Каждый, кто обращается к истории русской литературы в Германии, Швейцарии или Австрии, вступает, таким образом, на обширную территорию, где еще немало белых пятен и многое нуждается в осмыслении и переоценке.
Отдельные эпизоды этой истории хорошо знакомы знатокам, но неизвестны широкому читателю. Задача настоящей работы заключается в том, чтобы хотя бы отчасти изменить эту ситуацию, представив панораму немецко-русских контактов во всей ее широте, во всем разнообразии ее содержания. Тем не менее избранная нами область исследования настолько обширна, что попытка осветить весь материал с исчерпывающей полнотой была бы ложной претензией; необходим был тщательный отбор наиболее показательных явлений. Даже создание истории одной национальной литературы – предприятие весьма сомнительное, требующее ясного понимания того, что как предмет, так и методы историографического описания неизбежно дают повод для множества критических замечаний. Это касается и отбора авторов, и оценки их произведений, и степени влияния культурно-исторического контекста, и проблемы периодизации, связанной с хронологическим распределением литературного материала. Еще больше вопросов такого рода вызывает история литературной рецепции, предполагающая, что в поле зрения оказываются одновременно две национальные литературы и отношения между ними. Соблюдение исторической последовательности в изложении историко-литературных фактов представляет в этом случае отнюдь не единственную трудность. Наряду с этим возникает необходимость принимать во внимание еще несколько аспектов анализа: диалогический, т. е. предполагающий изучение рецепции русской литературы как процесса ее творческого переосмысления; имагологический, т. е. раскрывающий обусловленность рецепции господствующим в ту или иную эпоху образом России; альтеративный, т. е. осмысляющий рецепцию как опыт усвоения и присвоения «другого» или «чуждого». Именно два последних аспекта в их взаимосвязи – опыт встречи с другой, чуждой культурой и экзотический образа «русского», одновременно привлекательный и отпугивающий, – с самого начала играют большую роль в процессе восприятия и оценки текстов русской литературы. Понятия, артикулирующие аспект чуждости, такие как «скифство» или «азиатчина», постоянно встречаются не только в записках путешественников XVI–XVII веков, но и в литературных текстах ХХ века, от Томаса Манна и Германа Гессе до Хайнера Мюллера. Нередко восприятие русской поэзии формируется под влиянием топических образов русской культуры и общества; выразительные примеры этого дает рецепция творчества Тургенева в конце XIX века и отдельные фазы рецепции Толстого в ХХ веке. Вместе с тем заметной чертой немецкой рецепции всегда остается внимание к тем особенностям русской литературы, на которые в самой России внимания не обращали. Это касается, в частности, Достоевского, об этом же свидетельствуют работы Стефана Цвейга или Георга Лукача, в которых ставится вопрос о мировом значении русской литературы в свете восходящей к Гёте концепции «всемирной литературы» в связи с понятием «духовного товарообмена» между нациями и культурами.
Внимания заслуживают, далее, разнообразные формы трансфера: переводы, статьи, рецензии, письма, описания путешествий, а также лица и учреждения, осуществлявшие посредническую деятельность, – переводчики, критики, журналы, издательства и т. п. Особенно важны переводы, поскольку тексты русской литературы – в отличие от произведений на английском, французском, итальянском языках – не были доступны для большинства немецких авторов в оригинале, а исключения, такие как Рильке, Бергенгрюн, Целан, лишь подтверждают это правило; это меняется лишь в эпоху ГДР. Зависимость от переводов является одной из причин того факта, что русская литература воспринималась преимущественно на уровне содержания, внеэстетически, о чем свидетельствует, например, западная рецепция творчества Пастернака, которого знали почти исключительно как автора романа «Доктор Живаго», не имея представления о его гениальной лирике. В отдельных случаях переводы приобретали значение канона, десятилетиями предопределявшего интерпретацию того или иного произведения, того или иного автора, как это показывает, например, перевод романов Достоевского Разиным, вышедший в начале ХХ века в издательстве Пипера. Долгое время этот перевод оказывал влияние на представления немцев о языке и стиле русского писателя, закрывая доступ к пониманию таких его качеств, как диалогизм и полифония. Все эти аспекты мы стремились включить в нашу книгу, хотя не все могли быть освещены детально.
Наряду с переводчиками значительное место занимают в настоящей работе известные литературные критики и публицисты, решающим образом способствовавшие усвоению русской литературы в Германии. Так, молодой Фонтане познакомился с русской литературой – с творчеством Пушкина, Лермонтова, Гоголя и других – благодаря своему наставнику Вильгельму Вольфсону. Так, Гуго фон Гофмансталь и Томас Манн воспринимали творчество Толстого и Достоевского сквозь призму взглядов Дмитрия Мережковского, а Генрих Бёлль знакомится с разнообразными явлениями советской литературы 1960–1970-х годов с помощью своего друга Льва Копелева.
Данная работа задумана и написана как история рецепции, иными словами, речь идет о восприятии и творческом осмыслении русской литературы писателями, критиками и философами, о восприятии литературных текстов. Лишь в этом контексте привлекаются и проблемы культурно-исторического характера. Аспекты имагологии занимают сравнительно небольшое место, в частности потому, что эта область хорошо освещена в изданиях, выходивших в рамках проекта «Западно-восточные отражения» («West-östliche Spiegelungen») под руководством Льва Копелева, Мехтильд Келлер и Герда Коэнена, а затем продолженных Карлом Аймермахером и Астрид Вольперт.
В некоторых случаях, когда отчетливые соответствия между текстами невозможно было подтвердить фактами взаимных контактов, мы прибегали к методу типологических аналогий. Таковы, например, очевидные, но не имеющие генетического подтверждения аналогии между новеллой Артура Шницлера «Смерть» и рассказом Толстого «Смерть Ивана Ильича», между новеллой Шницлера «Лейтенант Густль» и повестью Достоевского «Кроткая», между новеллой Томаса Манна «Паяц» и «Записками из подполья» Достоевского.
Что касается историографического подхода, то мы, не придерживаясь ни каузального, ни телеологического методов, сознательно ограничиваем себя дескриптивным изложением событий, составивших двухсотлетнюю историю рецепции русской литературы в странах немецкого языка – восприятия этой литературы, сближения с нею и ее усвоения. Этими тремя понятиями – восприятие, сближение, усвоение – охватываются как формы, так и фазы контактов с иностранной культурой. Литературные эпохи, такие как романтизм, реализм, модернизм, не могли служить нам принципом организации материала потому, что в России и в Германии они не вполне совпадали и трактовались по-разному (особенно ясно это видно на примере романтизма). Общепринятые историко-литературные понятия – «реализм», «натурализм» и т. д. – использовались нами лишь в разделе 3.3. и в главе 4, где они обозначают литературные группировки, способствуя большей четкости изложения. По большим главам материал распределен в соответствии с фазами восприятия и сближения (главы 2 и 3), а также в соответствии с периодами, обнаруживающими наибольшую интенсивность усвоения, такими как рубеж веков, 1920-е годы, период между 1945 и 1989 годами в зоне советской оккупации, затем в ГДР и в немецкоязычных странах, находившихся западнее железного занавеса. Поскольку в ГДР история рецепции русской литературы отличалась особой широтой, при ее описании использовался, наряду с историческим, и жанровый подход.
Книга объединяет в себе главы обзорного характера с разделами, содержащими детальный анализ отдельных фактов творческого усвоения на примере значительных авторов и произведений. Тем самым мы стремились дать представление как о широте и многообразии, так и об интенсивности рецепции. Каждая из глав включает в себя краткое описание исторического контекста и способов трансфера фактов, поскольку они имеют большое значение для понимания того, как зарождалась и трансформировалась культура рецепции под влиянием прессы, издательств, переводчиков. С другой стороны, и сама культура рецепции определяла, в свою очередь, формы трансфера и способы восприятия; например, процесс формирования канона под знаком концептов «русской души» и «русской сущности» нередко находил отражение в отборе переводимых текстов и авторов при составлении и издании антологий. Показательным примером релевантности социокультурных контекстов служит рецепция русской литературы в ГДР. Вот почему мы считали необходимым намечать в начале глав исторические горизонты ожиданий, включающие краткую характеристику социальных, культурных и историко-литературных условий восприятия. Они призваны способствовать лучшему пониманию количественных и качественных критериев, определявших процесс рецепции. Кроме того, эта вводная информация позволяет точнее показать место и функцию усвоения как особой формы рецепции в той или иной литературной системе. В частности, она дает возможность выявить характер и объем творческой трансформации произведений русской литературы в текстах немецких писателей, искавших в них не подтверждения готовых образов России, а новых средств художественной выразительности и образного воплощения реальности. Культурно-исторические обзоры важны к тому же и как попытка прочертить сквозные линии рецепции. Фрагменты, описывающие факты трансфера, роль отдельных лиц и институтов, не включают, однако, анализа литературоведческих публикаций и не претендуют на создание исчерпывающей полноты картины. Они лишь намечают различные пути рецепции (через издательства, переводческую практику и т. д.); более подробную информацию читатель найдет в заключающей книгу библиографии, а прежде всего в весьма основательной работе Фридриха Хюбнера, вышедшей в свет в 2012 году.
