Найдя крупную корягу, я немного посидел на ней, потом двинулся дальше. Скалы стали опадать и покрываться растительностью, и вот я заметил тропинку, ведущую наверх. Преодолев подъем, я перебрался через каменный накат и оказался в реденькой рощице, растущей здесь, словно в миске. И тут, среди низкорослых худеньких деревцев, я понял: никуда я больше не хочу. Я развеял уже не нужную маскировку, не стал восстанавливать прежнюю, а лег, вытянулся на траве. Даже если ничего не произойдет — все равно. Хорошо, что я оказался здесь.

Странное, созерцательное настроение овладело мной. Я заложил руки за голову и принялся наблюдать за миром, который возвышался надо мной. Листья деревьев тревожило ветром, и они мелькали своими посеребренными ладошками. Косые солнечные лучи сюда уже почти не доставали, поэтому листва казалась темнее, чем она была на самом деле, а небо сверху — наоборот, светлее. В кустах поблизости щебетали пичужки, жужжала какая-то мошкара. Слышался приглушенный листвой плеск волн, пахло морем, мхом и прогретой землей. Над лицом нависали травинки и воздушные шарики клевера, и они казались больше и сильнее тоненьких веток деревьев где-то наверху. А над всем этим неторопливо плыли облака…

Я забыл, что должно что-то произойти. Я почти задремал. И только случайно заметил, что с пейзажем вокруг твориться что-то странное. Все вокруг меня двигалось, словно поднимаясь вверх, пытаясь сомкнуться надо мной и все никак, никак не смыкаясь. Я же как будто падал — и тоже никак, никак не мог упасть.

Это могло быть сном, солнечной дремой, навеянной ветром и густой травой. Чтобы разубедиться в этом, я резко поднялся, встряхнул головой. Пейзаж остановился. И тут же я обнаружил, что медальона на моей груди больше нет. Только обыкновенная нитка, в которую превратилась вытянутая до ее состояния тьма.

Тьма…

Я ничего не чувствовал. НИЧЕГО. Неужели не получилось?!.

Хотя, чего я ждал. Если господин Рейн сумел поднять мне категорию, то следовало приняться за те упражнения, которые показывала мне Хельга, — и проверить.

Я устроился на траве поудобнее. Каким неподходящим было это место: зелень, солнце, небо — и вдруг я со своей тьмой… Зачем? Тьма, зачем? Я столько раз задавал тебе этот вопрос — но ты же ни разу не ответила! Я нужен тебе, я зачем-то нужен тебе, но неужели так трудно объяснить, зачем? Ты думаешь, мне не захочется жить дальше, если я узнаю о твоих намерениях? Да, такое вполне может быть. Но ты бы поинтересовалась, хочу ли я жить сейчас. Я занимаюсь этим только потому, что мне больше нечего делать. Я мог бы сказать, что я никому не нужен, — но я скажу иначе: это мне не нужен никто. Я вычитал эту фразу в какой-то книжке, в дурацкой книжке, ты знаешь, Тьма, я прочитал их целую гору до того, как ты нашла меня…

Я не стал взрослее. Я не стал умнее. Я просто хочу разобраться, зачем все это. Зачем я? Зачем ты? И свет… Есть ли где-нибудь настоящий Свет? Ты же существуешь, Тьма, так почему бы где-нибудь не быть Свету? Наверное, я стал мягкотелым. Раньше я был злее… Ладно, сдаюсь: раньше я просто был. А теперь меня нет. Я — это ты. И, знаешь ли, это совсем не больно. Чуть-чуть шумит в висках, но это кровь несется по венам, я знаю. Тьма, ты вся нараспашку, и ты не где-то вовне, ты внутри меня самого. Ты есть я. Ну, вот мы и стали друг другом. Забавно, правда?..

— Рик! Эй, Рик! Да очнись же ты! — Саймон тряс меня за плечи так, что голова грозила отвалиться. — Ну где ты все время витаешь?

Я очнулся, стряхнул с себя странное наваждение. Саймон, между тем, не унимался:

— Взялся помогать — так помогай!

— Да, извини. А что я должен делать?

— Стихи пиши!

— Прости, Сэм, я как раз собирался сделать это! — мне было неловко, ведь я и в самом деле взялся помочь ребятам — и, кажется, уснул прямо за партой. Впрочем, стихи всегда навевали на меня сон.

— Такой уж он человек, — Кен развел руками. — Вечно витает в высших сферах!

— Знаю я, в каких он сферах витал! — Саймон скорчил ехидную физиономию и кивком головы указал на две соседние парты, составленные вместе. Там, сильно наклонившись, выводила на стенгазете изящные каракули Руна. Она стояла к нам спиной.

— Вот-вот, — покачал головой Кен.

Я вспыхнул.

— Да отвалите вы!

Они переглянулись и захихикал. Мне оставалось только уткнуться в свой листок, но я тут же оглядел всех поверх его мятого края. Саймон, вздохнув, продолжил работу: он как раз подкрашивал большой колокольчик, вырезанный из желтой бумаги и символизирующий школьный звонок. Кен вернулся к своей работе: он вырезал из газеты статью о нашей школе и прилагавшуюся к ней картинку, на которой были изображены пара идущих по дороге ребят с учебниками и тетрадями под мышками. Конца нашей работы еще не было видно: мы делали только общий фон большой стенгазеты, которую нужно было потом повесить в школьном холле. Статьи, переписанные красивым почерком, должны были принести Колен и Слав — ребята, учившиеся на класс младше. От меня, как самого бесполезного в практическом отношении, требовались стихи к началу нового учебного года. И я, может быть, сумел бы написать что-нибудь, но перед глазами со всеми своими «сферами» маячила Руна — а «сферы» были очень даже… В общем, в голову лезла всякая ерунда, а продуктивность оставалась на нуле.

— Рик, пересядь к окну, а! — Руна наконец не выдержала, выпрямилась, уперлась кулачками в бока. Раскрасневшаяся (в классе стояла страшная духота, не помогали и открытые окна), она была такой хорошенькой…

— Не пересяду. Ты меня вдохновляешь на творчество. Ты не отвлекайся, пиши, что ты там пишешь…

— Я тебя ненавижу!

Она демонстративно обошла парты, попутно разворачивая лист за краешек, и пристроилась с другой стороны. При этом глубокий ворот ее кофточки отвис, и я мог разглядеть даже маленький атласный бантик на ее бюстгальтере… Руна поняла это слишком поздно. Вся побагровела, бросила перо, выбежала в коридор.

— Рик, теперь она тебя убьет, — ехидно улыбался Саймон. Было такое впечатление, что он видел все, что творилось, своей пятой точкой. — И можешь бросать работу, все равно ты не увидишь, как нам будут вручать приз за лучшую стенгазету для первоклассников. Иди, погуляй, насладись последними часами жизни на земле.

— Сэм, не юродствуй! Я, может быть… А ты…

— А я тут со своими, то есть Руниными «сферами»! Конечно! Ну какое отношение высокие чувства имеют к «сферам»! Совершенно никакого! — и он расхохотался. Кен тоже уже покатывался со смеху. Настал мой черед багроветь. Но из класса я не выбежал, ибо там меня действительно могла поджидать страшная месть Руны.

Не знаю, как далеко зашла бы эта шутка, но тут в дверь со свойственным ей шумом вломилась Хельга Арнгольд, староста девичьего класса.

— Нашла! — она победоносно потрепала в воздухе алым лоскутком. — Теперь у нас точно будет круче, чем у всех! О, знали бы вы, чего мне это стоило! Я весь кабинет рукоделия излазила…

Лавируя между партами, она пробралась к нашему рабочему месту и еще раз продемонстрировала свою добычу. Алый лоскуток при ближайшем рассмотрении оказался куском атласной ленты.

— Смотри, — Хельга приложила ленту к листу, обращаясь, в основном, к Саймону. — Здесь подклеим, здесь аккуратно прорежем лист, пропустим через дырочку. А язычок для звонка сделаем из фольги.

— Какой еще язычок?

— Сэм, ты издеваешься? Такую штучку, которая болтается внутри колокольчика, она «язык» называется!

— А…

— Ага!

— Да не, я просто подумал, что ты тоже могла бы куда-нибудь запустить язычок…

Последовала звонкая затрещина.

— Ай, больно же!

— Думай, что говоришь!

— Я подумал…

— Плохо подумал! Подумай еще раз!..

Наблюдать за ними было милое дело. Ссорились они, конечно, не всерьез.

— Рик, ты стихи написал?

— Нет.

— Как это нет? Все еще нет? А вот кого я сейчас стукну больно?

— Не надо, Хельга, его сегодня и так стукнут, — сказал Кен. — И очень даже больно!