Они как-то пережили ночь, разговаривая, разговаривая, обнимая друг друга, ловя обрывки бессознательного. Вряд ли это можно было назвать сном. На следующее утро все пошло наперекосяк. Они встали вместе, и Борис сварил кофе. Но он не знал, как себя вести. Менее двенадцати часов назад он зверски убил человека. Несмотря на то, что он видел в фильмах и читал в романах, с этим было трудно жить, независимо от того, каким был тот человек. Борис был совершенно уверен, что ему не хочется отпускать шуточки и возвращаться к обычной жизни. На самом деле, если он не знал ничего другого, то знал достаточно, чтобы понять, что обычной жизни больше не будет.

На вкус кофе был в порядке, но не было никакого желания им насаждаться. Как ни странно, именно почти невыносимое принуждение заставляло их притворяться, что ничего не произошло, и создавало для них такой стресс. Если бы после этих мучительных четырех дней были какие-то события, полиция, утешение друзей, присутствие адвокатов или врачей... или что-то еще, они могли бы справиться с этим легче. Или, по крайней мере, они начали бы быстрее отходить от этого.

Но отхода не было. Где-то между десяти часами и полуночью погибло девять человек, один из них от собственной руки Бориса, а затем сразу после этого все и каждый в буквальном смысле исчезли. Никольский остался в доме, снятом Израильянцем, а Азат отвез Бориса и Раису домой. Это был последний раз, когда они видели Сергея Никольского. Никаких прощаний не было.

Никто, казалось, не хотел этого делать, и была своего рода атмосфера "мы свяжем свободные концы позже", которую, казалось, все предпочитали. Телохранители остались на ночь, но к полудню следующего дня они оба, а также Хазанов и Шарапиев ушли. Это было странно.

Похороны Василия в Сухуми и Кирилла в Москве прошли как-то сумбурно и натянуто. На московской церемонии Борис пытался даже произнести какую-то речь, но они с Раисой сидели с дочерьми Кирилла, и когда он начал, у него не было времени предаваться собственным мечтам, в то время как девушки нуждались в его внимании.

В последующие дни Борис был вынужден смириться с полной потерей своих сбережений. Его адвокаты и финансовые консультанты все еще пытались разобраться в его инвестициях в "Транском Трэйд". Он понимал, что будут, конечно, неприятные моменты, когда все это выяснится, но это не было непреодолимой проблемой.

Но ЗАО "Агрохим" была сильной компанией с хорошими перспективами, пользовавшаяся поддержкой местных властей. Тем не менее, это была отрезвляющая потеря, и он погрузился в работу так, как не делал этого последние несколько лет.

Дома они с Раисой продолжали бесконечно обсуждать случившееся. Было странно и досадно иметь такой жизнеобеспечивающий опыт в абсолютной изоляции от остального мира. Внезапно им стало не по себе оттого, что у них есть могущественные секреты, которыми они никогда ни с кем не смогут поделиться. Долгое время это преследовало их обоих. Наедине они почти ни о чем другом не думали и не говорили. Весь этот опыт был шизофреническим.

Со временем, однако, они постепенно внедрили кошмар в ткань своей жизни. Иначе эти четыре дня стали бы для них единственным смыслом жизни. Это определило бы судьбу. Израильянц и Манасян украли бы у них не только друзей и деньги.

Но Борис не находил себе места. Однажды ночью он снова прошел через сложный процесс общения с Георгием Нечаевым. Он сказал, что хочет договориться о встрече с Сергеем Никольским. Почему? Ведь он просто хотел поговорить с ним. Он хотел, чтобы этот человек посидел спокойно несколько часов и поговорил с ним. Нечаев сказал, что посмотрит, что можно сделать. Но Борис настаивал.

Эпилог

МОСКВА

Когда Борис вышел из такси перед рестораном, был холодный дождливый вечер с густым туманом, затуманившим городские огни. Он расплатился с водителем и вошел внутрь, где его ждала одна из кабинок вдоль стены, как он и просил.

Он был в столице по делам и должен был вернуться в Екатеринбург на следующий день. После недели, проведенной в столице на деловых встречах, он намеренно оставил последний вечер свободным. Он просто хотел медленно поесть в одиночестве и почитать газету.

Он взял бутылку хорошего вина и заказал ужин. Когда его принесли, он ел медленно и продолжал листать газету. Он уже съел три четверти, когда заметил, что кто-то приближается к его столику. Он поднял голову и с изумлением увидел Сергея Никольского.

- Борис, - сказал Никольский, щуря свои азиатские глаза и протягивая руку, - вы не возражаете, если я присоединюсь к вам на несколько минут?

Он был одет красиво, даже элегантно, подумал Борис, и казался таким же удобным в своем дорогом двубортном костюме, как и в джинсах и мешковатой льняной рубашке. Он сел, и официант принес еще один бокал. Они подождали, пока он нальет Никольскому вина и унесет тарелку Бориса.

- Это не случайность, - сказал Борис.

Никольский улыбнулся.

- Я тоже здесь по делу, но Георгий Нечаев позвонил мне, когда узнал, что мы в городе одновременно. Поэтому я выследил вас.

Борис мог только догадываться. И как, черт возьми, Нечаев узнал, что он в столице?

- Насколько я понимаю, вы хотели поговорить со мной, - сказал Никольский. - Жаль, что это не могло произойти раньше.

Борис кивнул, изучая его. Одежда, возможно, и изменилась, но у него был тот же скорбный взгляд, который помнил Борис, и тот же вид, который говорил о том, что он видел или делал вещи, которые отличали его от большинства других людей.

- Я был в отчаянии, когда позвонил Нечаеву, - сказал Борис. - Время немного помогло. С тех пор мы с Раисой через многое прошли, кое с чем смирились.

Никольский кивнул.

Борис отхлебнул вина. Они уставились друг на друга.

- Хотя есть одна вещь. Человек, который ... у Израильянца той ночью. Это был Александр Оганесян, не так ли? Отец семейства.

Никольский снова кивнул.

- Почему вы солгали мне о его смерти? Я не вижу в этом смысла.

- Я не лгал вам. Я сказал, что он покончил с собой. Это было так ужасно. Лучше бы он умер. Чтобы спастись тот раз, он был вынужден прыгнуть в эти химические отходы и сильно изуродовал себя.

В дальнейшем он жил, чтобы выследить тех пятерых парней, которые появились в его доме той ночью. Он выслеживал их одного за другим на протяжении многих лет. Израильянц был пятым. После этого Александр просто покончил с этим.

- Он перестал убивать?

Никольский рассказал ему, как умер Александр.

- Обалдеть! Борис был удивлен, удивлен тем, что его до сих пор удивляет что-то, связанное с этими поразительными четырьмя июльскими днями. Он изучал Никольского. На благодушном лице его Смирин не мог прочесть ничего.

Он был одновременно задумчив и расслаблен. Он не спешил заканчивать разговор.

Никольский окинул взглядом помещение, непроизвольный рефлекс, который сигнализировал об изменении в разговоре. Он еще немного наклонился вперед, положив руки на стол, его длинные пальцы коснулись ножки бокала, слегка подвигая его к свече на столе. Он наклонил ее, пропуская свет сквозь рубиновую жидкость.

- Помните от ноутбук, который так отчаянно хотел заполучить Манасян? - Сказал Никольский.

Борис кивнул.

- В нем содержались все оперативные детали их плана против вас. Имена, имена и еще раз имена. Она расширила нашу базу данных об армянских ОПГ в странах СНГ и восточной Европы и ее связях с международной преступностью на тридцать процентов. Это было грандиозно. Для нас это была золотая жила. Позднее Георгий сказал мне, что рассказал вам с Раисой об Ахмеде Ясине. Что же, Рубен Израильянц свел Ахмеда с той женщиной из краковской клиники. Как ни странно, именно он был связан с ИГИЛ, и религиозные различия для него не играли особой роли. После этого он исчез с экранов радаров. Когда вы приехали в Челябинск и опознали его фотографию в моих файлах, я не мог поверить.