Собственно, давеча, выслушав претензии мужа, Анджела и должна была ляпнуть что-то вроде: «А какого выражения моего лица ты ожидал? Этим нуворишам нечем меня удивить. Разве что зашкаливающими невоспитанностью и бескультурьем». И обидела бы Литиванова по-настоящему. Он-то начинал с двухкомнатной хрущевки, в которой ютились пять человек. Со щитосборного домика на трех сотках, до которого надо было два часа переминаться с ноги на ногу и нечасто дышать в раздираемой телами электричке. Михаил никогда не просил у родителей тещи, у тестя не только денег, но и советов. Хотел преуспеть сам. И, кажется, получалось.

Анджела же наложила табу на разговоры о своей жизни до встречи с Литивановым. Ведь сама она палец о палец не ударила ради благополучия. Только пользовалась результатами трудов близких. А тогда – революция, как-то принято было: если не замужем, то или становись очень дорогой путаной, или открывай любую фирму и докажи, что способна жить при капитализме. И вот едва не сорвалось с языка: «Лично мне ничего нового и интересного на этой вечеринке не показали и показать не могли». «Дура спесивая», – ругала она себя и благодарила Небо за то, что забавное ощущение, будто вернулась в деревню, затмило все, и оправдывалась она именно этим. Анджела слишком боялась унизить мужа. Поэтому даже фантазия, что она случайно допустила бестактность, усадила начинающую жену и мать на корточки, заставив закрыть голову тонкими мокрыми руками, и ввергла в отчаяние. Ей казалось, что, отзовись она хоть раз дурно о людях, которые храбро и азартно взялись реализовывать себя в бизнесе, не имея ни специальных знаний, ни капитала, об их избранницах, домах, автомобилях, манерах, Литиванов немедленно ее запрезирает, разлюбит и бросит.

Анджеле надоело полулежать на кушетке. Шесть утра, и она валяется – идиотка идиоткой – в, называя вещи своими именами, передней или прихожей, думая о том, как корчилась из-за любви годы назад. Атлас на теле, перья на тапочках, закинутая за голову рука, бледные щеки и опущенные веки наверняка делают ее вульгарно томной. Внутри все клокочет, болит, стенает, а по виду – истероидная буржуазка выползла из кровати, чтобы муж, проснувшись, не обнаружил ее под боком и не запаниковал. Этюд в стиле маминых пациенток. Она решительно поднялась и, изо всех сил имитируя бодрость, направилась назад в спальню. Ей хватило количества ступеней, чтобы все-таки немного отвлечься. Опять же прошлым, как это ни безрадостно! Перебираешь эпизоды, будто ношеные тряпки, ища какую-нибудь яркую, разворачиваешь, сворачиваешь… А новые планы строить уже и в голову не приходит. Ну да хоть так.

Еще в день знакомства с ее родителями Литиванов прочувствованно сказал маме:

– Спасибо вам за имя дочери. Как точно вы назвали ангела Ангелом. Решились на истину в те времена…

Та немного смутилась, но загадочно улыбнулась и промолчала. Вообще-то, изучая английский по-советски и атеистически, мама не задумывалась о том, как переводится Анджела. Ей невдомек было, что у отсталых религиозных капиталистов есть привычка называть дочек Ангелами. Тем более немыслимо было наречь так мужественную чернокожую американскую коммунистку, свободу которой их заставляли требовать в юности на комсомольских собраниях, Анджелу Ивонну Дэвис. Наверное, думала, что приверженность коммунистическим идеалам проявляется, как пол ребенка, сразу после рождения. В Советском Союзе проявлялась у всех. А в Америке, наверное, у самых прогрессивных. Вообще-то интеллект у девушки был выше среднего, но как-то крылатые господни посланцы с борьбой за права человека в ее мозге не сочетались. Даже попытки анализа странного имени она не предпринимала. Просто назвала им, модным и незатасканным, родившуюся девочку.

Тем бы и кончилось, но у Михаила была забавная привычка раз за разом повторять удачные комплименты. Он превращал это в ритуал, и вместо того, чтобы злиться на него за отсутствие изобретательности, женщины не без удовольствия этой игре следовали. Оскорблялись, если он не весь стандартный набор выдавал. И, став зятем, Литиванов произносил свою благодарность при каждой встрече. Вода камень точит, и раз на десятый маму осенило: в удушающей душегубке совка она была продвинутой гражданкой мира, бросавшей вызовы «красному безвременью». И эксперименты ее были тем более ценны, что принадлежала эта демократка к весьма благополучной московской семье. Михаил в ответ на свою привычную фразу получал безмолвный сдержанный кивок тещи. Но Анджела холодела, когда та, превратившись в бабушку, уверенно сообщала внуку:

– Мы, обычные интеллигенты, не сдавались пропаганде. И не ограничивались юмором по ее жалкому поводу. Это было непросто – утверждать свою приверженность свободе и вере в Бога, нарекая дитя с чудесной внешностью и характером Ангелом, даже по-английски. Тем более по-английски.

Мама была честна и вписывать себя задним числом в диссиденты не стала бы. Но кто знает, в каких личных, а то и интимных протестных акциях она, экстравагантная по природе, уверила бы себя и мальчика. К счастью, того новейшая история не занимала.

«Так рождаются семейные мифы», – думала Анджела, ни внешность, ни характер которой в младенчестве имени не соответствовали вовсе. Она долго и серьезно размышляла, должна ли открыть ребенку правду. В итоге не стала. Мама, убедившая себя совершенно, обиделась бы на дочернюю «клевету». Оставалось сказать без нее. Но Литиванова сама установила в доме принцип не сплетничать о родных за их спинами.

На пороге спальни Анджела вдруг отметила, что уже с год Михаил не льстил маме. Но даже удивиться не успела. Почувствовав себя гибкой, здоровой, всесильной, она скинула одежду. Потом глубоко вдохнула и забралась под его одеяло. У женщины горели ладони и губы, лоб холодила испарина, в глазницах кипели слезы. Сначала она ласкала его неторопливо и трепетно, будто с удовольствием повторяла отлично выученный урок. Муж не просыпался. Хуже того, физически не отзывался на изысканные – уж она-то старалась – нежности умелой любящей женщины. Жена стала напористее в прикосновениях. Безрезультатно. Казалось, он пьян до беспамятства, до полусмерти. Анджела занялась реанимацией – грубо, не слишком эстетично, будто действительно возвращала к жизни бездыханное тело. На секунду ей показалось, что эрекция есть, хотя обладатель соответствующего органа даже глаз не раскрыл. Бедняжка совершенно озверела – сдернула с мужчины пижамные штаны и уселась на него, то целуя, то лупя по щекам. Тут он издал страдальческий вопль, резко повернулся на бок, чуть не переломав насильнице конечности. И все так же, со смеженными припухшими веками, беспорядочно замахал кулаками. Он не пытался ударить ее, нет. Просто молотил воздух, как первоклассник, думающий, будто дает отпор старшим.

Жена потихоньку отползла на свой край постели, свернулась клубочком и замерла. Такого унижения, стыда и злости одновременно она еще не испытывала. Ненависть и к нему, и к себе зашкаливала. Если бы Анджела, что называется, не лишилась чувств, умерла бы в течение нескольких минут. Последней связной мыслью было: «Господи, ради всего святого, пусть он не узнает! Пусть думает, что ему приснился кошмар! Умоляю, не выдавай меня в моем позоре, это невыносимо!»

Когда незадачливая любовная активистка проснулась, Михаила в спальне не было. Часы подсказывали, что он должен завтракать в кухне этажом ниже. Анджела трусливо решила не ходить туда. Но представила, как изведет ее за день неизвестность. Бормоча «Чему быть, того не миновать», женщина взглянула на атласный комплект, как на улику преступления, достала из шкафа платье, не соображая, что делает, напялила его на голое тело, причем задом наперед. Провела по волосам щеткой, но настолько торопливо, что зализала участок надо лбом, оставив кудель над висками в беспорядке. А потом босиком побежала на запах кофе.

Уже готовый к выходу в люди муж пожелал ей доброго утра, крепко обнял и чмокнул в щеку – еще соблюдаемый ритуал, хоть и напоминал он остывшую еду, которую хотелось засыпать перцем и долго греть. Когда-то Анджела была способна выдать более изысканную метафору, однако депрессия заметно упростила свою жертву. Она даже у мамы спрашивала по телефону, чтобы та не видела заплаканного лица, почему человеческие контакты все чаще отзываются в ней темами готовки, стирки, уборки.