— Это еще зачем?

— Я просто хотела поцеловать тебя, — призналась я. — Или тебя это беспокоит? Вне секса, я имею в виду.

Нино наклонил голову, его большой палец слегка погладил мою шею.

— Почему это должно беспокоить меня, Киара? Мне нравится целовать тебя. Я когда-нибудь давал тебе повод, думать иначе?

— Нет, но ты никогда не целуешь меня в течении дня. Мы целуемся, только когда собираемся заняться сексом.

— Когда ты хочешь, чтобы я тебя целовал?

Я вздохнула.

— Я не хочу, чтобы ты целовал меня, потому что я этого хочу. Хочу, чтобы ты целовал меня, потому что ты этого хочешь, потому что тебе этого хочется.

Я поняла, как глупо это прозвучало. Нино никогда бы не захотелось меня поцеловать. Каждый акт нежности был для меня. Нино всмотрелся в мое лицо и притянул меня к себе, потом поцеловал, мягко коснувшись губами, его серые глаза смотрели почти неуверенно.

Я моргнула.

— Зачем ты это сделал?

— Не знаю, — тихо ответил он.

Я опустила голову на его обнаженную грудь, прижалась щекой к его теплой коже, сбитая с толку его действиями и словами.

Глава 22

Киара

В ту ночь меня разбудили знакомые звуки страданий. Я села и нащупала выключатель, моргая от яркого света.

Нино резко выпрямился рядом со мной, его рука потянулась к тумбочке и схватила нож. Его дикие глаза остановились на мне, грудь вздымалась, пальцы сжимали ручку.

— Позову Римо, — пробормотала я и медленно выскользнула из постели, опасаясь напугать Нино.

Его свободная рука обвилась вокруг моего запястья, останавливая меня. Я ахнула от удивления, мой взгляд изучал его лицо. Дикое отчаяние исчезло с его лица, сменившись смесью замешательства и знакомой пустоты, которую он всегда демонстрировал в прошлом.

— Останься, — тихо сказал он.

Поколебавшись, я забралась обратно в постель, и Нино притянул меня к себе. Я устроилась у него на груди. Он положил нож обратно на тумбочку, но напряжение оставалось в его теле. Прослеживая татуировки на его торсе, я пыталась сосчитать шрамы, чтобы отвлечься, но было трудно определить, где заканчивались многие из них и начинались другие.

— Все эти татуировки... зачем ты их сделал?

Пальцы Нино прошлись по моему позвоночнику и продолжили путь к шее, затем выше, запутавшись в моих волосах. Его губы коснулись моего лба, и я посмотрела на него. Была ли это притворная привязанность? Притворная нежность?

— Из-за боли и удовольствия, — тихо сказал он. — Я чувствую их, как и все остальные, возможно, даже сильнее.

— Но если ты чувствуешь боль даже сильнее, чем другое, почему позволяешь игле прокалывать твою кожу снова и снова, в течение многих часов? Почему бьешься в клетке? Почему ищешь боль?

Его рот скривился.

— Чтобы напомнить себе, что я жив, — мои брови сошлись на переносице. — Помнить, кто и что я.

— Не понимаю, — призналась я. — Что произошло с тобой и Римо, что сделало тебя таким, какой ты есть?

Нино наклонил голову и посмотрел на меня. Я взглянула ему в глаза, хотя и не знала, чего он ищет.

— Как ты и сказала, это не только моя история, но и Римо.

— Я не буду говорить с ним об этом, — сразу пообещала я.

Мне и в голову не приходило говорить с Римо о чем-то, что, очевидно, так повлияло и на него, и на Нино. Это было бы самоубийством.

— Наша мать была сумасшедшей, — начал Нино далеким голосом. — Возможно, она всегда была такой, а может, отец сделал ее такой. Я помню ее только такой. У нее были лучшие дни, когда отец пичкал ее таблетками, но в этот день она была беременна Адамо. Она не могла принимать таблетки. Может, она хотела покончить с собой.

Что-то сжалось у меня в животе, и я чуть не попросила его остановиться, потому что знала, что в тот день детство Нино закончилось. Мать Нино не была первой женой Капо, которая покончила с собой. Брак с человеком, воспитанным в жестокости, может уничтожить любого.

— Наш отец отправил нас всех в нашу хижину, в Скалистых горах, так как хотел, чтобы мы уехали из Вегаса. Мы были обузой. Однажды, ночью, мама вытащила меня из постели и повела в свою спальню. Савио уже был там, но не двигался. Она дала ему снотворное. Я не знал, что происходит, но она схватила меня за руки и перерезала оба запястья ножом. Она хотела убить нас тоже. Возможно, чтобы наказать нашего отца.

Я втянула воздух, пальцы вцепились в живот Нино, но он был неподвижен. Эти шрамы на его запястьях, они были остатками того дня.

— Я был смущен и напуган, — его брови сошлись на переносице, словно он пытался вспомнить, каково это быть напуганным. — После этого она ушла и через несколько минут вернулась с Римо. Думаю, она взяла его последним, потому что знала, что он будет ее самой большой проблемой. К тому времени дом наполнился дымом. Она подожгла кухню и гостиную. Римо бросился ко мне, она заперла дверь и сунула ключ в щель, под дверь. Затем попыталась перерезать Римо вены, но он сопротивлялся, в отличие от меня. Ей удавалось резать его снова и снова. Вот как он заработал порез на лице. Когда она поняла, что не сможет удержать его, то подожгла занавески и перерезала себе вены. Комната наполнилась дымом, и я сидел в собственной крови. Савио не шевелился на кровати.

Голос Нино был механическим, отстраненным, холодным. Его глаза были гладкими и непроницаемыми, как ртуть, но каждое его слово обжигало меня, вонзалось в сердце, как нож. Ужасы, которые он описывал, были непостижимы. Правда, я и сама пережила немало кошмаров, но почему-то его рассказ о том, через что он прошел в детстве, сломил меня.

— Как вы выбрались?

— Римо бросил лампу в окно и, сорвав занавески с потолка, начал гореть. Часть его одежды тоже загорелась, но он не остановился. Люди моего отца пытались проникнуть в дом и потушить пламя. Римо схватил меня и помог выбраться из окна. Я прыгнул и сломал ногу от удара. Римо выскочил с Савио на руках. Он сломал локоть и плечо, пытаясь защитить Савио. Нашу мать, позже, спасли люди моего отца.

Я сглотнула, не в силах говорить, и Нино тоже замолчал.

— Казалось, прошла целая вечность, пока я смотрел, как моя кровь стекает по рукам. Я почувствовал сильный ожог, и это было почти успокаивающе, — он поднял руки, запястьями вверх, показывая мне длинные, тонкие шрамы, покрытые темными чернилами.

Я наклонилась и поцеловала его запястья, мое сердце болело за Нино и за Римо. Я попыталась представить Нино ребенком, стоящим на коленях, в луже крови, наблюдающим, как его мать режет Римо, вдыхая запах дыма. Я представляла, как он, должно быть, был напуган, потрясен тем, что его собственная мать пыталась убить их, варварским способом. Это многое объясняло: объясняло, почему он отключил свои эмоции и почему Римо повернулся к ним. Разные способы справиться с одним и тем же ужасом.

— Где она сейчас? Твой отец убил ее после того, что она с вами сделала?

Нино покачал головой.

— После того, как врачи достали из нее Адамо, он отправил ее на некоторое время в психиатрическую больницу, но, в конце концов, перевез домой.

— Он заставил вас жить под одной крышей с женщиной, пытавшиеся убить вас?

Глаза Нино были сосредоточены на его пальцах, которые бегали вверх и вниз, по моему боку.

— Первые несколько лет. Что не убивает, делает тебя сильнее, — улыбка на его лице была, как ведро со льдом. — Но стало ещё тяжелее. С Римо стало труднее совладать, и мое отсутствие эмоций, в конце концов, выбило отца из колеи, поэтому он отправил нас в школу-интернат, в Англии, в сельской местности, к северу от Норвича.

— Что насчёт Савио и Адамо? Не слишком ли они были малы?

Нино кивнул.

— Адамо было четыре года, а Савио семь, когда нас отправили. В то время Римо уже был призван и убил нескольких человек, но не позволил нас разлучить, поэтому мы вместе отправились в Англию. Конечно, именно этого и добивался наш отец. Он хотел, чтобы мы с Римо исчезли. Он боялся нас.

Я не могла представить Римо в шикарной школе-интернате. Нино мог выглядеть утонченным джентльменом, когда закрывал свои татуировки и пытался изобразить на лице любезность, но Римо был далек от сдержанности и роскоши.