Двоюродная сестра Света, сидевшая за рулем, и ее муж, Аркадий Королёв, владели в районе целой империей, или, как ее еще называли, королевством, – сетью продуктовых магазинов, кафе, колбасным заводом. Общение с кузиной давно свелось к телефонным поздравлениям с праздниками. Света всегда умела ценить свое и чужое время и изложила, как дела, в трех словах – «годовой отчет» и «проверка», – тем более что Лизе, тоже бухгалтеру, больше и не было нужно.

– Ой, Лиз, совсем зашиваемся. Может, Логинов, аудитор, поможет разрулить. Спасибо, что приехал, Новый год себе согласился испортить. Я его и поселила в «Сказке» – пускай живет с комфортом. А ты-то как там оказалась?

– Нашла в Интернете, – пожала плечами Лиза. – Хотелось что-нибудь в наших местах.

– Могла бы хоть спросить, – смеялась Света. – «Лесная сказка» – наша, не поняла, что ли? Королёв купил – отдавали почти даром. Кто же знал, что грянет этот кризис и людям станет не до отдыха? Главное, купил на меня, и я теперь вынуждена заниматься – ведь приличного управляющего где возьмешь? Там же, где честных бухгалтеров?

– На сайте написано «Аквитэль-клаб» – я и не сообразила, что это старая «Лесная сказка». Ну какой это «клаб»? По-моему, на всякие там «Миллениум», «Труляля-клаб», «Прибамбас-плюс» западали во времена малиновых пиджаков. Оставила бы как было…

– Да это девчонка-менеджер придумала, тоже чудачка…

– И Библии в тумбочках – тоже она? Кажется, они из гуманитарной помощи начала девяностых. А аниматор сегодня снегокаты нахваливала…

Света, не обижаясь, снова смеялась:

– Говорю же, нормального человека найти невозможно. А мне только «Сказки» не хватало для полного счастья. Коттеджи пустуют – убытки одни…

Свете хватило бы и дома хлопот с тремя детьми: сын-первоклассник, младший, родившийся прошлой зимой, да еще приемная девочка – дочь мужа от досемейных похождений. Это был целый сентиментальный роман: в один прекрасный день в Белогорске появилась старушка с ребенком, она ходила по улицам и разыскивала Аркадия, который некогда осчастливил ее дочь и исчез. Проблема заключалась в том, что мать девочки умерла, старушка боялась, что с ней в любой момент случится то же самое и внучка останется совсем одна. Ничего удивительного, если бы после подобных открытий вверх тормашками полетели и незваные гости, и грешный муж, – но Лизина кузина оставила всех при себе, взвалив на себя чужого ребенка и чужую больную старушку1. Лиза их еще не видела, но тут же догадалась:

– Антонина Ивановна? Та самая?

– Та самая, – энергично закивала Света. – Слушай, давай заскочим на рынок – мне надо ей чернослива купить. В наших магазинах есть, но не такой. Да что же я у тебя-то не спрошу, как дела?

Но вопрос повис – Света придирчиво выбирала чернослив, который должен был быть и крупным, и мясистым, и узбекским. Лиза повеселела, узнавая свою двоюродную сестру, убежденную в том, что достойна только самого лучшего. А когда настал момент расплаты, Лиза вообще забыла обо всем – такое это было зрелище.

– Кило двести, – говорил торговец.

– Один килограмм сто пятьдесят два грамма, – поправляла Света.

– Сдача – десять рублей, – сообщал торговец.

– Десять рублей пятьдесят восемь копеек, – парировала Света.

Кузина была человек-калькулятор. Она мгновенно делала в уме любые вычисления – казалось, в ее ясных серых глазах мелькают вереницы крошечных циферок.

– Пятьдесят восемь копеек, – требовательно повторяла Света, пока кавказец, не спуская с нее потрясенного взора, на ощупь отсчитывал гроши.

– Ну что тебе толку от этих копеек, – смеялась Лиза, – ты его весы видела? Ведь наверняка обвесил.

– Обвесил, но не обсчитал, – отрезала Света победоносно.

Лиза же придерживалась теории равновесия: обсчитают в магазине – а следом кто-нибудь забытый долг вернет, найдешь на дороге рубль – и сразу тебя в магазине на рубль обсчитают. В природе есть определенный баланс, и она его тут же выравнивает.

– Нет уж, я сама все выровняю, – не соглашалась Света. – Буду я еще дожидаться!

В этом можно было не сомневаться: в ней заложен такой заряд энергии, что хватит с избытком на всех членов семьи и, сколько бы их ни прирастало, у всех будет самый лучший чернослив. И прущая эта почти видимая энергия была не агрессивной, а обаятельной, потому что сама Света была маленькой и пушистой.

– Лиз, так как твои дела, как работа? – спохватилась Света, когда они отъехали от рынка, и Лиза тоже спохватилась:

– Свет, высади меня прямо здесь.

– Тебе же в «зефир», – удивилась та. «Зефиром» в народе назывался дом Лизиных родителей.

– Они еще на работе. Я пока к Ане зайду, – быстро придумала Лиза.

Лиза подождала, когда Светина машина исчезнет из виду, чтобы сразу вернуться в дом отдыха. Но тут на нее налетел Егор, краснощекий восьмилетний племянник:

– Ли-иза!

Лиза подивилась, как идет по жизни этот маленький мужчина – не скрывая ни мыслей, ни чувств, с открытым забралом. Он так ей радовался, что пришлось отправиться в гости. С Егоркой было легко и весело. Они и еду разогрели, и уроки выучили, когда с работы вернулась Аня, Лизина сестра. Она возникла в прихожей, «дыша духами и туманами» – о ней всегда хотелось так сказать. Такая же тонкая и гибкая, как Лиза, с такими же длинными, свободно сбегающими русыми волосами, она казалась более хрупкой и почти прозрачной. А серые большие глаза и вправду затуманены – будто бы она все еще в своем музее, бывшей Благовещенской усадьбе, полной старинных картин и неясных теней.

– Лиза! – воскликнула она, заметив белую шубку на вешалке. – Что же ты не позвонила?

И в этом возгласе было едва уловимое недовольство тем, что кто-то – пусть даже сестра – появился без стука в ее пространстве-только-для-троих – сына, мужа и ее самой, – и немедленное раскаяние в этом недовольстве. Которое выразилось в чуть-чуть преувеличенном угощении чаем.

– Попили уже? Ну так я себе налью. Такой ненормальный этот пыльный мороз. А что вы читаете? Ну, Лиза в своем репертуаре.

Им попался английский рассказик, где кондуктор с пассажирами, подсчитывая сдачу, запутались в пенсах и шиллингах. Угораздило же наткнуться на эти шиллинги – на этот «репертуар».

С детства обе сестры читали что-нибудь друг за другом и как-то набрели на «Утраченные иллюзии». Лиза отметила безукоризненность бухгалтерских построений и финансовых операций. «И это все, что ты увидела у Бальзака?» – расширила сестра свои туманные глаза. И Лиза растерялась, потому что, во-первых, это было не все, а во-вторых, то, что она видела, объяснить было решительно невозможно.

Ясность и правильность божьего мира, выраженные в числах и неоспоримых законах, не шли ни в какое сравнение с полнейшей путаницей, с дебрями, в которые люди умудрялись превратить этот мир, натащив в него и густо намешав лицемерие, бестолковщину, зависть – так, что бесполезно разбираться, кто прав и кто чего на самом деле хочет. В математике же дважды два и пифагоровы штаны давали свой постоянный честный результат независимо от обстоятельств и настроений – и Лиза любила математику, как любят то, что дается без усилий и понимается без объяснений. Считать правильно было так же легко, как писать грамотно, – и она не понимала, почему для Ани это не просто неинтересно, но нескрываемо низменно. Ведь сам процесс расчетов пролетает незаметно, свернуто, не имея ничего общего с эмоциями Коробочки или Скупого рыцаря.

А лекции в Финансовой академии, которую она окончила, вообще были похожи на авантюрный роман. История экономики состояла из волшебных превращений: бумажка приравнивалась к настоящему золоту, а потом и вовсе делалась виртуальной – и весь мир всерьез играл по этим сказочным правилам, и люди гибли не за металл, а за его призрак. Все это требовало куда больше фантазии, чем художественная литература. Самым же абсурдным было то, что логически стройное математическое царство должно, как джинн из кувшина, обслуживать эти хаос и вымысел.