В них указано, что вследствие контузии я признан негодным к дальнейшей службе в Красной Армии и по состоянию здоровья уволен. Возвращаюсь к прежнему месту жительства.

— Кроме этого задания, у вас были какие-либо другие поручения абвера?

— Да. Незадолго до выброски в наш тыл со мной разговаривал тот самый обер-лейтенант, о котором я рассказывал раньше, Шлезингер. Он поручил в первую очередь побывать в Виннице. Согласно его приказу я должен зайти в дом № 6 по улице Пирогова, где проживает некто Матвей Васильевич Холодный. Для встречи с ним обер-лейтенант дал пароль. Холодному я должен вручить вот этот подарок, — Криворученко указал на серебряные, с тонкой цепочкой карманные часы, — и сказать, что обер-лейтенант будет ждать с ними кого-то в Братиславе. Шлезингер предостерегал: поручение совершенно секретное и о нем, кроме нас двоих, никто не должен знать. Условились, что из Винницы я отправлюсь в Харьков лишь с ведома Матвея Васильевича.

— Вы знаете его в лицо?

— Нет.

— Может, Шлезингер описал его внешность, назвал особые приметы?

— Тоже нет. Единственное, что мне известно, — это адрес, фамилия, имя, отчество агента и пароль для встречи…

Личность обер-лейтенанта заинтересовала начальника областного управления государственной безопасности, которому капитан Ахтырский доложил о явке С повинной бывшего матроса Александра Криворученко.

— Вспомните еще раз все, что вы знаете о Шлезингере, — попросил полковник во время беседы с Александром. — Постарайтесь не упустить ни одной, даже кажущейся незначительной подробности.

— Впервые я увидел обер-лейтенанта в ораниенбургском концлагере, — начал Криворученко, — и сразу же узнал его: это Петер Розе — бывший активист немецкой молодежи, работавший до войны на нашем харьковском заводе. Ну, думаю, пропал. Ведь я же был комсоргом цеха… Но, как вскоре убедился, Розе меня не узнал. Плен, лагерная жизнь сделали свое. Сами понимаете, товарищ полковник! К тому же мы работали в цеху на разных участках…

— Кто может подтвердить, что Розе проживал в Харькове?

— Его там многие знают. Отец Петера — один из бывших пленных немцев. Работал на ХПЗ механиком. Кажется, еще в тридцать шестом году рассчитался. Через некоторое время оставил завод и Петер. Ходили слухи, что они куда-то уехали… Там, в Германии, встреча с Розе меня ошарашила. Не знаю даже, чем я заслужил его благосклонность. Во время одной из бесед обер-лейтенант сказал, что недавно случайно погиб его отец и что вообще война требует больших жертв. Играл со мной в откровенность. Намекал, что собирается в Словакию с каким-то важным заданием. Дескать, едет в пекло. Еще говорил, что единственное место, где можно отвести душу, — это братиславские кафе и рестораны. Как-то намекал, что именно в Братиславе надеется заработать большие деньги на африканских статуэтках, которыми давно приторговывает. У него якобы богатая коллекция антикварных изделий.

Полковник внимательно вслушивался в каждое слово Криворученко, и когда тот закончил рассказ, спросил:

— Как чувствуете себя на родной земле? Наверное, не верится, что вернулись на Родину?

— Поверил только после разговора с товарищем капитаном, — усмехнулся Криворученко и перевел взгляд на Ахтырского. — Будто льдина растаяла в душе.

— Это хорошо, — проговорил начальник управления. Он закрыл лежащую на столе папку и тепло посмотрел на Криворученко. — Вы, наверное, голодны? Надо бы перекусить с дороги…

— Спасибо! Товарищ капитан уже угощал меня обедом.

— Тогда отдыхайте.

Капитан Ахтырский и Александр поднялись. Полковник, секунду помолчав, быстрым привычным движением пригладил жесткие поседевшие на висках волосы и, взяв в руки какую-то другую, вероятно, с не менее срочными материалами папку, обратился к ожидавшему распоряжений Ахтырскому:

— Вы свободны. Пока из управления никуда не отлучайтесь, ждите дальнейших указаний.

Оставшись один, начальник управления стал анализировать показания Криворученко. Сравнивал собственные впечатления с мнением Ахтырского, тщательно взвешивал различные возможности использования Александра вражеской разведкой в какой-то неизвестной игре… Но все они при трезвом анализе отпадали. Если бы агент направлялся в Ровно, это можно было бы посчитать отвлекающим маневром, но ведь он нацелен на Харьков… Да и едва ли немецкая разведка при таком сложном положении на Восточном фронте могла позволить себе принести в жертву подготовленного агента, к тому же располагавшего заманчивыми возможностями на важном оборонном заводе. И все же интуиция подсказывала: в деле Криворученко есть какой-то свой, тайный смысл. Не она ли, эта феноменальная способность человеческого мозга, интуиция, не раз уже помогала полковнику прокладывать точный курс в океане разнообразных вариантов деятельности иностранных разведок? Вот и теперь он безошибочно оценил внутренние качества бывшего моряка. Чистосердечие Александра не вызывало сомнений. В этом убежден и Ахтырский. Зато обстоятельства его вербовки, «откровенные» беседы обер-лейтенанта во время подготовки, его личное поручение в Виннице казались довольно подозрительными. Не здесь ли кроется этот тайный смысл? Может, Шлезингер связывал с миссией Криворученко какие-то особые планы?

О явке с повинной агента «Коршуна», полученных от него сведениях и свои соображения по этому поводу начальник управления доложил в Народный Комиссариат государственной безопасности УССР. Ответ не заставил себя долго ждать. Предлагалось доставить Криворученко в Винницу по указанному адресу. На место уже выехал сотрудник НКГБ.

В Виннице беседы с Александром продолжались еще несколько дней. Он снова подробно рассказал, когда и при каких обстоятельствах попал в плен, а затем в руки немецкой разведки, почему дал согласие выполнять ее задания… Но, несмотря на доброжелательное отношение чекистов, выходить из помещения ему пока не разрешалось. «Неужели не верят? — не давала Александру покоя мысль. — Как же доказать?»

Наконец на квартиру, где он находился, пришел одетый в штатское, средних лет человек. Он уже не стал, как говорится, ворошить прошлое. Слово «товарищ», с которым он обратился к Александру, могло означать только одно: поверили!

Когда в душе «возвращенного к жизни» улеглись волнения, чекист вынул коробку папирос, предложил Криворученко и, будто продолжая прерванный разговор, не то спрашивая, не то констатируя, произнес:

— Значит, товарищ Криворученко, вы пришли к нам сразу же после приземления. Это хорошо, потому что теперь мы можем принять необходимые меры. Вам тоже есть поручение. Если, конечно, вы согласитесь его выполнить.

Криворученко стал говорить, что, конечно, выполнит, что он должен искупить свое согласие, пусть и вынужденное, работать на фашистскую разведку, отомстить…

— Я вас понял, — прервал его чекист. — В таком случае слушайте внимательно и запоминайте. Как и требовал обер-лейтенант, вы пойдете на конспиративную квартиру и установите связь с Матвеем Васильевичем. Возможно, он даст вам задание. Но, прежде чем приступить к его выполнению, информируйте товарища майора, — он указал на уже знакомого Александру чекиста, сидевшего рядом за столом. — Повторяю: без согласования с Петром Романовичем, который отвечает и за вашу безопасность, и за успешное проведение операции, ни единого шага! Он ознакомит вас со всеми деталями… Желаю успеха!

День уже клонился к вечеру, когда лейтенант-артиллерист вошел во двор. В глубине, укрытый огромным раскидистым кленом, стоял небольшой двухэтажный дом. За ним просматривался выход на прилегающую ко двору густую рощу. «Хорошо устроился, ничего не скажешь», — направляясь к подъезду, подумал Криворученко.

Он стал подниматься по крутой, скрипучей лестнице и вдруг почувствовал сильное волнение: в груди что-то сжалось, как будто не хватало воздуха, во рту пересохло…

На втором этаже — две двери. Под потолком горит синяя лампочка. «Почему именно синяя и почему она горит днем? — мелькнула мысль. — Забыли выключить? Или это условный сигнал?»