Прошли годы, и гимназию постигло несчастье – сгорело ее помещение, вследствие чего и по причине сильных лихорадок в Екатеринодаре, Черноморская гимназия была переведена в гор. Ейск, где поместилась в большом казенном, б[ывшем] крепостном здании…

Через довольно продолжительное время войско, теперь уже Кубанское, образованное из Черноморского и Линейного, построило прекрасное здание для этой гимназии в Екатеринодаре, куда она перешла в 1876 году 25 сентября. Торжественно было освящено здание и церковь св. Сергия Радонежского при нем…

Войсковая школа на Кубани просуществовала ровно 100 лет, давши колоссальное культурное наследие.

Советская власть, оккупировав Кубань в 1920 году, уничтожила ее и взамен ввела свою школу, передавши даже здание КАРУ[96] правительству Адыгейско-Черкесской республики[97]; церковь из него была вынесена в Екатерининский собор в качестве придела. Уничтожила она форму школы, но не уничтожила культурного духа, и мы твердо верим, что настанет время, когда возродится войсковая школа на Кубани и в нашем “храме славы” вспомянут и основателей его, и духовного отца его – первого директора прот. К. В. Россинского».

Был организован в Праге, для празднования юбилея, комитет из представителей разных казачьих организаций. Как стали отыскивать питомцев этой гимназии, то самым старейшим из них оказался я. Меня и просили прочитать свои воспоминания на юбилейном собрании 28 июня 1930 года.

Я согласился, но список организаций, под флагом которых был намечен юбилей, оказался для меня, как русского общественного деятеля, неприемлемым. И даже одно помещение моего имени в программе такого начинания вызвало в русской эмиграции разговоры. Действительно, в их числе были: «Объединение вольного козачества»[98], которое не могло опровергнуть, что оно субсидируется польским правительством в антирусских политических видах, «Громада украiнцiв с Кубанi»[99] и т. п. С сожалением, но я должен был отказаться от возможности вспомянуть старину с молодыми кубанцами. Впрочем, и самое юбилейное празднование плохо удалось.

Дорогое, невозвратное время! «Весны златые дни»[100]… Быстро, быстро они промчались!

В ту пору, когда я окончил гимназию, свободы в выборе университета у нас не было. Учебные округа были приписаны к определенным университетам. Правительство стремилось прекратить накопление студентов в столичных университетах; это считалось опасным для сохранения в них спокойствия.

Мы, кавказские абитуриенты, имели право поступить только в Киевский, Харьковский и Новороссийский (в Одессе) университеты. Столицы для нас были закрыты. Я избрал свою родину – Одессу.

В начале августа 1887 года, подъезжая морем к Одессе, с волнением всматривался я в возвышавшиеся над мглистой полосой утреннего тумана верхушки церквей, крыши громадин домов и белый маяк на Большом Фонтане[101]. Что-то даст новая жизнь?.. Так заманчивая своей первой самостоятельностью…

На пароходе шла поступающая в тот же университет целая компания молодежи из Закавказья: русские, армяне, грузины, татары… Гортанная кавказская речь будущих студентов неумолчно оглашала палубу.

Тотчас же по приезде привелось наблюдать известное солнечное затмение 7 августа 1887 года. В центральной России оно наблюдалось как полное, а потому вызвало и много интереса, и много нелепой тревоги. В Одессе оно наблюдалось только как частное, и притом очень рано, вслед за восходом солнца. Но всероссийский громадный интерес к затмению заразил и Одессу. Тысячи одесситов заполняли с закопченными или с цветными стеклами аллеи Александровского парка. Многие провели, в ожидании восхода солнца, ночь в ресторане парка. Очевидно, они не теряли даром времени. Об этом наглядно свидетельствовали, как раз в начале затмения, мелькавшие в одной компании в воздухе и опускавшиеся на чьи-то головы стулья.

Кончены необходимые формальности, и вот я, в новеньком мундире с синим воротником, слушаю лекции на юридическом факультете.

Синий воротник… Тогда удивляло, почему при встрече со студентами пожилые люди так любили заявлять:

– И я тоже был студентом!

Отец мой посмеивался:

– И ты со временем будешь иметь ту же слабость…

Действительно, вид синего воротника – уже даже не в жизни, а хотя бы на сцене – всегда будит рои воспоминаний.

Студентов юристов на первом курсе было не так много, человек восемьдесят. Среди них очень много было евреев. В ту пору прием евреев в наш университет формально ограничивался десятипроцентной нормой. Вследствие конкурса по аттестатам норму заполняли почти исключительно евреи – золотые медалисты. Но норма была фиктивной. Многие еще умудрялись попадать по протекции, распоряжением министра. Евреев, однако, мало привлекал физико-математический, а тем более историко-филологический факультеты. Всю почти их массу соблазняла карьера адвоката, и на курсе нашем, сплотившеюся группой, они заняли главенствующее место.

Первые же лекции по русскому праву – его читал заслуженный профессор Ф. И. Леонтович, уже глубокий старик – породили во мне смущение. Утомляло многоглаголание по вопросам, которые казались и без того ясными. А затем неприятно удивило, когда Леонтович стал цитировать весьма большое число определений разных юристов, что собственно такое – право.

– Странная наука, – думалось мне, – если сами ученые не могут договориться о том, что надо понимать под таким основным термином…

Все же месяца два я усердно слушал лекции по юриспруденции. Но затем настоящее уныние навели на меня лекции по римскому праву проф. Табашникова, а также по статистике – Федорова.

Стал посещать лекции на других факультетах: филологическом, естественном и математическом. Резким контрастом представилась ясность, точность и определенность математических формулировок.

Мой переход на физико-математический факультет вызвал удивление. Декан проф. В. Н. Лигин говорил:

– Обычное дело, что математики не выдерживают и уходят на юридический. Но ваш обратный переход – первый в моей практике случай[102].

В ту пору уже третий год действовал университетский устав 1884 года, кратко называвшийся «новым»[103].

В силу его требования мы носили форму: темно-зеленый мундир (щеголи делали себе черные мундиры) с синим воротником и позолоченными пуговицами с орлом, такое же пальто с синими петлицами и фуражка с синим околышем.

В парадных случаях полагался мундир с шитым золотом воротником. Его заводили себе лишь немногие, главным образом – богатые студенты из бессарабских дворян. Обыкновенно же в торжественных случаях студенты привешивали к мундиру лишь шпагу генеральского фасона.

Разрешалось еще – и щеголи этим широко пользовались – носить серую длинную «николаевскую» шинель офицерского образца. Шинель эта часто смущала молодых солдат, и они козыряли студентам. Это вызывало негодование в молоденьких офицерах, и провинившимся солдатам влетало. Впрочем, в Одессе между студентами и молодыми офицерами всегда существовала конкуренция.

Не носили тогда формы только студенты четвертого курса, которые поступили в университет еще при старом уставе 1863 года. Они резко выделялись своими штатскими костюмами среди форменных сертуков и тужурок более молодых студентов.