Мы засиделись за полночь, легко переходя, как это принято всегда у русских, от тем житейских, практических, к темам всемирно – историческим.

Но начало, в самом деле, было положено. Медведь отобрал две папки и сказал, что будет над ними работать дома. Мы попрощались, заручившись обещанием регулярно звонить, обмениваться ходом дел. Наметили очередную встречу, не раньше чем через два месяца.

Очень не быстро, намного медленнее, чем мы ожидали и чем думали в начале, мы с Медведем все-таки перелопатили всю груду материалов, установили новые адреса, проверили старые, вписали нужные телефоны. Мы звонили, разговаривали и даже встречались с родственниками тех, кто когда-то писал эти письма, кто когда-то отдал их в руки русского дипломата. У нас появилось столько новых документов, фотографий, а главное, реальных людей, готовых рассказать, вспомнить и даже приехать в новую Россию, преклонить колени к пыльным гробам отечества.

Однако, прошли еще года и лета, когда, наконец, в нашем обществе как бы возникла реальная потребность знать больше и глубже свою историю, свои корни.

Мы с Медведем были готовы ответить в определенной степени на такой запрос. И в один прекрасный день я представила своему руководству культурной программы на ТВ давно продуманный проект, цикл передач о наших братьях-сестрах, русских людях. О тех, которые, оставаясь верными присяге «за веру, царя и отечество», были вынуждены покинуть Россию, ставшую уже советской, об их женах и детях, которые разделили с ними их тяжкую судьбу. О тех, кто прожил в эмиграции долгие годы и не забыли языка, не растратили свой любви к России и не предавали ее ни тогда, ни позже, а многие и погибли уже во вторую мировую, сражаясь в отрядах Сопротивления или в регулярной армии союзников.

Передача прошла с большим вниманием со стороны зрителей, было много откликов, весьма положительных. Я достаточно легко договорилась с продюсерами, чтобы среди создателей передачи было указано имя Эрика Вольского. И я была рада, что по рассеянности или незнанию, его имя не было заключено в черную рамку. И он как бы и не умер вовсе…

– Здравствуй, моя дорогая Племяшка. Я давно хотела написать тебе обстоятельное, неспешное письмо, почти забытый сейчас способ общения. Именно письмо, а не эти эмеэлки с эсэмескам, как твой дядька. Начала я писать почти год назад, когда мы с Георгием только что сюда приехали. Несколько раз принималась, однако, продвигается с трудом. Это ведь чуть ли не первая эпистола за многие последние лета. Привычка пропала к этому жанру. Но вот на днях увидела тебя по телику, и воспоминания наплыли. Надеюсь, дело пойдет быстрее.

Я знаю, что Гий сообщил тебе, что мы с ним снова вместе, после почти двадцати лет порознь. Я – то думала, что разошлись навсегда. А вот и нет. Разошлись, и то на время, пусть в человеческом измерении и не малое, разошлись только маршруты, всего лишь география мест проживания. Бывает такое, Оленька. Бежишь, бежишь куда-то, а оказывается, бежишь по кругу, и какой бы большой он не был, приходишь к началу и к концу. Круг замыкается. Судьба закольцована. Вопрос (не к тебе, конечно, а так, как у актера, реплика в сторону): значит, вообще не надо было никуда убегать, уходить? Вообще-то у меня давно были подозрения, что именно не по какой-то спирали, а по кругу идет жизнь.

Мы встретились с Гием после стольких лет мотаний по свету вдали друг от друга в одной точке. «Точкой» оказалась прелестная деревушка в Испании. Название не имеет большого значения. Скажу только, что это юг, Солнечный берег Андалузии, но здесь пока слава Господи, не очень модная курортная зона.

У нас здесь замечательное убежище. Твой дядька теперь домовладелец. Это его собственность, первая в жизни, чем он чрезвычайно гордится. Прямо из гостиной или кухни можно попасть на большую террасу, а на верху, под крышей, есть еще одна. Мы ее называем верандой. Оттуда видно море, чуть прикрытое огромной разлапистой пальмой, растущей прямо у дома. Вечерами мы обычно сидим с Гошкой здесь, потягиваем местное винцо, вспоминаем молодость, какие-то милые события, и нам хорошо и спокойно. Нет, Племяшка, и в старости есть свои радости, так что не бойся. Старость – это не очень страшно. Вот болезни, немощь – это, конечно, вражеская засада.

Последнюю фразу она вычеркнула: боялась вызвать подозрения у Племяшки. Гошка категорически запретил сообщать о своей болезни, а тем более, о том, что конец близок. Лиза держала обещание.

Прошлой весной он неожиданно разыскал ее в мировой паутине и послал коротенькое письмо, где просил побыть с ним вместе, так как врачи поставили ему неутешительный диагноз и отмерили срок. К своему и, наверное, его удивлению, Лиза сразу ответила согласием. По договоренности они встретились тогда в аэропорту Малаги, прилетели из разных стран, одинаково не обремененные багажом. Пожалуй, в этом они были похожи: не любили лишних вещей, чтобы быть готовыми в любой момент переменить место стоянки. В их недолгой совместной жизни после отъезда из Союза, своего жилья так и не случилось иметь. Выяснилось, что и потом каждый проживал в арендованных помещениях, на съемных квартирах, в недорогих пансионатах или гостиницах, иногда у друзей. И этот дом стал для них первым домашним очагом. О том, что это его собственность, Гошка торжественно, хотя и не без иронии, объявил, когда они поставили свои чемоданы и сумки в прихожей. Намеренно театрально откинув голову назад, Георгий широким жестом обвел руками пространство и произнес: «Прошу, дорогая. Это все – наши владения». Он был откровенно горд, сиял от радости и совсем не походил на смертельно больного человека.

Они быстро разобрали вещи по шкафам, бегло осмотрели жилище, проверили по совету агента, что все соответствует контракту, то есть, кроме крыши и стен имеется еще набор мебели и посуды, есть холодильник и стиральная машина, кое-какие домашние электроприборы. Блестели и работали, что важнее, все краны, кнопки, выключатели. На нижней террасе стояла старая, но вполне годная печь для барбекю, а по всему периметру веранды росла красная герань в больших горшках. Стволы герани были мощными как у деревьев. Было и настоящее андалузское патио. Не то узкое помещение внутри дома с открытым верхом, высоченные стены которого, выложенные керамической плиткой, напоминают то ли колодец без воды, то ли бассейн, куда тоже воду еще не запустили. Нет, здесь был небольшой, но очень милый «хардин» – сад с молодыми саженцами каких-то фруктовых деревьев и даже крохотный «орталисио» – огород с тремя запущенными, но все-таки различимыми пока грядками.

Разорванное на столько лет общение Лизы и Георгия, восстанавливалось, благодаря воспоминаниям юности, молодости. Это было спасением для обоих. Им не надоедало пересказывать забавные эпизоды, радоваться, когда из памяти вдруг доставались какие-то подробности, мелочи, казалось бы навсегда забытые. Это было общим, осталось общим. С удовольствием, несмотря на известные многим иммигрантам трудности, они вспоминали и первые годы зарубежья, прожитые вместе.

А то, что прошло вдали друг от друга, каждый рассказывал без особой охоты. Нет, совсем не потому, что за годы, прожитые порознь, не случилось ничего интересного и достойного. У Георгия, точно, жизнь удалась, во всяком случае, профессиональная. Он шел в одном направлении, занимался одним и тем же, и в конце концов, стал делать свое дело, по его собственному выражению, немного лучше многих. А Елизавета, не обладая особыми амбициями в смысле карьеры, тоже могла бы с удовлетворением сказать, что она всегда следовала своему принципу: заниматься только тем, что ей казалось интересным и увлекательным на данный момент и в данном месте. Менялись места, обстоятельства, менялись увлечения, занятия, работа. Менялись люди, друзья, знакомые, любовники. Охота к перемене мест была сильнее дружеских или любовных привязанностей.