Но на душе было препаршиво. Заниматься аутотренингом, когда муж на работе, – это одно, а держать себя в руках при его холодном, едва ли не брезгливом возвращении – совсем другое. Анджела никогда не бегала к маме с победами и проблемами, касающимися мужа. Первое время хотелось сообщить, как ей хорошо. Но не могла простить сопротивления их с Мишенькой любви. Возмущалась – мамочка едва не лишила дочку радости радостей. Потом, родив сына и начав многое ему запрещать, поняла это маниакальное желание не дать свершиться дурному. Но поводов жаловаться все еще не было, просто хвастаться расхотелось. А тут, изведшись вконец, отправилась с единственным вопросом:

– Мам, чем так хорош ровесник, на котором ты упорно настаивала?

– Началось? – зорко вгляделась и бодро включилась мама, словно годы не прошли. Анджеле померещилось, что она все еще в невестах сидит, и ее на все лады запугивают будущим «со стариком Литивановым». – Придирается по мелочам, да? Как ни стараешься, не доволен? Все чаще не у тебя, а у него голова болит, когда надо исполнять супружеский долг?

Если бы тон был злорадным, а не обеспокоенным и горьким, Анджела сразу хлопнула бы дверью. А тут подавленно кивнула:

– Что-то в этом роде.

– Не грусти, справимся. Ровесник, дочка, тоже переходит из возраста в возраст. Но он, бедный, думает, что с женой творится то же, что и с ним.

– Да что творится-то?

– Ничего особенного. Не всех подряд хочет, не через одну, а некоторых. И то больше делает вид перед друзьями. Начинает блудить, как бы точнее выразиться, одноразово. Никаких постоянных любовниц, сплошные интрижки. Рядом задержится только дура, которая врет, что готова до смерти делить его с кем угодно. Или замужняя искательница новизны, которая и не собирается разводиться. И то до первого скандала с претензиями. Сам мужчина думает, будто просто охладел к жене, но не может ее бросить – дети, имущество… А на самом деле ему страшно.

– Опять с ровесниками не догоняю, мам.

– Разумеется. Потому что до сих пор внутренне со мной споришь, вместо того чтобы проникаться. Там ему сорок пять и ей сорок пять. Держится за него, чтобы в старости не остаться одной, терпит. А он полагает, будто ее все устраивает.

– Ясно, – откровенно поморщилась Анджела.

Вот уж не подозревала в матери столько цинизма. Будто она всю жизнь проституткой работала, а не… Господи, она же психологию брака преподавала и успешно продолжает! Да еще и частный прием ведет. Дочь расхохоталась. Мать молча ждала тишины, затем ехидно сказала:

– Можешь не объясняться и не извиняться.

– Я на миг приняла твои слова не за профессиональные выкладки, а, как бы это выразить…

– За навязчивую бытовую пошлятину. Нет, я в состоянии и не в житейских, а в научных терминах растолковать. Но, знаешь, смысл не изменится от того, как именно выразить факты.

– Прости, мам. Чем же опасна именно наша с Мишей разница?

– Тем, что твой Миша уверен: ты – то же, что он сам пятнадцать лет назад. Сексуальная террористка. А он может не потянуть, не соответствовать.

– Я ему поводов не даю! – вскинулась Анджела.

– А они не нужны. Повод – он сам, страхи, воспоминания, мысли. Ты притворяешься верной. Компенсируешь нехватку его близости на стороне.

– Идиотизм, мам!

– Психический сдвиг, доченька. Так зреют мужчины.

У Анджелы голова закружилась – тревожно, мутно, будто от голода. Она долго мялась, но рискнула:

– Слушай, это теория, исповеди твоих неуравновешенных пациенток, или ты все усвоила на опыте с папой?

– Твой отец – исключение из правил! – убежденно, искренне и горячо воскликнула мать. – Мы живем в гармонии! Да, секс стал гораздо реже, но качество не пострадало. Не предполагала такого поворота в нашем разговоре, но изволь… Мне повезло. Мы одногодки, и я честно терплю его… Не охлаждение, нет, но изменение приоритетов…

Дочь снова хотела расхохотаться и над правилами, и над исключениями. Готова была к этому по всем признакам. И вдруг зарыдала.

– Плохо дело, – вздохнула мать и бросилась в кухню за водой.

У Анджелы затек локоть, подставленный под голову, чтобы удобнее было смотреть на мужа. Тот диалог с мамой заставил признаться, конечно, только самой себе, что три четверти раздражения и злости на Михаила гейзером бьют из ее неудовлетворенности, сколько бы она ни внушала себе, что это грусть и обида медленно проистекают из его пренебрежения. Разум готов был смириться на время, пока муж перебесится: черт с ней, с убегающей в дурацком венке из одуванчиков, в мини-юбке, способной по любви отдаться где угодно юностью. А тело протестовало. Оно откуда-то знало, что если не догонять, то превратишься в старуху через несколько месяцев. В ту воспетую матерью пятидесятилетнюю ровесницу Михаила, которой остается лишь терпеть и подлаживаться. Теперь Анджела осознавала, как часто видела таких, едва разменявших четвертый десяток. Почти обнаженные – лифчик, трусы, джинсы, футболка, босоножки на танкетке, неопределенного цвета волосы в плену дешевой заколки, ни маникюра, ни косметики, ни украшений. Или, напротив, закованные в броню нелепо сложной прически, вычурной одежды, уродливых каблуков, золотых колец, теней, туши, пудры, помады, лака. И у всех неуловимый взгляд кого угодно, только не женщины. Бессмысленный в общем-то.

Анджела поежилась и спустила ноги с кровати. Ступни точно попали в элегантные зеленые тапочки с опушкой. Когда-то Мишенька заводился от одного вида тонкого пластикового каблука средней высоты и разноцветных перышек такой домашней обуви. Вяло подумала: «Какая там юность в венке. В ту пору я каждое утро стучалась пятками об пол, хоть, казалось бы, разувалась перед сном так же. Не-ет, этакая выверенность приходит с годами». Накинув пеньюар на длинную атласную ночную рубашку, она вышла из спальни и привычно двинулась со второго этажа на первый, в холл, на веранду, в очень холодный еще на рассвете апрель, быстрее, только быстрее. Если и есть что-то хорошее в загородной коттеджной жизни, так это бросок из постели в естественный воздух и запах – в любое время года, в любую погоду, хоть на несколько минут. Такое начало резко выдирало ее из неприятных, заснувших и пробудившихся вместе с ней мыслей. И пересаживало в ощущения кожей. Те вызывали какие-то другие мысли, и она укоренялась в измененной почве, что сулило хороший день.

Окружающая природная среда встретила Анджелу безветрием и ливнем. То ли в полусвете, то ли в полутьме не было видно ни деревьев на участке, ни трехэтажного массива соседнего дома. Все, кроме редких заплат неопрятного снега в паре метров от дорожки, занавешивали частые отвесные шнуры воды. Но с освещенной веранды можно было разглядеть, как в этих шнурах торопливо переливаются мелкие капли. Безумица шагнула к краю, и сотни колких, словно электричеством заряженных брызг впились в лицо и шею. Она вдохнула полной грудью. Весной не пахло, только сыростью. Обойденная ласками солнца земля не испаряла ароматов, а покорно впитывала хладную жидкость. Анджела поежилась от явной аналогии с собственным состоянием. И тут ее сосуды разом откликнулись на дождь. Они сузились, будто боялись, что в них попадет влага. Заболела голова. Ноги сделались ватными. На них, неверных, женщина доковыляла до кушетки в холле и плюхнулась на нее. По мере того как она согревалась, недомогание улетучивалось. Все длилось не больше пары минут, и закаленной Литивановой на ум не пришло как-то менять распорядок дня. В одиннадцать утра ей предстояло тренироваться в фитнес-центре. Она прилегла. Состоялось целое приключение, чуть ли не опасное для жизни, и сразу подниматься в спальню не хотелось. Надо было отвлечься.

Анджела хорошо запомнила тот момент, когда муж впервые ее не понял. Они поехали на вечеринку в соседний коттеджный оазис, в семейный дом. У двадцатилетней, год назад родившей студентки Литивановой не было никаких ожиданий – голое любопытство ко всем, кто уже носил на пальцах обручальные кольца. Хозяин был старше Михаила лет на двадцать, хозяйка – почти ее ровесница. Большую часть года пара проводила в Америке, а тут нагрянула и решила увидеть людей, с которыми стоило поддерживать знакомство. Кажется, молодой да ранний бизнесмен Литиванов был слегка польщен. Добрались. Вписались в круговорот приглашенных, топтавшихся на сотнях квадратных метров под ненавязчивую живую музыку. Переместились в столовую. Употребили много чего со сложными названиями и в общем-то привычным вкусом. Перешли в зал с маленькими круглыми столиками – десерт, шампанское, коньяк. Выслушали развязно-натужный конферанс знаменитости, разбавленный пением других знаменитостей. Разъехались.