Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Статья Задачи истории культуры (1929 г.) обобщает теоретические воззрения Хёйзинги на культуру, содержит анализ течений в культурологии этого времени, в частности в вопросах периодизации истории и явлений культуры.

История сама по себе ничему не учит: «Знание истории всегда носит чисто потенциальный характер». При этом «всякая культура, со своей стороны, в качестве предпосылки для существования нуждается в определенной степени погруженности в прошлое». Нужно ли говорить, что в наше время почти повсеместного драматического ощущения утраты культурного и исторического контекста и, как результат, стремления компенсировать этот вакуум новациями «концептуализма» самого разного толка – стоическая и, в сущности, оптимистическая позиция Хёйзинги полна для нас самого высокого смысла.

Йохан Хёйзинга с величайшим достоинством, всей своей жизнью играл взятую им на себя роль в рамках выпавших на его долю пространства и времени. Он был исключительно цельной личностью. Как человек и ученый, он являл собою образец сдержанного и героического благородства, прекрасный образец той культуры, которую сам охарактеризовал следующим образом: «Аристократическая культура не афиширует своих эмоций. В формах выражения она сохраняет трезвость и хладнокровие. Она занимает стоическую позицию. Чтобы стать сильной, она хочет и должна быть строгой и сдержанной – или по крайней мере допускать выражение чувств и эмоций исключительно в стилистически обусловленных формах», – исчерпывающее определение смысла веселого и, в сущности, трогательного термина homo ludens.

Самоотверженная любовь к истине, выдающийся дар историка, художественный талант позволяли Хёйзинге видеть временное и вечное в их подлинном свете, без искажений, вызываемых углом зрения пристрастного наблюдателя. Глубокая вера в непреходящие ценности культуры, закона, морали помогала ему сохранять душевное спокойствие в годы разразившейся мировой катастрофы. Хёйзингу нередко называли культурпессимистом, в одном ряду с такими его духовными собратьями и современниками, как Поль Валери (1871–1945), Томас Стёрнз Элиот (1888–1965), Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955), Томас Манн (1875–1955). Сам же он называл себя оптимистом – в годы, о которых его друг поэт Мартинюс Нейхофф (1894–1953) заметил с горькой иронией, что «пессимизм стал роскошью и более невозможен».

В 1919 г., после окончания ужасной войны, в Предисловии к первому изданию Осени Средневековья Хёйзинга отмечал, что его взгляд, когда он писал свою книгу, «устремлялся как бы в глубины вечернего неба, но было оно кроваво-красным, тяжелым, пустынным, в угрожающих свинцовых прогалах и отсвечивало медным, фальшивым блеском».

В конце второй, еще более ужасной войны, после пребывания в лагере заложников, насильственно вырванный из своего лейденского окружения[32], больной семидесятидвухлетний Йохан Хёйзинга в письме к дочери Элизабет от 28 октября 1944 г. пишет в последнюю свою осень, всего за три месяца до смерти: «Утро сегодня началось сверкающим сиянием солнца. Деревья – в их последнем ореоле желтого и бурого, и один взгляд на них гонит прочь всякую мысль о войне».

Он сохранил мужество: «Оптимистом я называю того, кто даже тогда, когда путь к улучшению едва заметен, все же не теряет надежды»[33].

Книги Хёйзинги – в равной степени наука и искусство. Россия была последней страной, где были изданы его сочинения. И они продолжают противостоять агрессивному обескультуриванию. Нигде, даже в Голландии, не переиздают его книги с таким постоянством, как в России. Отрадно сознавать, что столетний юбилей его первого шедевра, Осени Средневековья, вышедшей в 1919 г., отмечается сборником, включающим наиболее значительные произведения этого прекрасного ученого и прекрасного человека.

Хёйзинга сказал однажды, что мы живы очень короткое время, а мертвы очень долго. И если в первом случае это говорится о нас, то ведь и во втором случае имеются в виду именно мы. Но, будучи мертвы, мы не перестаем быть самими собою. Духовная жизнь ушедшего от нас в 1945 г. Йохана Хёйзинги продолжается. И мы еще многое будем извлекать из общения с ним в будущем.

В заключение – несколько слов о подходе к транслитерации иноязычных имен и географических названий. Переводчиком руководило стремление с наибольшей точностью передать их подлинное звучание. Иногда это приводит к тому, что русское написание может не совпадать с привычным и общепринятым, а то и создавать определенные трудности в произношении (как, например, в частице дё французских фамилий, где звук [ё] следует произносить как в слове Мёбиус). Иностранные имена собственные приводятся в их оригинальном звучании, с оговоркой в соответствующем примечании разницы между этим написанием и «привычным»; например: Брёйгел (Брейгель традиц. непр.). Максимально точное воспроизведение звучания иностранных слов, передаваемых по-русски, – лишь один из элементов задачи, которую ставил перед собой переводчик: сохранения дистанции между культурным пространством современной России и культурным пространством, существовавшим для Й. Хёйзинги; дистанции, без признания и соблюдения которой никакой культурологический дискурс вообще невозможен.

Дмитрий Сильвестров 

Осень Средневековья[34]

Предисловие к первому изданию

Возникновение нового – не этого ли наш дух более всего ищет в минувшем! Нам хочется знать, как зародились и расцвели те новые идеи и формы жизненного уклада, сияние которых впоследствии достигло своего полного блеска. Иными словами, мы рассматриваем некий период времени прежде всего как скрытое обещание того, что исполнится в будущем. Сколь ревностно выискивали мы в средневековой цивилизации ростки современной культуры! Столь ревностно, что порою казалось, будто история духовной жизни Средневековья представляет собою не более чем преддверие Ренессанса. И действительно, во времена, слывшие некогда закостенелыми, мертвыми, новое повсюду уже пускало побеги, и все словно бы устремлялось к будущему совершенству. Однако в поисках новой, еще только возникающей жизни мы легко забывали, что в истории, так же как и в природе, умирание и зарождение идут вровень друг с другом. Старые формы культуры умирают в то же самое время и на той же почве, где новое находит пищу для роста.

Здесь делается попытка увидеть в XIV и XV вв. не возвещение Ренессанса, но завершение Средневековья; попытка увидеть средневековую культуру в ее последней жизненной фазе, как дерево, плоды которого уже перезрели, – полностью раскрывшейся и достигшей вершины в своем развитии. Зарастание живого ядра мысли рассудочными, одеревенелыми формами, высыхание и отвердение богатой культуры – вот чему посвящены эти страницы. Мой взгляд, когда я писал эту книгу, устремлялся как бы в глубины вечернего неба, но было оно кроваво-красным, тяжелым, пустынным, в угрожающих свинцовых прогалах и отсвечивало медным, фальшивым блеском.

Теперь, оглядывая написанное, я спрашиваю себя, не растворились бы все мутные краски в прозрачной ясности, задержи я свой взгляд подольше на этом вечернем небе. Пожалуй, картина, которой я придал очертания и окраску, получилась более мрачной и менее спокойной, чем я рассчитывал, когда начинал этот труд. И легко может случиться, что читателю, внимание которого то и дело останавливается на упадке, на отжившем и увядающем, покажется чрезмерной падающая на эту книгу тень смерти.

Отправной точкой этой работы была потребность лучше понять искусство братьев ван Эйк1* и их последователей, потребность постигнуть их творчество во взаимосвязи со всей жизнью эпохи. Бургундское общество было тем единством, которое я хотел охватить своим взором; мне казалось, что его можно рассматривать, несколько обобщая, как некое культурное целое, наподобие итальянского кватроченто2*, и эта книга первоначально должна была носить название De eeuw van Bourgondië [Век Бургундии]3*. Но, по мере того как мои цели принимали все более общий характер, я вынужден был ввести некоторые ограничения. Единство бургундской культуры приходилось постулировать лишь в очень узком смысле, небургундской Франции следовало уделить по меньшей мере столь же много внимания. Так вместо Бургундии самой по себе возникла пара: Франция и Нидерланды, и при этом весьма отличные друг от друга. Ведь при рассмотрении умирающей средневековой культуры в целом французский компонент должен был оставить нидерландский далеко позади. Лишь в тех областях, где нидерландская культура имела самостоятельное значение: в религии и в искусстве, – о ней говорится подробнее. Некоторое нарушение в главе XVI установленных географических границ, с тем чтобы наряду с Рюйсбруком и Дионисием Картузианцем привлечь также Майстера Экхарта, Сузо и Таулера, в особых оправданиях не нуждается.

вернуться

32

См.: В. Крюл. Йохан Хёйзинга: историк, писатель, моралист, с. 612–636, в: Йохан Хёйзинга. Культура Нидерландов в XVII веке. Эразм. Избранные письма. Рисунки. Изд-во Ивана Лимбаха, СПб., 2009.

вернуться

33

Тени завтрашнего дня. С. <?>.

вернуться

34

Huizinga J. Hersttij der Middeleeuwen. Studie over levens- en gedachtenvormen der veertiende en vijftiende eeuw in Frankrijk en Nederlanden. H.D. Tjeenk Willink & Zoon N.V., Haarlem, 1963.

8
{"b":"650562","o":1}