Осень
Снова осень закружила карусель мелодий.
Поохочусь, с ветерком по нотам прокачусь.
И сыграю… Если я ещё на что-то годен,
И спою вам… Если я на что-нибудь гожусь.
Александр Розенбаум,
«Утиная охота».
Глава первая Весёлая церковь
Я сажусь за столик дальний,
Никому я не знаком…
Александр Новиков,
«В захолустном ресторане».
Стояла поздняя осень, но ярких жёлтых листьев было ещё предостаточно.
Михайлова остановилась, заворожённая. Здесь, среди коттеджной застройки двадцатилетней давности, этот трёхэтажный и белый, как свадебный торт, которого у неё не было (как и свадебного платья), – особняк, выглядел королём в изгнании. Ему бы на центральные улицы! Но что не заслужил, того не заслужил. У нас же, в конце концов, не старушка Британия, не Америкосия, и даже не Республика Корея!
И Михайлова взошла по скользким белым ступенькам с отбитыми краями. И это парадный вход! Прежнее величие прошло…
В предбаннике, оклеенном «кирпичными» обоями, у старого холодильника мёрзла пальма в крошечном горшочке, красиво задекорированном травянисто-зелёной бумагой. От неё веяло романтикой далёкой экзотической страны. А в коридоре, откуда и вверх, и вниз – в подвал, уходили крутые ступени, в противовес помпезному фасаду – аскетично: да, дорогие створчатые двери-шоколадки (над входом – четырёхконечный протестантский крест), а стены казённо, до половины, покрыты нежно-зелёной красочкой. Вкусно пахло каким-то мясо-овощным рагу.
Мимо сновали корейцы, кореянки и корейчики, не обращая на неё никакого внимания. Михайлова остановила полную женщину в возрасте:
– Здесь церковь «Дом Петра»?
– Спуститесь на улицу, повернёте налево и увидите железную дверь, – равнодушно ответила та.
Что Михайлова и сделала. Она знала, что здесь целых две «церкви», и думала, что они занимают молитвенный зал по очереди.
В искомый «Дом Петра» дверь вела прямо с холодной улицы, поэтому народ расселся в пальто и куртках. И Михайловой показалось, что она провалилась во времени в 90-е, когда население Москвы и области разделились на три сектора: одни, как она и её родители, утонули в мексиканском «мыле», другие ушли на митинги, до того разбив в 1992 году Манежную площадь, что её закрыли для протестных акций на четыре года; ну, а третьи медитировали, били в барабаны и пели «Хари Кришна!», или же внимали американским, скандинавским и, поди ж ты, южно-корейским проповедникам!
Эту, что и говорить, примитивную классификацию раннего постсоветского общества резко критиковал её муж Максим, добавив тех, кто «накапливал первичный капитал», подыхал с голоду, «не вписался в реформы», челночил. Но нельзя же объять необъятное!
…На дальней стене, где у нас полагается быть иконостасу, аккуратно зашторенной белой и кремовой занавесочками, крепился большой четырёхконечный деревянный крест от пола до потолка. Чёрные железные «кафешные» стулья, разделённые проходом, как волосы – пробором. А на сцене… да, именно так, на сцене, а не на клиросе, музыканты настраивали инструменты: синтезатор, электрогитары, барабаны. Все прихожане – её ровесники, ни одной бабки-пенсионерки!
Здесь на Михайлову тоже никто не обращал никакого внимания, и она ужасно смутилась, не зная, что делать дальше. Но тут русоволосый парень в спортивном костюме, с приятным мужественным лицом, раздававший всем листочки с религиозными гимнами, сунул и ей.
И тут в проход выскочил, как ферзь на шахматной доске, в точнее, тура, – тяжёлая фигура, символизирующая церковную власть, и ходящая по прямым линиям, – а может быть, конь «буквой «Г», молодой, но ужасно неприятный внешне мужчина: лысый, с остатками рано поседевших волос, с невероятно гладким лицом, – просто резиновой маской Фантомаса, – в брюках от костюма и в розовой рубашке без пиджака. Он расплылся в улыбке и сунул Михайловой руку:
– Алексей!
– Екатерина, – представилась она.
– Добро пожаловать в нашу церковь!
И Михайлова скромно притулилась с краюшку, а тут как раз и богослужение началось.
– Доброе утро, церковь!!! – истошно заорала в микрофон какая-то девица. – Давайте поднимемся на наши ноги и вознесём хвалу нашему Господу!!!
И заиграла живая музыка, и «артисты» запели:
В миг сражений, в миг тревог,
В миг падений со мной Ты, Бог,
Ты идёшь со мной в любви
Среди волнений мир мой – Ты!
Среди волнений мир мой – Ты!
Пели они отлично, от души, – Михайловой всегда нравилась громкая музыка. Тексты, конечно, никакие, но хорошее исполнение компенсировало сей недостаток. Слова положены на какие-то хорошо знакомые, но напрочь забытые мелодии.
Будем петь: «Осанна! Иисус воскрес!
Будем петь: «Осанна! Спасенье с небес!
Вознесём Царя… Осанна!
Оса-а-ан-на! Оса-а-ан-на-а-а!
При последнем восхвалении парень с неприятным, злобно-мрачным лицом, со всей дури бил по оранжево-чёрным барабанчикам.
Хор вела, наверное, сама пасторша,– женщина за сорок, отлично постриженная, но тоже, как и муж, ужасно неприятная. На ней модное оливковое платье и дорогие серые кроссовки с толстыми шнурками,– так сейчас носят. Ещё запомнилась некрасивая девушка с причёской, как у «битлов», в бордовой юбке-брюках, и крашеная в блондинку, в модной накидке с норвежскими узорами, та самая, что поздоровалась со всеми в микрофон.
Но вот и «медленные танцы», хотя сейчас, говорят, их нет:
Приходи ко мне, Господь мой,
Мой возлюблен-ны-ый!
Ждёт Тебя Твоя невеста,
Церковь ждёт Тебя, гряди!
Иешуа, Й-ешу-у-а! Й-е-шу-у-а, Й-е-шу-у-а!
Как-то это… чересчур чувственно. Просто про первую брачную ночь.
Так после четырёх рок-н-роллов двое парней осторожно и аккуратно поставили узкую деревянную кафедру с крестом, что должно было обозначать амвон, и к залу обратился полный мужчина в жилетке и клетчатой рубашке:
– Давайте сейчас все прочтём Евангелие от Луки. Глава седьмая, притча о двух должниках.
И стоящий рядом с Михайловой высокий молодой парень с чёрными волосами, чёрными бровями, замкнутым и злым лицом, аккуратно расстегнул молнию на чёрной папке и вынул чёрное Евангелие с золотым обрезом. Его примеру последовали все присутствующие, а особо продвинутые уткнулись в смартфоны и планшеты:
– «…Ей же сказали: прощаются тебе грехи. И возлежавшие с Ним стали говорить про себя: кто это, что и грехи прощает? Он же сказал женщине: вера твоя спасла тебя, иди с миром». Так говорит Слово Божие.
Новый завет Михайлова читала, но выборочно и очень давно. Четвероевангелие, Апокалипсис, Послание апостола Иакова, Послание к Римлянам полностью, всё остальное – кусками. Она знала наизусть многие библейские стихи, но их смысл до неё не доходил. А тут вдруг всё раскрасилось, расцвело и ожило. Но Михайлова не могла представить всех этих персонажей в их древних одеждах, этих еврейских покрывалах-талесах, только в современных костюмах.
– Слово о пожертвовании сегодня скажет брат Дмитрий, – продолжал клетчатый.
И вышел молодой парень небольшого роста в синем пиджаке:
– Кто сеет мало, тот и пожнёт скудно. Наши звёзды живут в избытке, а всё почему? Да потому, что все они очень много жертвуют, и Бог благословляет их!
И по рядам пустили красное пластиковое ведёрко под матерчатой «крышкой» с прорезью. Чем не свинья-копилка? И Михайлова, дабы не отставать от коллектива, кинула в «копилку» рубля три, когда как другие совали сотни и тысячи. Когда ведёрко описало круговорот по залу, брат Дмитрий помолился за пожертвования.
А клетчатый брат поднял пластиковый конверт с кнопкой и провозгласил:
