«Я не должен дерзить».

В следующее мгновение тыльную сторону его правой руки будто полоснуло ножом, с губ сорвался тихий вздох боли, в то время как Гарри потрясенно рассматривал слова на пергаменте, что были написаны чем-то ярко-красным. Те же слова возникли и на его правой руке, будто вырезанные острым лезвием. Мгновение спустя свежие порезы исчезли, и на их месте осталась лишь небольшая краснота.

«Вот дьявол!» — застыв, думал Поттер, глядя на алые слова.

Эти проклятые строчки ему придется писать собственной кровью.

Вот почему перо показалось ему знакомым. Он читал об этом в одной из книг по истории Магии. Перо, что он держал в своей руке, использовали для пыток, называя «кровавым пером».

«И эта ненормальная притащила пыточный инструмент в школу?!» — ужаснулся он.

Все было не так плохо, как он думал, о нет.

Всё было гораздо, гораздо хуже.

Гарри оглянулся на Амбридж. Она смотрела на него, растянув в улыбке большой рот.

— Что-то не так, мистер Поттер? — ласково уточнила она.

Он смотрел ей в глаза, пока в голове его кружила буря противоречий.

«К дьяволу! — думал он. — Это уже переходит все границы разумного! Так нельзя, это не правильно! Отработка не должна становиться пыткой! Это же школа, дьявол бы вас побрал!»

Нужно сейчас же сломать проклятое перо пополам и уйти. А лучше забрать перо и отправиться к Снейпу, а ещё лучше к Дамблдору. Всё им рассказать. Ведь так нельзя, да? Что бы он там ни наговорил на уроке, это не заслуживало такого наказания.

Гарри уже почти решился, когда в памяти всплыл разговор с деканом. Что он там сказал? Что никто не может ей противостоять? Что из-за её положения и натянутых отношений директора с министром ей всё позволено? Что она имеет полное право назначить ему такое взыскание, которое сочтет нужным? То есть что угодно? То есть даже пытки? Да быть не может!

Гарри нахмурился. Хотя… тут ведь раньше это было не такой уж редкостью, если верить истории Хогвартса. С приходом Диппета, а после него Дамблдора, радикальные методы наказания учеников отменили, но не запретили.

Стало быть, она и правда в своем праве?

И если он сейчас закатит скандал, станет только хуже?

Выходит, избежать этого нельзя?

Гарри почувствовал, как от собственной беспомощности в душе всколыхнулась злость. По телу пробежала судорога, а где-то в глубине сознания оскалил зубы белоснежный Зверь.

«А ведь достаточно лишь выпустить его на волю, — соблазнительно зашептал в сознании внутренний голос, — и Амбридж перестанет быть проблемой. Навсегда».

На миг перед глазами, словно наяву, всплыло воспоминание изломанного тела василиска.

«Только подумай, что станет с человеком», — продолжал уговаривать внутренний голос, в то время как злость и бессилие в душе разгорались сумасшедшим пожаром. Магия буквально искрилась вокруг него, готовая вырваться на волю. По телу волнами прокатывалась почти неконтролируемая ярость, по плечам скользнул тонкий шелк невидимых крыльев, Зверь пригнулся, готовясь к прыжку, за пеленой молочно-белого тумана полыхнули жаждой крови серебристо-зеленые глаза.

«Так нельзя», — думал он.

«Жестокость следует искоренять лишь жестокостью», — не согласился внутренний голос.

«Я только сделаю ещё хуже».

«На боль нужно отвечать болью».

«Но это моя вина».

«Ты вправе защищаться, когда на тебя нападают».

Гарри опустил взгляд на кровавые буквы и стиснул зубы. Гнев, бурлящий в душе, буквально душил его, не давая ясно мыслить и где-то на грани пламенеющей злобы поднимало голову хладнокровное безразличие, не знающее цены человеческой жизни, не ведающее пощады и милосердия. Безразличие, что существовало в белом океане слепых инстинктов. И оно казалось таким соблазнительным. Оно таило в себе силу неведомую слабому человеческому сознанию. В нём не было ни страхов, ни сомнений. Там правила лишь тишина. Оно несло в себе безмолвие, абсолютное и всеобъемлющее. И в этом мире безмолвия всё становилось таким ясным и понятным. Простым. Чистым. Лишённым граней, оттенков, красок, противоречий, эмоций.

Идеальное равновесие мироздания.

Цельное и безмятежное.

Совершенный мир.

Гарри вновь встретился взглядом с профессором.

«Слабый, маленький человечек, — шептал голос из глубин подсознания. — Хрупкий и жалкий. Жестокий. Жестокий человечек. Жестокость должна быть наказана».

«Нет», — качая головой, решил Гарри и одновременно с этим произнёс:

— Нет, мэм, — тихо сказал он. — Ничего.

— Прекрасно, — заключила Амбридж. — Продолжайте работу.

Он снова посмотрел на пергамент, поднёс к нему перо и, стиснув зубы, написал: «Я не должен дерзить» — и опять почувствовал жгучую боль в руке. Вновь слова были вырезаны на коже, и вновь порезы затянулись секунды спустя. Зверь утробно рычал и рвался на волю, превращая бегущую по венам кровь в жидкое пламя, пока Гарри в бессильной ярости раз за разом выводил собственной кровью одни и те же слова, а невидимый скальпель раз за разом вырезал эти слова на его коже, которая потом затягивалась, пока он снова не касался пером пергамента. И чем дольше это продолжалось, тем сильнее становилось бешенство Зверя, тем сложнее было его сдержать.

«Успокойся, — просил Гарри, не зная, к кому сейчас обращается: к себе или Зверю. — Нужно просто это пережить. Бывало и хуже. И потом, — убеждал себя он, — я сам виноват. Снейп был прав с самого начала. Не стоило воевать с Амбридж».

В конце концов, это была не его война.

«Я сам виноват», — снова и снова повторял он про себя до тех пор, пока кипящий в душе гнев не стих под гнётом этих мыслей и в сознании, наконец, наступила сумрачная тишина.

Медленно выдохнув, Гарри бросил отвлеченный взгляд в окно, за которым сгустились сумерки, и застыл, не донеся перо до пергамента. Из мутного стекла на него с безмолвным упреком в нечеловеческих серебристо-зеленых глазах смотрел его двойник с белыми как снег волосами. Шумно втянув носом воздух, Гарри выронил перо и отшатнулся от окна, в то же мгновение видение исчезло, теперь на него испуганно смотрело лишь его собственное отражение. Двойника словно и не было, но всколыхнувшийся в душе страх не позволял оторвать от окна застывший взгляд.

Это было неправильно. Не нормально. Он не должен был видеть этого наяву. Двойник жил в его снах. Он существовал лишь в белом мире за стеной тумана. Он не мог быть в отражении. Не мог!

«Я схожу с ума?» — Гарри провел дрожащей рукой по лицу.

— Вы прекратили работу над строчками, — раздался голос Амбридж.

Гарри медленно перевел на неё ошарашенный взгляд, не сразу понимая, о чем она говорит, но в следующую секунду опомнился и снова взял в руку перо. Но теперь мысли о боли и собственное негодование померкли за чувством удушающего, безотчетного ужаса.

«Что это было?» — в отчаянии думал он, слепо глядя прямо перед собой, в то время как его рука будто отдельно от тела продолжала выводить на пергаменте кровавые строки.

Но боли больше не было. Ничего больше не было, кроме страха.

«Мне это просто привиделось, — словно заклинание твердил про себя Гарри, — просто привиделось».

На улице опустилась непроглядная тьма, и всё это время он сидел, склонившись над пергаментом, не решаясь больше смотреть в окно. Страх, что из черного провала на него вновь взглянут нечеловеческие серебристо-зеленые глаза парализовал разум. Он ничего не чувствовал, ни о чем не мог думать, почти не мог дышать. Ему казалось, что двойник наблюдает за ним, следит за каждым его движением, за каждой мыслью.

«Прекрати это!» — приказал себе Гарри, заставив себя сосредоточиться на единственной вещи, которая в это мгновение казалась реальной — на боли. Рука ныла и саднила не переставая, но теперь боль его почти радовала. Потому что это отчасти вернуло его к реальности, приглушив леденящий ужас. Он снова и снова записывал давно потерявшие смысл слова на пергаменте, почти не глядя на результат своей работы, сосредоточившись только на боли. Боль была настоящей. Боль делала его живым. Никакого двойника не было. Он был не реален.