Нино оперся на пианино, глядя на меня, сверху вниз.

— Возможно, мне не нужно симулировать, — сказал он тем же ровным голосом. — Может, я люблю тебя.

Это стало последней каплей. Я не могла больше терпеть. Я вскочила со скамейки, желая, чтобы он понял, как это разрывает меня на части, зная, что я люблю кого-то, кто никогда не сможет понять, что значит, смотреть и чувствовать, что ты разобьешься, если этого человека отнимут у тебя.

Я схватила его за рубашку, поворачиваясь к своему гневу.

— Не лги мне. Я говорила тебе, не говорить мне этих слов, если ты не имеешь их в виду. Так что, просто, не надо.

Я отпустила его рубашку, ошеломленная выражением его глаз. Казалось, они сгорали от волнения. Насколько хорошо он притворялся? Сглотнув, я развернулась, мне нужно было уйти, прежде чем, я позволю себе снова попасть в ловушку этой ужасной симуляции.

Чистая, низкая нота прозвучала, когда я была на полпути, вверх по лестнице, и замерла, прислушиваясь к разворачивающейся мелодии. Это была прекрасная мелодия, каждая нота дополняла другую. Она была хорошо сложена, но лишена эмоций. Это была мелодия, которую мог создать компьютер, так как это была просто связка нот, связанных вместе, чтобы угодить среднему уху. Ее можно было слушать за ужином, с незнакомыми людьми, потому что она никогда не заставляла учащаться пульс, не разрывала струны сердца и не наполняла тело сладкой тоской. Никогда не хотелось плакать от одной только силы эмоций.

Потом что-то изменилось. Сначала это было едва уловимо, легкая икота, в идеальной композиции. Более темные ноты требовали внимания и сопровождались короткими, высокими нотами, пока они не сражались друг с другом и, казалось, были идеальной композицией.

Я медленно повернулась, боясь того, что увижу. Нино сидел за пианино, с закрытыми глазами, склонив голову набок, а его пальцы порхали по клавишам. Он представлял собой зрелище своими ужасными татуировками, бесчисленными шрамами и идеально вылепленным, бесстрастным лицом. Я была уверена, что сколько бы я ни прожила, я никогда не увижу ничего более захватывающего дух, чем Нино, выталкивающий чудесные ноты из моего пианино.

Совершенная композиция боролась с расстроенными нотами, а затем внезапно, необъяснимо, они больше не боролись за доминирование. Они обнимали друг друга, и это было более совершенное сочетание, чем любая рассчитанная симфония, потому что она несла в себе тоску и надежду, страх и смирение, любовь и ненависть. Она несла все это, и я не могла защитить себя от этого.

Слезы, которые я сдерживала, выскользнули наружу, и я обхватила себя руками, за грудь, будто это могло остановить мое сердце. Когда смолкла последняя нота, я стояла и дрожала. Нино открыл глаза и посмотрел на меня. И, тогда я поняла, что если то, что я увидела в глазах Нино, то, что я увидела на его лице, было симулировано, то я смогу жить с этим, потому что это наполнило мое сердце таким теплом, что обожгло меня изнутри.

— Что это? — спросил он хриплым голосом.

Я шагнула к нему.

— Что?

— Скажи мне, — сказал он, вставая. — Что это, если не эмоции?

Я смотрела, не в силах понять, что он говорит, не смея надеяться.

— Песня... Что ты чувствуешь?

Нино медленно подошел ко мне и посмотрел так, словно я разрушила все, во что он верил. Он остановился прямо передо мной, стоя на две ступеньки ниже меня, так что мы находились на уровне глаз, и я едва могла дышать.

— До тебя все было спокойно. Был порядок и логика.

Я вспомнила начало его песни, эту прекрасную композицию.

— А теперь? — я испустила хриплый выдох.

— Теперь, — прорычал он, и его лицо исказилось, — Теперь хаос.

Я сглотнула. Что мне было делать с таким откровением? Он испугал меня, обхватив ладонями мои щеки, приблизив наши лица, тяжело дыша мне в рот, его глаза были почти отчаянными.

— И ты хочешь вернуть спокойствие, — прошептала я.

Его брови сошлись на переносице, когда он посмотрел на меня. Он наклонил голову и поцеловал меня, мягко и медленно, ничего похожего на то, что я ожидала увидеть в его глазах.

— И да, и нет. Возможно. Я не знаю, — тихо сказал он.

К этому нужно привыкнуть. И эта глупая надежда, что когда-нибудь Нино сможет... Нино полюбит меня, снова поселилась в моем сердце.

Нино

Римо, с опаской, наблюдал за мной, засовывая в багажник еще несколько пистолетов. Через несколько часов, они с Фабиано уедут в Чикаго. Через полчаса, мы встретимся в «Сахарнице», чтобы сделать последние приготовления.

— Я все еще думаю, что должен поехать с вами, — твердо сказал я. — Вы с Фабиано ‒ непредсказуемая комбинация в Чикаго.

— Фабиано знает о Наряде больше, чем кто-либо из нас, и ты должен убедиться, что здесь ничего не произойдёт. Ты сможешь навести порядок, если мы с Фабиано не вернемся.

— Твои шансы вернуться увеличатся, если я отправлюсь с вами.

— Последние две недели, ты вел себя странно, Нино. Думаю, тебе лучше остаться здесь.

Я нахмурился. Я лучше справлялся с собой, и кошмары прекратились. Но я уже не был тем, кем был раньше. Этого нельзя было отрицать.

Римо тронул меня за плечо.

— Что происходит? Мне стоит волноваться?

— Я не такой, каким был раньше, — начал я, не зная, как описать ему то, что сам едва понимал. — Я чувствую. Это все еще борьба, все еще не то, что чувствуют нормальные люди, я уверен в этом, но это есть.

Римо стал очень тихим.

— Это из-за Киары?

Я кивнул.

— Благодаря ей. Она боролась с демонами своего прошлого и заставила меня понять, что я тоже был скован воспоминаниями, управляемый чем-то, что, как мне казалось, я оставил позади.

Римо отвернулся, ярость исказила его лицо.

— Наша мать должна была умереть. Отец должен был убить ее после того, как вырезал из нее Адамо. Я должен был убить ее, когда пришел к власти, но она все еще там. Все еще, блядь жива.

Я тронул Римо за плечо.

— Она почти мертва. Тень человека. Она ‒ прошлое.

Римо отрывисто кивнул и встретился со мной взглядом, в его глазах было что-то темное и опасное.

Я знал этот взгляд и видел его много раз прежде.

— Ты все еще рядом со мной, теперь, став таким мягким из-за Киары?

Я сжал его предплечье, над татуировкой Каморры, и он повторил этот жест.

— Мы братья. Не только по крови, но и по выбору, и я буду рядом с тобой до последнего вздоха. Ничто этого не изменит. Киара знает это и принимает. Я тебя прикрою, — я сделал паузу. — И я не собираюсь размягчаться, не волнуйся. Эти новые ощущения... я боялся, что они ослабят меня, что я больше не смогу быть тем, в ком ты нуждаешься, но они этого не делают и не сделают. Я все еще не чувствую ни капли жалости или вины, когда убиваю и мучаю ради нашего дела, и это не изменится.

Римо кивнул и отпустил меня. Для него все было решено. Он знал, что я все еще был там, ради него.

— Теперь, когда я знаю, что ты можешь позаботиться о Вегасе, пока меня не будет, мне нужно сосредоточиться на похищении счастливой невесты.

Я покачал головой. Римо был одержим. Я должен был быть голосом разума в этом и убедиться, что наш план действительно сработает. Эмоции не изменят того факта, что я являлся голосом логики между нами двумя. Что я всегда буду лучше контролировать свои эмоции, но Римо будет следовать своему плану, что бы я ни говорил.

Киара освободила меня от оков прошлого, и я желал того же Римо. Но Римо есть Римо, и он никогда не позволит девушке увидеть в нем то, что не вызывает страх и ужас.

***

Вернувшись домой, рано вечером, Киара находилась в саду и практиковалась в стрельбе из пистолета. С тех пор, как она впервые взяла в руки пистолет, она стало намного лучше стрелять. Адамо стол рядом с ней, время от времени поправляя ее руке. Через три недели, в свой четырнадцатый день рождения, он будет принят и станет членом мафии, теперь он еще больше отдалился от Римо, Савио и меня. Единственным человеком, с которым он ежедневно разговаривал, была Киара. Она выстрелила еще раз, попав в яблочко. Адамо улыбнулся. Потом он заметил меня и напрягся. Сказав что-то Киаре, он ушел.