-Марина Владимировна, пройдемте.
Внутри меня разрывалась ядерная бомба, пытающаяся облегчить все мучения, рождающиеся внутри. Мокрые дорожки исчертили запудренные щеки, а вместо того, чтобы кивнуть и спокойно пройти внутрь, мои губы сжались в тиски. Сердце остановилось, а единственное, что было возможно в моем состоянии, это набрать побольше воздуха в лёгкие.
-Нет… Извините, нет… Я не могу, извините…
Вместе со этим словами мои щёки покрылись пунцовым блеском. Сдержать уже подкатывающую истерику удалось только до пустой лестницы между соседними этажами, которая отделялась от длинного коридора лестницей. Добралась до туда я в полусознании, но точно помню, как спина встретилась с ледяным стеклом, тут же начиная скатываться вниз; сердце вновь застучало и те самые пиночки, те шевеления, дергания… теперь все это ощущалось совсем по-другому. Ладони упали на чуть торчащий живот, когда бёдра почти коснулись пола, а голова медленно была опрокинута к разноцветному потолку с венецианскими младенцами на нем.
-Прости меня, пожалуйста… Я такая дура, господи, такая дура…
========== Глава 20. Ролики, круассаны и наркоз. ==========
Глава Двадцатая.
Ролики, круассаны и наркоз.
Глазами от жестокой боли и нескончаемой обиды полными слез теперь она смотрела на этот мир, виня во всем лишь одного человека - саму себя.
Ватные ноги совсем нехотя плелись по длинной, кажется, совсем бесконечной лестнице, которая кончалась где-то внизу большим холлом приемного отделения. Там всегда было шумно, от чего сырой звук постоянно бездушно бился об крашеные стены, сегодня своей синевой разрезающие красные склеры женских «голубых». Мокрые ладони совсем медленно легли на железную ручку двери, в которую пальцы тут же вцепились мертвой хваткой.
К тому времени, как на зло, а, может, счастье, то трепетание внутри меня начало утихать. Сердце медленно успокаивало само себя, но в голове уже крутился следующий миг. Когда в пустом кабинете на мои глаза попадётся Олег, малышка на диване рванет взглядом на дверь, меня вновь ошпарит кипятком. Ресницы намокнут лишь от очередного угрызения совести. Внутри меня жила новая жизнь, которой уже как пару минут могло там не быть; маленькое сердце гоняло по человеку размером всего лишь с яблоко, а может, апельсин, алую кровь; маленькие пальчики сжимались в кулачки, которые потом ощущало все мое тело…
Дальше продолжать себе накручивать было очень сложно. В висках начала зарождаться боль, и новый ком крепко сжал горло. Намокшая до огромных капель пота на металле ладонь соскользнула вниз, от чего дверь сама распахнулась, а за столом напротив в отвернутом к окну кресле, сидел Брагин, закрывший свое лицо горячими ладонями. Его скулы сводила напряжённая судорога, до такой степени лишающая возможности двигаться мелкие мышцы, что огромная артерия выползла на широком лбу, пульсирующими движениями давая даже оттуда, из коридора, сквозь раскрытую дверь ее разглядеть.
Ноги подкосились, но вместо того, чтобы прямо тут упасть на пол в полном бездвижии, ответственность за ни в чем невиновного человека, жизнь которого сейчас полностью зависит от меня, не давала рухнуть носом в кафель.
Робкое движение вытянуло одну ногу вперёд, вторую. Дверь за мной закрылась…
В полной тишине, от которой боль лишь сильнее давила на нервы, округлившиеся за последнее время бёдра медленно сели на небольшое подобие дивана. Ни единой молекулы воздуха не дёрнулось в мужскую сторону, и даже звуковые волны отказывались делать тоже самое.
Мой живот медленно свела судорога, от которой уже голова не столь напоминала о себе, как это теперь делал желудок, желающий отправить единственную чашку кофе, влитую в него час назад, обратно. Кофе, и правда, был наредкость противным, нежели он казался таким раньше. Видимо, теперь ко всему букету прекрасных ощущений добавится ещё и токсикоз.
Дурно становилось с каждой секундой лишь больше. Олег медленно опустил ладони на свои колени, а его взгляд, этот чертов взгляд, полный вселенской мудрости, непонятно откуда вдруг там появившейся, устремился вперёд. Губы начало медленно колоть иглами. Держаться было все сложнее, от чего надо было срочно избавляться. Разговор пришлось начать мне, но было бы ещё с чего это сделать…
-А где… Тома где? - от такого волнения голос почти сошёл на хрип, чего ожидать от себя не могла даже я сама.
Вдруг, слезы водопадом полились вниз, будто я была не вполне допущенным психиатром к работе нейрохирургом, а какой-то содержанкой пансионата для душевнобольных. Без звука этого делать у меня совсем уже не получалось. Ладони быстро прилипли к мокрому лицу, и колени за считанные секунды подтянулись к горящей груди, позволяя использовать собственный халат как «твёрдое дружеское плечо».
-Извини, - уже между всхлипами мне удавалось только шептать, от складывающего спазмами горло, придушенного слезами.
-Я не смогла… Я знаю, я дура, но я не могу…
Когда эти звуки наконец начали долетать до ушей Олега, его зрачки резко сменили место дислокации. Непонятно, чего в его голове сейчас было больше - непонимания или растерянности. Без всякого промедления под гнусавый шёпот он уже сел прямо рядом с ней, но абсолютно не представлял, что делать дальше. Она плакала, как будто это был маленький ребёнок, всего лишь несколько дней от роду, который только так и может выражать свои чувства.
Пара секунд ступора донесла до моего мозга одну единственную мысль, которая тут же засела во все миелиновые оболочки нейронов: эти слёзы должными быть последними из всех для неё; второго такого же раза сердце бы не вынесло, разрываясь на части.
Теперь только искренние чувства управляли моим мозгом. Она, такая малышка, все также укрывающая плачущие глаза руками, прячущая все внутри себя и даже самое главное сокровище собственной жизнь, как бы это не звучало странно в ее понимании.
Когда горячая голова прижалась к моей груди, она вдруг замолкла. Всхлипы сменились громкими вдохами, что пытались расслабить связки, но в большинстве это было необходимо для полного носа соплей, прямо как у маленького ребёнка. В это время широкая ладонь потихоньку расстегнула пуговицы тесного халата, откидывая его низ куда-то назад; мягкая замша на задравшемся вверх платье была вся исчерчена складками, которые я тут же начал расправлять своей ладонью, даже не замечая, как девушка уложила одну из своих ладней на мое колено. Мокрые пальцы начали делать то же, что и мои, но в секунды были лишены возможности двигаться.
Мои губы от одного прикосновения начало колоть. Словно никогда раньше они не были такими, я пытался отогреть ледышки, которые никак не упирались ласкам. Всхлипывания медленно затихли, а им на смену пришёл мой шёпот, что между длинными поцелуями срывал края связок.
Тошнота, кажется, куда-то испарилась, оставляя после себя лишь неприятное ощущение где-то во рту. Низ живота опять начал пульсировать, и это было самым весомым оправданиям моему поведению; как иначе я смогла это объяснить - в мою голову не пришло.
В один миг тонкие пальцы овладели такой горячей ладонью, что даже начали плавиться,а ,наконец выполнив все задуманное, они сделали это окончательно, оказываясь поверх огрубевшей мужской кожи на руках.
-И так уже с самого аэропорта, когда я только увидела Томку. Прости, но я не смогу… пусть лучше умру. Закрываешь глаза, а перед тобой эти пухлые ножки, ручки, красные щеки, маленькие кулачки, - глаза снова залились слезами, что начали катиться вниз прямо по вискам в волосы немного раньше, чем его губы с невероятным трепетом дотронулись женского лба, затем носа, а, когда слезы катиться снова не переставали - жар начал течь по подбородку от поалевших капилляров рта.
-Ты готова сегодня прооперироваться? Шейман в курсе, на телефоне ждёт, Иван Николаевич ассистирует, я рядом буду, - говорить было нелегче, особенно когда ставшие ярко-синими зрачки уткнулись в мой взгляд.
-У-у… Давай завтра, пожалуйста. Я же не глупая, все понимаю, что могу не проснуться потом просто. Я по Томке очень скучала, по этому всему, по тебе безумно скучала и, не поверишь, продолжаю скучать… Можно я одни сутки проживу так, чтобы мне было не страшно не проснуться потом? - женские губы сжались в тонкую струну, а лишь неторопливый мужской взгляд заметил сжавшиеся в кулаки ладони вместе с платьем.
