– Я год здесь не была, – воскликнула Катти. – Ребята, все как раньше! Даже у стрекотунчика гнездо на прежнем месте!

Покосившись на кусты, я попытался разглядеть гнездо неведомого стрекотунчика, но так ничего и не высмотрел.

– Сейчас хорошее время, – сказал Пер. – У маленьких – послеобеденный отдых. У старших – занятия или подготовка-к-труду. Никого не побеспокоим.

Мы пошли по тропинке. Я замечал, что все поглядывают на меня, словно ждут, что свершится чудо и я воскликну: «Помню! Вот дерево, на которое мы лазили в детстве! Вот куст, о который исцарапался Ган!»

Можно в общем-то что-то подобное сказать. Наверняка окрестности кабины служили местом детских игр, пряток, здесь сооружали тайные домики и прятали секретные записки. Мальчик, карауливший у кабины случайных гостей, был тому отличным доказательством. Но мне не хотелось лгать, даже ради удовольствия друзей.

Они и сами скажут все, что я мог бы придумать.

– Никки, ты помнишь, мы тут играли в регрессоров! – сказал Таг. – Ты прятался в засаде и сбил арбалетной стрелой берет с Гана! Катти потом за тобой полдня гонялась по парку!

– И догнала? – заинтересовался я.

Таг вздохнул:

– Вроде бы да… Катти, ты ведь его догнала?

– И едва не утопила в озере, – мрачно сказала Катти. – Что на тебя тогда нашло, Ник, ты же всегда в играх был осторожным!

– У Никки от природы склонность к импульсивным поступкам, – обронил Наставник через плечо. – Я долго учился гасить эти порывы.

Они еще о чем-то болтали. Вспоминали какие-то игры, состязания, обиды и примирения, происходившие вот тут… вон там… поодаль… поблизости…

Но мне эти воспоминания не давали ничего, кроме грусти.

Детство и юность – украдены. Настоящее – сплошные загадки. Будущее – в тумане.

Я так стремился на Родину! Я надеялся, что она вернет мне меня самого. Но чудес не бывает. И этот мир, такой добрый и благоустроенный, такой теплый и радостный, – чужой для меня.

Чужой навсегда.

Деревья расступились, мы вышли к зданиям интерната.

Первым моим впечатлением был покой. Здания – очень старые, сложенные из шершавого камня, когда-то, наверное, белого, а сейчас потемневшего. Стены оплетены вьюнками, сквозь зеленые стебли, усыпанные мелкими оранжевыми цветами, проглядывают желтые, высохшие. Рядом с окнами, которые почти все были открыты нараспашку, стебли вьюнков казались какими-то подерганными, с ободранными листьями и цветами. Понятненько…

– Я любил выбираться ночью из интерната через окно? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь.

Ган и Таг смущенно переглянулись.

– Мы все это любили, – признался Ган. – Ты вспоминаешь?

– Сомневаюсь, – сказал я.

Вдоль стен были разбиты клумбы. На них как раз возилась стайка малышей в трусиках и маечках. Выдергивали сорную траву, поливали цветы из маленьких леек. Увидев нас, они прервали свою подготовку-к-труду и загалдели. В первую очередь их восторг относился к Наставнику Перу, но и нам досталась своя порция «здравствуйте!» и «вы надолго приехали?».

Пера мгновенно облепил десяток детей. Он стоял, гладя растрепанные головки, серьезно отвечая на какие-то вопросы, сам расспрашивая малышей. Это было очень трогательно. Только какой-то маленькой девочке не хватило места рядом с Наставником, и она крутилась вокруг, стараясь попасть под касание ласковых рук Пера. Потом, сообразив, что к Наставнику ей не пробиться, остановилась и обиженно, насупленно посмотрела на нас.

Я в общем-то никакого значения своему поступку не придал. Просто улыбнулся малышке и погладил по голове.

Какое-то мгновение девочка недоуменно смотрела на меня. Потом прижалась к ноге, словно требуя новой ласки.

От Пера стали отлипать малыши и прибиваться ко мне.

Мы с Наставником молча смотрели друг на друга.

– Это будущий Наставник Ник, – громко сказал Пер. – А теперь – за подготовку-к-труду! Вы же хотите, чтобы ваши Наставники гордились вами?

Мимо неохотно расходящихся детей мы прошли к входу в здание.

– Ты станешь хорошим Наставником, – тихо сказал Пер. – Не сомневаюсь, через десять-двадцать лет ты будешь в Мировом Совете. Только не спеши.

– Я не спешу.

– Ты очень эмоционален, Никки. Ты молод и энергичен. Но тебе еще предстоит учиться.

– Я знаю.

В интернате были обычные двери, а не тепловые завесы. Все здесь дышало стариной. Толстые ковры на полу, картины на стенах – не такие эпические, как в залах Совета, а обычные красивые пейзажи. Потертые кресла в вестибюле. Неизменные экраны с терминалами. В закутке у входа, под старинным надраенным медным колоколом, стоял маленький мальчик. Наверное, это был какой-то ритуальный пост, он даже не шелохнулся при нашем появлении, лишь едва заметно скосил глаза, стараясь разглядеть гостей.

– Привет… Лотти, – с едва уловимой заминкой сказал ему Наставник.

Мальчик заулыбался.

– Здравствуйте, Наставник!

– А с гостями кто будет здороваться? – укоризненно спросил Пер.

– Здравствуйте! – воскликнул мальчик.

Мной все сильнее и сильнее овладевало ощущение нереальности происходящего.

Это – не мой дом!

Я не мог расти здесь!

Под дозированной лаской Наставников, выдергивая сорняки на грядках, выбираясь по ночам из окон в коротких поисках свободы… Это не я! Не я!

Мы поднимались по широкой лестнице, где золотистые прутья прижимали к ступеням протертую дорожку, здоровались с детьми, моющими окна и полы на этажах.

Гигиена. Я понимаю.

– Вон дверь нашей комнаты, Никки! – воскликнул Таг. Мне даже показалось, что от волнения он готов схватить меня за руку. Катти глянула на дверь без особых эмоций, Ган флегматично кивнул.

– Вначале ко мне, – покачал головой Пер. – Посмотрим, где вас можно поселить. Может быть… – Он не окончил.

Наставник жил на четвертом этаже. Мне показалось, что ему не очень-то легко подниматься по лестнице, но здесь лифтов вообще не было.

– Входите, ребятишки, – отпирая касанием ладони свою дверь, сказал Пер. – Входите.

Комната была большая и светлая. Вот и все, пожалуй, что можно сказать о ней. Узенькая кровать, прибежище аскета, огромный экран терминала, два кресла у стола, полки с книгами и вещами… Мое жилище казалось уменьшенной копией этой комнаты.

Впрочем, одно отличие нашлось. Свободная от мебели стена была пестрой от крошечных фотографий. Они были раскиданы без особого порядка, группами по четыре-пять. Детские лица.

Много подопечных вырастил Наставник Пер. Я замер у стены, скользя взглядом по улыбающимся детским лицам, надеясь – и боясь – узнать свое.

Но вначале я увидел маленького Тага. В детстве он был более светловолосый, но я его узнал. Гана тоже, без труда. В этой группе фотографий остались еще два мальчика. Один – ярко-рыжий, веснушчатый, про таких говорят «Матушка их любит», улыбающийся во весь рот.

– Инка? – спросил я.

– Инка, – тихо подтвердил Наставник. – Он погиб… остался там… прикрывая Уход.

– Таг мне рассказывал, – кивнул я.

Значит, вот это – я?

Кажется, единственный неулыбающийся ребенок на всей стене. Насупившийся, даже напряженный.

Вряд ли Наставник не мог улучить другой момент, чтобы снять мое изображение. Видно, это показалось ему более правильным, правдивым.

– Я всегда был такой серьезный? – спросил я.

– Как правило, – согласился Наставник. – Даже когда проказничал.

Он еще мгновение смотрел на фотографию Инки, потом отошел к терминалу. С нарочитой бодростью воскликнул:

– Значит, так, двенадцатая группа! Вы в гостях у интерната на трое суток!

– Ура, – серьезно сказал Ган.

– Гостью из… э…

– Седьмая группа, Наставница – Сени Аруано, – напомнила Катти.

– Гостью из седьмой группы это тоже касается.

– Ура, – согласилась Катти.

– Временную работу вам найдем. – Пер вздохнул. – Медобследование никогда лишним не будет, лекция ребятишкам о чужих формах жизни – тоже. Ну а тебе, Ган, придется порыться в наших управляющих системах.