Начала – бог-логос и первовещество – вечны и неизменны, отсюда моменты воспламенения, случающиеся в величайшие годы, неразличимы и, по сути, являются одним и тем же семенем-огнём, к которому ничего не может быть добавлено и от которого ничего не может быть отнято. В момент воспламенения и зарождения нового космоса есть только семя-огонь, только свет и нет никакой «среды произрастания», как у обычного семени, нет вообще ничего иного, способного каким-нибудь образом повлиять на него. Поэтому, при возрождении космоса из того же самого семени-огня, всякие случайности, произвол, отклонения исключены: пространство и время и вместе с ними новое мироздание воссоздаются всегда одинаково.

Кстати, к этой же мысли рано или поздно должны будут прийти и последователи теории большого взрыва, точнее сторонники той гипотезы, согласно которой большой взрыв не только начало новой, но и конец предыдущей Вселенной. Поставив законы природы превыше всего, ничего другого и не остается, как только признать, что при новом большом взрыве будет воссоздана точно такая Вселенная, как нынешняя. То, что в момент взрыва известные нам законы больше не действуют, – не аргумент, так как приходится допустить, что в этот момент в силу вступают иные законы, нам неизвестные, ведь при отсутствии всяких законов физика как наука вообще невозможна. Но при одних и тех же начальных условиях и нерушимых законах «развития» единственность следствия предопределена.

«Зенон [Китийский] утверждает, что после воспламенения те же самые люди возникнут для того же самого, то есть Анит и Мелет станут обвинять, Бусирис – убивать гостей, а Геракл – вновь совершать подвиги» (Татиан. «Против эллинов». Глава 3).

Сомнение в том, что такое случится, понятно. Но вместе с тем в изложениях и обсуждениях этой мысли различными философами, да и просто в попытках осмыслить её «обычными» людьми, нами самими, можно заметить параллельно присутствующее смутное странное чувство – недоумение, замешательство, изумление. Взятое само по себе, как лишь фантазия, абстрактная мысль, данное утверждение кажется, с одной стороны, очень понятным, простым, а с другой стороны – совершенно непонятным и невообразимым: как это так – некогда восстановится весь прошлый космос, явятся те самые люди и тот же Геракл вновь будет совершать те же подвиги? Вселенная безгранична, по крайней мере весьма великá, и допустить появление где-то, когда-то сходного миропорядка, сходных людей не проблема, но вот возвращение именно тех же людей, того же миропорядка представить себе нелегко.

Это странное чувство часто не замечают или пытаются устранить, заменяя тех же людей на похожих: на тех же в душе, но отличающихся по облику либо, наоборот, внешне таких же, но иных внутри. Так иногда поступают и сами стоики, вернее, некоторые из них.

«Они [стоики] говорят, что индивиды, которые возникают впоследствии, отличаются от предшествующих лишь внешними привходящими свойствами. Внешние свойства по ходу жизни меняются и у одного и того же Диона, но из-за этого он вовсе не превращается в не-Диона. В самом деле, Дион не перестаёт быть собой потому, что прежде у него были бельма на глазах, а потом их не стало. По словам стоиков, такими же внешними свойствами могут отличаться индивиды одного мира от индивидов другого» (Александр Афродисийский. «Комментарий к „Первой Аналитике“ Аристотеля» // Commentaria in Aristotelem Graeca. Vol. II, р. 181).

Кроме «проблемы Кориска», которую мы обсудим в следующей главе, и ещё более сложной проблемы перехода «души Диона» из одного цикла в другой наподобие того, как она постепенно переходит из юного тела Диона в его более зрелое тело, в данном фрагменте различается очень важный вопрос: либо в доктрине стоиков речь идёт об известной идее цикличности, то есть о повторении аналогичного, но иного миропорядка, либо о совершенно непонятной идее возвращения тождественного самому себе миропорядка.

«Утверждая, что при возрождении каждый человек возникнет в том же самом виде, стоики на самом деле исследуют, останусь ли я один по числу теперь и тогда (в силу тождества сущности) или буду „повторён“ (в силу распорядка, ведущего ко всё новым и новым миропорождениям)» (Симплиций. «Комментарий к „Физике“ Аристотеля». Книга 5, глава 4).

«Один по числу» означает, что имеется в виду именно возвращение того же самого: ничего нового не создаётся, а просто возвращается уже бывшее – возвращается тот же самый индивид, а не создаётся точно такой же, но другой, в результате чего число «тождественных» индивидов с каждым новым циклом увеличивалось бы на единицу. Иными словами, если каждая вещь и каждый индивид при разрушении и возрождении мирозданий не увеличивается по числу, но остаётся в числе единичном, то речь идёт об их возвращении, а не о создании новых, пусть точно таких же.

В то время как «повторён» означает именно повторение всякого сущего и увеличение числа таких сущих на единицу с каждым новым циклом. Заметим, что в этом случае ничто не мешает всякому заново созданному сущему быть как похожим на предыдущее, так и во всём идентичным ему.

Хотя возвращение намного темнее и непонятнее повторения, сосредоточиться в первую очередь следует всё же на нём, поскольку именно тождественность, а не схожесть миров со всей логической строгостью вытекает из космологии стоиков. Круговороты и повторения схожих миров, вне всяких сомнений, тоже концепция глубочайшая, однако её мы коснёмся потом.

Почему так непросто понять возвращение именно тех же людей? Например, потому, что никак невозможно помыслить себя пребывающим не только в настоящем, но одновременно и в каком-то далёком прошлом и будущем, а именно этого требует положение тождественности. Наша душа неделима и всегда только здесь и теперь: то, что есть сейчас, – это одно, потом будет всё же другое, пусть даже такое же точно.

Тождество – это одно, единица: просто есть нечто одно и оно совпадает с самим собой или является самим собой. Равенство – двоица, два: есть нечто одно и нечто другое, точно такое. Говорят, идеального равенства не существует, поскольку одно всегда чем-то да отличается от другого, хотя бы положением в пространстве и времени. Поэтому речь может идти лишь об одном сущем, тождественном себе, либо о двух разных сущих, очень похожих.

По словам Аристотеля, софисты, к примеру, считали Ко-риска, когда-то находившегося в Ликее, и Кориска, ныне разгуливающего по рыночной площади, различными людьми, так как они занимают различные положения в пространстве и времени. Это довольно-таки очевидно. С другой стороны, любой вам ответит, что оба Кориска – один и тот же Кориск. То есть Кориск одновременно и тождественен, и не тождественен себе самому. Это «проблема Кориска».

Можно было бы сказать, что тождественность и нетождественность Кориска понимаются в разных смыслах: «внешние» Кориски – их облики, поведение, мысли и чувства – в различные моменты времени всегда только сходны, возможно, почти равны, но никогда не тождественны, тогда как душа Кориска всегда тождественна себе, поскольку с течением времени не изменяется и всегда остаётся собой.

Однако не только Кориск, но и, допустим, брошенный камень, взятый до и после броска, – тот же самый, но вместе с тем и не тот же. То есть душа здесь, выходит, вообще ни при чём, а тождественность Корисков заключается в чём-то ином.

Другими словами, все вещи вокруг, включая и нас, постоянно перекочевывают из прошлого в настоящее, затем в будущее, оставаясь при этом собой, что нам всем представляется очевидным: вчера, сегодня и завтра, перемещаясь с места на место, Кориск остаётся тем самым Кориском, камень – тем самым камнем, найденная лет через сорок знакомая вещь – той самой вещью.