. Помню, как мне приходилось ходить в школу без нее, а потом возвращаться и показывать ей свои рисунки, потому что нам запрещалось фотографировать на телефон. Помню, как у меня все холодело внутри, если она выглядела бледнее или дышала тяжелее.

А когда мы были совсем маленькими, я вылезал из постели посреди ночи, чтобы проверить, как она там. Убедиться, что ее сердце все еще бьется.

Бабушка считала, что проблемы с сердцем у Прю – единственное невезение, постигшее нашу семью за несколько веков. Это правда. Но даже в худшие дни я мог рассмешить сестру дурацкой историей, посмотреть вместе с ней кино, помочь ей передвигаться по дому, приготовить обед, если родители были в отъезде. Я знал наизусть все номера ее докторов. И помню их до сих пор.

Но Прю была из Реддингов. Она выжила вопреки мнению докторов. Наши родители основали фонд «От сердца к сердцу», международную благотворительную организацию для сбора средств на лечение сердечной недостаточности у детей из семей с небольшим достатком. Прю стала ее лицом. Затаив дыхание, вся страна следила за каждой ее операцией. Два года назад сделали последнюю, и с тех пор Прю очень окрепла, она смогла делать вещи, о которых раньше и не мечтала, и наконец-то поняла, что значит жить нормальной жизнью.

Прю пошла в мою школу. У нее появились друзья, которые не имели отношения к нашей семье, ребята, о которых я ей никогда не рассказывал: они набивали землей мой рюкзак и отбирали у меня тетради.

Выяснилось, что легендарная реддинговская удача просто копилась, ждала и наконец вырвалась наружу. Прю стала старостой нашего класса, последовательно побила рекорды по бегу, конной езде и стрельбе из лука, и выиграла конкурс штата на лучшее эссе о том, как важно организовать доступ к чистой воде в малообеспеченных районах Индии. Как-то раз, когда она получила пятерку с минусом, учитель рассыпался в извинениях за то, что не смог как следует объяснить ей материал.

Спросите хоть кого, Прю невероятная. Просто… Теперь, когда она, наконец, начала жить так, как и должна была, всплыла нелицеприятная правда обо мне. Я не мог скрыть от нее, что обо мне думают другие. Она и сама это прекрасно знала. Мы родились в семье победителей, задающих стандарты, но и дня не проходило, чтобы бабушка не напомнила, что я-то не один из них.

Что ж, я, Проспер[3] Океанус Реддинг, с гордостью заявляю, что именно мне принадлежит рекорд по количеству засыпаний на уроке за год. Я победил в конкурсе «Кого больше всех презирают родители и учителя». Приз – целых двадцать четыре путешествия к директору за год. Единственная причина, по которой меня все еще не вышвырнули из гимназии, заключается в том, что мой прапра-и-так-далее-дед буквально построил ее собственными руками.