– Немудрено, что они не знали слов песни! – воскликнул один из поющих волонтеров.

– Пользуясь моим плохим зрением, – продолжал Хэл, показывая на свои очки, – они изготовили поддельные ключи, подменили ими настоящие и проникли внутрь хранилища, чтобы уничтожить документы, свидетельствующие об их преступлениях!

– Мы не собирались уничтожать досье, – возразил Клаус, – мы хотели очистить себя от подозрений. Я сожалею, что мы обманули вас, Хэл, и сожалею, что некоторые шкафы опрокинулись, но…

– Опрокинулись? – повторил Хэл. – Вы не просто опрокинули шкафы. – Он посмотрел на детей, тяжко вздохнул и потом повернулся лицом к аудитории. – Эти дети совершили поджог, – сказал он. – В эту минуту горит хранилище документов.

ЭТИМ вечером я сижу в одиночестве, и одинок я в результате жестокого поворота судьбы. Выражение это в данном случае подразумевает, что все в моей жизни пошло не так, как я ожидал. Когда-то я был всем доволен, у меня был уютный дом, успешная карьера, любимая женщина и надежнейшая пишущая машинка. Но все это у меня отняли, и от тех счастливых дней осталась лишь татуировка на левой щиколотке. Я сижу сейчас в тесной каморке, пишу печатными буквами большущим карандашом, и мне кажется, что вся моя жизнь – не что иное, как печальная пьеса, поставленная для чужого развлечения, и что драматург, сочинивший этот жестокий поворот судьбы, находится где-то высоко надо мной и покатывается со смеху, глядя на свое творение.

Испытывать такое ощущение неприятно, и вдвойне неприятно, если такой жестокий поворот судьбы свершается, когда вы и в самом деле стоите на подмостках и кто-то высоко над вами покатывается со смеху, как это и происходило с Бодлерами в операционном театре больницы. Дети едва успели выслушать обвинение Хэла в поджоге, как тут же услышали знакомый грубый смех, исходивший из динамика у них над головой. Дети уже слышали этот смех, когда Маттатиас первый раз поймал тройняшек Квегмайр и когда он запер Бодлеров в Камере люкс. Это был торжествующий смех того, кто придумал дьявольский план и преуспел в нем, и звучал смех всегда так, будто некто отпустил удачную шутку. Маттатиас смеялся по скрипучей системе внутренней связи, и потому голос его звучал точно через алюминиевую фольгу, и все же настолько громко, что способствовал выветриванию наркоза, и Вайолет что-то забормотала и пошевелила руками.

– Ух ты! – С этим возгласом Маттатиас оборвал смех, так как сообразил, что микрофон включен. – Говорит Маттатиас, зав человеческими ресурсами. Важное сообщение. В больнице бушует пожар. Он начался в хранилище документов, которое подожгли убийцы Бодлеры, и теперь пламя уже охватило Отделение больного горла, Отделение отдавленных пальцев ног и Отделение нечаянно проглоченных вещей. Сироты пока не пойманы, поэтому делайте все, чтобы найти их. После того как поджигатели и убийцы будут схвачены, вы имеете возможность попробовать спасти оставшихся больных, окруженных огнем. На этом все.

– Так и вижу заголовок, – проговорила репортерша, – «Убийцы Бодлеры сжигают документацию». Вот погодите, когда это увидят читатели «Дейли пунктилио»!

– Пусть кто-нибудь сообщит Маттатиасу, что мы поймали детей! – ликующе прокричала одна из медсестер. – Вам, щенкам несчастным, не поздоровится! Вы одновременно и убийцы, и поджигатели, и поддельные врачи…

– Это неправда… – начал было Клаус, но, оглядевшись вокруг, понял, что вряд ли кто-нибудь ему поверит.

Он посмотрел на поддельную связку ключей в руках Хэла, благодаря которой он и сестры проникли в хранилище документов. Он посмотрел на белый халат, позволивший ему выдавать себя за врача. Он посмотрел на ржавое лезвие, которое только что держал над сестрой. Вспомнил, как он и его сестры в пору их пребывания у Дяди Монти вручили мистеру По несколько предметов в качестве доказательства олафовского коварного замысла, и в результате Олафа арестовали. И теперь Клаус очень опасался, что то же случится и с ними.

– Окружайте их! – скомандовал крюкастый, указывая на детей искривленной перчаткой. – Но будьте осторожны – книжный червяк все еще держит нож!

Олафовские приспешники начали медленно подступать к детям. Солнышко захныкала от страха, и Клаус поднял ее и посадил на каталку.

– Арестуйте Бодлеров! – закричал какой-то врач.

– А мы что делаем, болван! – раздраженно ответила Эсме. Но когда она повернулась лицом к Бодлерам, они увидели, что Эсме им подмигивает. – Мы схватим только одного из вас, – сказала она тихо, чтобы не услышала публика. Она наклонилась и обеими когтистыми руками взялась за каблуки-стилеты. – Эти каблуки не только позволяют мне выглядеть шикарной и женственной. – Она сняла туфли и направила их стилетами на детей. – Ими можно отлично перерезать детям горло. Двое отродий будут убиты при попытке бежать от правосудия, а малявка достанется нам – через нее мы добьемся наследства.

– Никогда вам не добраться до нашего наследства, – отозвался Клаус, – и до нашего горла тоже.

– Это мы еще посмотрим! – И Эсме сделала выпад туфлей в сторону Клауса, точно шпагой. Тот быстро присел и услышал над головой пронзительное «вжжж!».

– Она хочет нас убить! – закричал Клаус в толпу. – Разве вы не видите? Они и есть настоящие убийцы!

– Никто вам не поверит, – зловещим шепотом ответила Эсме и сделала выпад правой туфлей в сторону Солнышка, которая вовремя увернулась.

– Я вам не верю! – закричал Хэл. – Зрение у меня не то, что раньше, но я вижу на вас украденные докторские халаты.

Эсме махнула обеими туфлями одновременно, но они столкнулись в воздухе, не достав до детей.

– Чего не сдаетесь? – прошипела Эсме. – Мы вас поймали с поличным, как вы ловили Олафа все предыдущие разы.

– Теперь вы знаете, каково быть злодеем, – хихикнул лысый. – А ну, все, сдвигайтесь теснее! Маттатиас мне сказал – кто первый их схватит, тот будет выбирать, куда сегодня пойдем ужинать!

– Правда? – обрадовался крюкастый. – Ну так я сегодня не прочь отведать пиццы. – Он сделал попытку ударить Клауса крюком в резиновой перчатке, тот отшатнулся, стукнулся о каталку, отчего она чуть отъехала и оказалась вне досягаемости для негодяя.

– А мне больше охота чего-нибудь китайского, – сказала одна из женщин с напудренным лицом. – Давайте пойдем в то местечко, где мы праздновали похищение Квегмайров.

– Нет, я хочу в кафе «Сальмонелла», – злобно заявила Эсме, расцепляя каблуки.

Клаус не знал, куда толкать каталку – олафовские приспешники наступали со всех сторон. Он по-прежнему держал ржавый нож кверху, но делал это для самообороны, он и не мыслил, чтобы пустить его в ход даже против таких зловредных личностей. Если бы в ловушке оказался Граф Олаф, он бы, конечно, не колеблясь, обратил ржавый клинок против окружающих его людей. Но Клаус, несмотря на слова лысого, не чувствовал себя злодеем. Он чувствовал себя как человек, который мечтает спастись. И, во второй раз толкая каталку, он уже знал, как это сделать.

– Назад! – закричал он. – Нож очень острый!

– Всех нас не убьешь, – отозвался крюкастый. – Да и сомневаюсь, что у тебя хватит храбрости и одного-то убить.

– Чтобы убить, храбрости не требуется, – ответил Клаус. – Требуется полное отсутствие нравственного стержня.

Услышав слова «отсутствие нравственного стержня», что здесь означает «крайний эгоизм в сочетании с агрессивностью», олафовские сообщники в восторге захохотали.

– На этот раз твои ученые словечки тебя не спасут, грубиян! – выкрикнула Эсме.

– Это верно, – согласился Клаус. – Что меня сейчас спасет, так это кровать на колесиках для перевозки больных.

И без дальнейших слов Клаус швырнул ржавый нож на пол, отчего олафовские приспешники в испуге отскочили. Круг людей с полным отсутствием нравственного стержня немного раздался – всего на миг, но и этого Клаусу хватило. Он вспрыгнул на каталку, и от толчка она быстро покатилась к металлической квадратной двери, в которую недавно вошли Бодлеры. Они промчались мимо олафовской шайки, и в публике поднялся крик.