Занятия на первом курсе всегда начинались ровно первого сентября. Без размусоливания, без вступительных речей, а сразу и конкретно. Витя к зачетной неделе подошел, как и все, нормально. Хвостов было много, но все они были сдаваемыми. Даже по высшей математике он был в шестёрке счастливцев, кто в пятницу получил долгожданный зачет и был допущен к первому экзамену – экзамену по высшей математике. Это была победа! Ведь из 31 студента его группы только шестеро получили шанс сдать без хвостов всю сессию и перевалить со стипендией во второй семестр, если, разумеется, не будет троек. Про двойки даже не стоит и говорить. И это всё так, да только не совсем так…

Витя словно почувствовал засаду в черчении. Для получения зачёта с оценкой (дифференцированный зачёт) ему надо было сдать три чертежа, три формата А2 шрифтов. Препод, доцент Рябков, похожий на крокодила Гену из советского мультика про чебурашку, шапокляк и крокодила Гену, брился наголо, был спортивного телосложения и никак не дотягивал до своих 68 лет, максимум – полтос.

Витя шрифты сделал с помощью соседа, Геннадия Федосеевича, который имел прекрасные навыки по черчению и рисованию. У него был идеально ровный почерк и твёрдая рука. Окружности и прямые линии и сосед, и доцент чертили ровно, аккуратно и от руки. Чудеса? Но соседа подвела импровизация. Работая старшим инженером на одном военном заводе, сосед столько в своей жизни сделал чертежей, что такое количество никому бы и присниться не могло. Он чертил быстро, аккуратно и для него это была обычная рутина.

Когда Витя впервые пришел на консультацию в конце последней учебной недели к Рябкову, то он был на 100 % уверен в получении своей законной пятёрки. Отстояв полтора часа в очереди на право доступа к телу доцента, Витя с несказанной радостью и лучезарной улыбкой спортсмена протянул свою зачётку доценту, достал из тубуса все три чертежа и был готов продемонстрировать красивые, сделанные «под ключ» все три чертежа, все три формата А2.

– Это кто? – спросил доцент Рябков, впервые увидев студента Захарова.

– В каком смысле? – не понял вопроса Виктор.

– Ты кто такой, ковбой? – спросил Рябков и сквозь большую щель между очками и мохнатыми седыми бровями лукаво взглянул на студента, который ни разу за семестр не появился ни на семинарах, ни на консультациях преподавателя.

– Я, это самое, как его, Захаров, Виктор, – промямлил спортсмен.

– А, Захаров? Захаров, говоришь?! Это хорошо, Виктор Захаров, – Рябков внимательно стал листать сначала групповой журнал, затем свои кондуиты. – Учёт и контроль, учет и контроль! О, как! – спокойно повторил доцент. – А что пришел вдруг? А? Чего надо?

– Так ведь можно же? – неуверенно спросил Виктор. – Все ходят, и я пришел, зачет хочу получить…

– А где твоя машинка, Витя Захаров? – поинтересовался преподаватель черчения, вокруг которого столпилось 20–25 первокурсников с разных групп и разных факультетов.

Студенты жадно ловили каждое слово Рябкова, примеряя как бы чужую ситуацию на себя, поскольку история была не единичной. Бывали студенты, у которых не было даже готовых чертежей…

– Какая машинка? – не понял вопроса Виктор.

– Губозакаточная, – спокойно ответил преподаватель.

– Не понял… – Виктор стоял, чуть наклонившись к Рябкову, и растерянно смотрел то в журнал, то в большую тетрадь, в которой Рябков аккуратно вёл свой «двойной» учет по каждой своей группе.

– Это я пока не понимаю, дружочек, почему ты за целый семестр не удосужил меня своим присутствием? Ни разу я тебя не видел у себя на лекциях, семинарах и на всех 8 консультациях, которые были специально для вашей группы. Ты болел? Да?

– Нет, – промямлил Виктор.

– А что тогда случилось? – не унимался Рябков. – Ты не молчи, пожалуйста, отвечай, когда я тебя спрашиваю. Посмотри, сколько вокруг тебя народу!? Поведай нам, облегчи свою душу и совесть.

– Я на соревнованиях был, и я на тренировках занимался… Не успеть было к Вам…

– А вот твой однофамилец, Слава Захаров, тоже футболист, кстати, так вот он, между прочим, уже свою четвёрку почти получил. Ты знаешь об этом?

– Что он футболист?

– Нет, что случай твой очень и очень тяжёлый…

– Почему?

– Да всё потому же, дружок, потому же… Учиться надо не через пень в колоду, а ежедневно, ровно, согласно учебному плану. Понятно?

– Понятно, – промямлил Виктор.

– Что-то я не слышу в голосе твоём былой уверенности? Испугался?

– Да нет, просто вижу, что Вы меня начинаете прессовать, – с грустью в голосе заметил Захаров.

– Ах вот оно что?! Ну, что же, похвально, похвально! Значит, ещё не всё потеряно, есть хоть какой-то шанс надежды… Ну, ладно, ступай, – и Рябков поставил в своей тетрадке точку напротив фамилии Захаров.

– Подождите! А как же мои чертежи? Вы даже на них не взглянули?! – возразил Виктор.

– А вот теперь я уже не понимаю, чего ты от меня ждёшь?

– Оценки, зачёта, – уверенно ответил Захаров.

– А, в этом смысле?! Ну, хорошо, – Рябков поставил в своей тетради напротив Захарова 5 и далее спросил, – Следующий?!

Виктор, увидевший, как доцент ставит в свою тетрадку цифру пять решил, что это – оценка по черчению.

– Вот, пожалуйста, – Виктор положил на стол перед Рябковым свою зачётную книжку.

– Что это? – сильно удивился доцент.

– Зачетка. Вы же сами мне только что поставили отлично?

– А-а-а? В этом смысле? – рассмеялся Рябков. – Нет, дружочек! Это – процент готовности, а не оценка. Понял?

– Нет, не понял, – возмутился Захаров. – Вы же даже не посмотрели на мои чертежи?!

– Ну, хорошо, хорошо, – успокоил взволнованного студента Рябков. – Давай сюда мне свои чертежи…

Виктор положил на стол свёрнутые в трубочку чертежи, которые он только что достал из тубуса и хотел было их развернуть, но доцент Рябков взял их, словно подзорную трубу, направил в сторону верхнего освещения и бегло посмотрел сквозь неё так, словно проверял на просвет.

– Да, действительно… Ты прав. Извини! – Рябков вернул обратно Захарову неразвернутые даже все чертежи, т. е. трубочку, взял в руку ручку и цифру 5 исправил на цифру 8. – Восемь! – с гордостью сообщил студенту новое число, новый процент готовности.

Воцарилась гробовая тишина. Студенты внимательно наблюдали за обоими участниками диалога.

– Простите, но Вы даже не разворачивали моих чертежей? – возмутился Виктор.

– Ты просил, чтобы я посмотрел?! Правильно? – доцент с серьёзным видом, без малейшего намёка на издёвку или просто иронию спросил у студента Захарова. – Я посмотрел. Я признаю, что процент готовности твоих чертежей на сегодняшний день не пять, как я вначале решил, а восемь. Извини, ты оказался прав. Но для того, чтобы получить хоть какую-нибудь положительную оценку по черчению, надо, чтобы процент готовности вырос до 100 %. Понимаешь?

– Понимаю, – промямлил Виктор.

– Вот, смотри… Когда ты ко мне выходишь все пропущенные тобой консультации, а это – восемь, целых восемь дней, восемь раз, понимаешь? Вот тогда мы с тобой перейдем непосредственно к просмотру твоего чертёжного опуса. А сейчас, мой юный друг, не мешай мне работать. Следующий!

Захарова оттеснили в сторону. Он пребывал в полной прострации. До окончания времени консультации оставалось ещё полтора часа и Виктор решил снова занять очередь к Рябкову.

За 10 минут до окончания приёма подошла новая очередь Рябкова. Виктор как ни в чём ни бывало поздоровался с доцентом, представился ему и положил на стол свои чертежи. Рябков нашёл фамилию Захарова в своей тетради и рядом с цифрой 8 вывел число 15.

– Следующий! – Рябков посмотрел на девушку, стоявшую за Захаровым. – А, Настенька? – обрадовался доцент. – Ну, что у тебя, голубушка?

– Вот, – девушка покраснела и сильно смущаясь, положила на стол чертежи.

– Ну, это ещё рановато… Напомни мне, пожалуйста, свою фамилию, – вкрадчиво попросил доцент Рябков.

– Капушинская. Капушинская А. К., тридцать седьмая первая группа.