Она держалась стойко, и как он ни пытался, ему не удалось „дожать“ свою пациентку до подробного рассказа о житие с нелюбимым мужем. Лиза не без основания полагала, что этот верный адепт Фрейда, тут же объяснит ее „заморочки“ первым неудачным сексуальным опытом, сделает вывод, что частые смены партнеров есть всего лишь ее подсознательное стремление к самоутверждению, желание компенсировать или забыть неудачу первого общения с мужчиной. Попытки доктора проникнуть в ее черепушку, в ее сознание или подсознание, становились все более настойчивыми, и Лиза решила не только прекратить сеансы, но и вообще покинуть доброго друга Клауса. И однажды, когда он был в соседней Австрии на конференции, посвященной „отцу – основателю“ психоанализа, Лиза взяла свой чемоданчик и переехала на другую квартиру. Вопреки своим правилам она даже оставила записку. „Милый Клаус, спасибо за все. Надеюсь, я кое-чему научилась у тебя. Может быть, рискну и когда-нибудь проведу психоанализ сама с собой. Помню твое предупреждение, что это дело очень трудное, болезненное и даже опасное. Буду осторожна“.
Лиза не сразу услышала шелест гошкиного голоса. Он просил принести чего-нибудь выпить. Просьба была настолько необычной, что она переспросила: „Выпить или пить?“. Гошка пошевелил пальцами, как бы разминая их, и с улыбкой сказал: „Именно выпить. Желательно хорошего коньяку. Там найдешь, ты знаешь, в моей коллекции“.
Они выпили вместе, чокнулись, пожелав, как положено, здоровья. В данном случае это был совсем не формальный тост. Если бы все выпитое за здоровье сбывалось…
– Ты устала со мной, – не спросил, а сказал Гошка. – Одно утешает, скоро ты снова будешь свободна… – Гошка пытался шутить, растянув сухие губы в улыбке, но ввалившиеся глаза оставались, помимо его желания, полны такой болью и печалью, что Лиза, боясь разрыдаться, поспешно встала и рванула на кухню под предлогом сварить кофе. Слезы полились безудержно, потоком, со всхлипыванием, стоном. Хотелось завыть от отчаяния. Чтобы Гошка не слышал ее плача, она включила погромче радио. Там началась ночная программа о джазе. Ей очень нравился ведущий этой ночной программы. Его голос, прокуренный, но хорошего тембра, действовал на нее успокаивающее и очень подходил к тому жанру, о котором он вещал, становясь как бы частью джазовых импровизаций.
Иногда ночью она боролась с искушением снова настроить приемник на региональную волну, где целый день с небольшими перерывами звучала музыка фламенко. Но она опасалась, что в бессонные ночи этот музыкальный мазохизм доведет ее до полного изнеможения. Обнаженная боль и трагическое осознание неизбежности смерти, звучащие в голосах певцов и звуках гитары, усилят скорбь реальную.
Проходила еще одна ночь, за ней другая, третья… Лиза перестала писать письмо Племяшке. И теперь пыталась придумать какое-то новое занятие: переставить мебель, вскопать огородик и посадить там морковку, например, или расставить, наконец, привезенные с собой словари – когда-то любимое чтиво. Она собирала их долгое время, словари толковые, двуязычные, фразеологические, тематические. Они так и лежали со дня приезда тремя мощными стопками, перевязанные бечевкой. Нужно было бы очистить, наконец, чулан и выкинуть ненужный хлам. Но для этого не было ни желания, ни сил, да и особой необходимости тоже не было.
Умей она что-нибудь делать реально: вязать, шить, рисовать, играть на музыкальных инструментах, ночи проходили бы быстрее и легче. Бессонница приносила бы хоть какой-то смысл. Гошка, помнится, когда ему не спалось, разбирал шахматные этюды. А ее знакомая шведка, когда укладывала спать семью, делала картины из пуговиц и ниток. Она так преуспела в этом, что одна гетеборгская фирма купила для своего офиса две ее картины на морские сюжеты. Лиза тоже как-то попробовала сделать что-нибудь подобное. Будучи у нее в гостях на ферме, она взялась учиться, да только запутала все клубки и перевернула коробки с пуговицами. Нет, ничего она не умела делать.
Лиза поставила кресло между спальней и террасой, забралась на него с ногами, накрылась марокканским балахоном, закрыла глаза, надеясь заснуть хоть ненадолго. Труба Дизи Гиллепси нисколько не мешала.
Но это не был глубокий оздоровительный сон. Чаще ее одолевала тягостная дрема, когда сознание находилось в пограничном состоянии, полном какие-то странных видений и голосов. Она старалась разглядеть и расслышать что-то важное для себя. Она надеялась, что еще немного, и она отыщет ответ на какой-то очень важный вопрос, главный, быть может. Надо было лишь четко сформулировать его. А это как раз ей не удавалось. Иногда она специально вводила себя в своеобразный транс, пытаясь снова и снова отыскать. Что? Отыскать начало причин ее нынешнего, все растущего беспокойства, приступов отчаяния, ощущения безысходности, – чувств, которые, как ни странно, не были связаны напрямую с болезнью Гошки, с его скорой кончиной. Этот постоянный самоанализ прожитых годы забирал много сил, терзал ее и приводил к новым бессонным ночам.
…Лиза снова взялась за письмо, когда Георгий умер.
Умирал он мучительно. Особенно тяжелыми были последние две недели. Лиза не спала, боясь пропустить его просьбу дать лекарство, воды, сделать инъекцию, сменить рубашку, укрыть одеялом, сбросить одеяло и т. д. Гий часто впадал в забытье, два раза был в коме, и она вызывала врачей из службы реанимации. Она постоянно прислушивалась к его дыханию, хрипу, тоже едва слышимому. Часто казалось, что он вообще уже не дышит, и она склонялась к самой груди, лежала так, стараясь поймать стук замолкающего сердца.
Неожиданно приехала Нора Фогель. Лиза не выясняла, пригласил ли ее Гошка, или она приехала по собственной инициативе. Одно было точно: Нора оказалась вовремя, потому что силы Лизы, казалось, были на исходе.
Нора продолжала называть Гошку торжественно, полным именем Георгий, а ее, как и в первый раз, так мило и старомодно Лизонька. Нора вполне заменяла ее, „Лизоньку“, у постели больного, умело подавая питье и лекарства, меняя белье и вкалывая очередную дозу обезболивающих.
А Гошке вдруг стало лучше. Он заметно оживился, пробовал острить и даже попросил глоток красного вина. Он спросил, что новенького в этом мире, откуда он вылетел ненадолго в астрал. И Лиза так, среди прочего, рассказала, что сейчас по Андалузским столицам Севилье, Кордобе и Малаге проходит цикл вечеров, посвященный Гарсии Лорке. Каждый из таких вечеров заканчивался выступлениями групп фламенко: дань памяти поэту, организатору первого в Испании фестиваля. А в последний день в Гранаде должен был состояться грандиозный гала – концерт с участием лучших коллективов фламенко, приглашенных из многих стран. Объявления об этом событии в течение месяца попадались Лизе на глаза повсюду: они были наклеены на дверях ближайшего кафе, на остановках автобуса, на специальных рекламных щитах и растяжках. Среди многих стран, откуда прибыли группы фламенко, указывалась и Япония.
В тот день, вернувшись из магазина и раскладывая в холодильник и на полки продукты, Лиза рассказала о фестивале. Грызя зеленый сочный стебель сельдерея, чем насмешила Гошку и удивила Нору, Лиза вслух спросила, не ожидая ответа: „И кто мне объяснит, почему в Японии прижился этот ритм, и танец стал таким популярным? – Загадка“. А дальше Лиза опрометчиво, как оказалось, задала еще один вопрос, но опять же, скорее риторический: „Интересно посмотреть, как эти японцы фламенко танцуют?“.
Едва она это произнесла, как Нора своим молодым и мелодичным, не прокуренным голосом сказала: „Лизонька („Ну, с ума сойти, как ей удается так нежно кликать старую тетку?“, – снова, в который раз подумалось тогда Лизе), поезжайте. Вы же так любите фламенко. Мне Георгий говорил. Я знаю, это – юбилейный концерт. Когда еще повторится?“ Тут и Гошка захрипел: „Конечно, Лиса, катись. Отдохни от меня. Потом расскажешь“.
Они оба стали ее просто „выпихивать“, как выразилась потом Лиза. Она сначала говорила, „нет, ни за что“, а потом дрогнула: искушение было слишком велико. И вот так случилось, что Лиза, не покидавшая дом целый год более чем на час – полтора, поехала в Гранаду. Она быстро собралась и помчалась. На автобусе с пересадкой в Малаге, доехала до Гранады, успела, купила билет (довольно дорогой), села, предвкушая удовольствие. Концерт был грандиозный, но почему-то ее „не зацепило“. Ей показалось, что фламенко, выставленное, как модный товар в витрине, на большой, ярко освещенной сцене, при огромном количестве публики, потеряло какую-то интимную нервную связь со зрителем. Профессионально отточенное великолепие танцовщиц в шикарных костюмах, гитарные переборы, многократно усиленные электроникой, голоса кантаорес, слишком чистые, почти „бельканто“, Лиза сравнивала с другим давним концертом, которое ей довелось услышать и увидеть здесь же, в Гранаде, вскоре после приезда. Гошка тогда передвигался еще вполне сносно, и они поехали вместе. Осмотрев город с частыми остановками на лавочках и в кафе, заказав номер в гостинице, они поехали на холм Сабика, к старинной арабской крепости – замку Альгамбра, чтобы полюбоваться с вершины на ночной город.
