-Тамара, у тебя будет сестра.
-У вас; у вас будет дочка. Не у меня сестра, а у вас дочка, - детский голос был таким же безразличным, как прежде. От всего этого уже налитые влагой глаза Марины совсем покраснели, будто вовсе не в силах были дальше сдерживаться.
И правда, держаться больше она не смогла. Как только ее тёплая рука оказалась прямо на запястье девочки, даже край той самой сорочки был сорван с живота; на ее месте появилась детская ладошка, что прямо следом была крепко накрыта женской ладонью, что была в полтора раза больше. Немая тишина повисла в комнате, начиная ее разрывать также, как и маленькие пиночки стали быстро становиться все более сильными, что вскоре не ощущать их было уже сложно.
-Я тебе уже говорила, что не имею никакого права распоряжаться твоей жизнью, но ты просто подумай, каково будет этой маленькой девочке. Она будет знать, что у его папы есть ещё одна дочка, которую он любит точно так же, как ее, но даже не будет знать, кто она, - женский голос немного подрагивал, оставляя в некоторых, особо пробирающих собственную душу словах хрипотцу. Говорить скоро стало сложно, но, что дальше всю ответственность возьмёт на себя Олег, было видно неожиданно и, честно, приятно.
Две ладони оказались укрыты сверху ещё одной, более широкой, тёплой и, может, в силу возраста, грубой.
-Да. Может, пока она будет маленькой ей это будет не так важно, но что будет, когда она подрастёт? А ты что будешь чувствовать? Том, солнце, я ни на секунду не стал и никогда не стану любить тебя меньше, пожалуйста, пойми это. Мне будет больно каждый день не знать, как твои дела, как ты провела свой день и чему новому научилась. Тебе же тоже будет обидно, даже сейчас ты уже сама себе надумала, что ты нам не нужна, наша маленькая глупая девочка… Нужна, ещё как нужна. Посмотри только на Марину. Кажется, без любых слов уже ясно, что случится, когда ты опять уедешь. А чувствуешь, как она тебя не хочет отпускать? Только подумай, этот маленький человек откроет в тебе такой огромный мир, она будет любить тебя больше всех нас вместе взятых, будет знать, на кого равняться и с кого брать пример. Кому будет лучше, если ты уедешь? Марине? Нет, она будет первой, кто от этого в таком положении пострадает. Мне? Знаешь, не очень легко отпускать родного ребёнка, хоть ты и до сих пор думаешь, что с мамой вас я бросил. Остаётся только то, что лучше будет тебе, так? Ну, если это правда, ни я, ни, тем более, Марина настраивать не будем…
Детские глазки медленно округлились до размеров пятирублевой монеты. Кажется, именно сейчас все сегодняшние слова собрались в ее душе в единое целое, заставляя начать дрожать сначала ту самую ручку под двумя крепкими ладонями, которые все ещё ощущали мягкие толчки. Перед детским взглядом лишь теперь замелькали самые разные картинки из жизни, которые она только могла помнить. Душераздирающий плачь в аэропорту на руках у совершенно чужого для неё папы; встреча с незнакомой никому девушкой, которая, как ненормальная, попыталась начать говорить по-душам с маленьким ребёнком; быстрый шаг за подоконник, и вытягивающие потом оттуда женские руки; крик в приемном отделение, вцепившись в ее ногу при виде собственного отца без любых признаков жизни; очередная встреча; тёплые, даже больше родные объятья чужого человека.
Карие глазки залились слезками, которые следом начали медленно капать вниз, но тут же были стёрты с пухлых щёк заботливой папиной ладонью.
-Не реви. Ты же, как никто, понимаешь, что любви лишней не бывает. Неужели ты хочешь, чтобы твоя сестренка никогда тебя не узнала, никогда не побывала в твоих объятьях. Никогда не ощутила на себе ту любовь, которой внутри тебя переполняет жизнь. Я могу без сомнения сказать, что она не будет любить никого, как будет это делать с тобой. Неужели ты хочешь попытаться сделать то, что по собственной глупости сделал я? Не нужно, учись на моих ошибках, родная.
В следующий миг тонкие кудряшки быстро прилипли к широкой мужской груди, маленькие ручки с силой прижали к ней своё тельце, и из глаза в тот же миг быстро начали катиться крупные горячие слёзы, тут же впитывающиеся в мужскую футболку.
-Я не хочу никуда уезжать, слышите? Не хочу! Я хочу остаться здесь, рядом с тобой, с тобой, Марина, но я так боюсь, что все вам испорчу, что потом окажусь лишней, что потом мне будет также плохо, как было, когда умерла мама, - тонкий голосок прорывался сквозь пелену всхлипов и прерывистые вдохи, сбивающиеся забитым носом. Дальше лёжа наблюдать за этим была не в силах с Марина. Пока ни девочка, ни Олег этого не замечали, она совсем медленно оторвала спину от мягкого матраса, тут же ощущая вес гипса на собственной голове, который начал тут же пытаться вернуть меня на место. Даже сквозь боль и начавшую подкатывать к горлу тошноту, она села на постеле, а затем обеими руками потянулась вперёд. От неожиданности Олег дёрнулся, а Тома подняла красный взгляд вверх, оказываясь прямо на таких же заплаканных глазах Марины.
-Ой, Марина, ложись, тебе нельзя же вставать, Марина, - и тут же слезы сменились по-ласковому строгим лепетом; девочка сползла с коленок отца, помогая тому уложить девушку обратно.
-Можно на бок? У меня уже спина затекла так лежать и тошнить начинает, - воспаленный нос скорчился в гримасе, на что Олег без всяких вопросов перевернул девушку на правый бок, а девочка, быстро стеревшая с глаз слезы, бросилась поправлять одеяло у ног побледневшей девушки.
Так за часами стали лететь дни и недели. Когда женский живот совсем заметно округлился, за плечами были уже три курса химиотерапии. Прежних болей уже давно не было, но вот минусов было столько, что легче было назвать плюсы. Жуткий токсикоз уже несколько месяцев не покидал меня где бы я ни находилась: дома, в дороге, на родительском собрании или на плановом приеме у гинеколога - он всегда был рядом ничем не сбиваемый, беспощадный и выматывающий. Из-за различных медикаментов, применение которых врачи старались сводить к минимуму, к своим полным 35 неделям маленькая Машенька (насчёт имени спорили всей семьёй, но последнее слово все-таки осталось за Томой) все ещё была Дюймовочкой: весила чуть больше двух килограммов, и ростом была не больше сорока сантиметров, как уверяли в этом результаты УЗИ. Какая непосильная борьба происходила все это время передать было невозможно, но ясно было одно - сил бороться дальше с каждым днём было все меньше. Утро начинается с тошноты и отекающих по любым поводам и без ног. Далее тебе нужно собраться с силами, привести в порядок выросший за несколько недель после крайнего курса химии ёршик на голове, да и впринципе попытаться выбраться из ванной. Завтрак, утренние хлопоты с Томой, а потом, когда и она, и Олег оказываются за пределами квартиры, начинаются настоящие квесты. Обычно, приходится собираться и ехать в поликлинику, где, спустя несколько часов изощренных пыток, тебя могут отпустить домой, но не забываем, что наш верный друг-токсикоз никогда не расстаётся с нами. Но если все-таки нам везёт и идти никуда не нужно, то весь день проходит в попытках хоть что-то в себя запихнуть. Обычно к двум-трём часам дня домой возвращается Тамара, с которой мы вместе садимся за уроки: она садится, а я пытаюсь хоть немного приготовить что-то на ужин. Кстати, о Томе. Никто не сомневался, что она девочка умненькая, но и догадываться, что настолько, было сложно. Проблем в школе было мало, но если и были, то на каких-нибудь уроках литературы, когда юный психолог видел в стихотворении совсем не то, что хотел показать всему классу учитель.
На уроки уходило от силы полтора часа, а затем маленькая помощница настырно отправляла меня отдыхать, начиная наводить порядок во всей квартире. Безусловно, помогать себе она хоть и запрещала, все, что не касалось работы с запаховыми моющими для пола или стёкол, я старалась делать сама. Врачебный график Олега позволял приходить тому домой когда в обед, а когда и вовсе под утро из-за любимых всеми докторами «суток». Если папа был дома, сначала к столу подавался ужин, а потом, когда пахнущие ароматным шампунем кудряшки девочки укладывались на мягкую подушку, любимым ритуалом были ночные объятия с маленькой сестренкой, которая в одно и то же время изо дня в день начинала бушевать.
