К полудню в дверях гостиной возник высокий худощавый парень, с взлохмаченной головой и в цветастых трусах.
– Пардон, – сказал он и исчез.
– Это Евгений, – коротко пояснила Ольга Григорьевна, – сдал сессию, теперь отсыпается. Завтра он уезжает в Крым, так что э-э-э Олегу, – вспомнила она, наконец, имя, – будет очень удобно, отдельная комната, где ему никто не будет мешать готовиться к экзаменам.
Евгений вернулся минут через двадцать, уже умытый, приглаженный, в какой-то немыслимой футболке и шортах, скептически посмотрел на оставшийся бутерброд, и бабушка с неожиданной для её возраста резвостью вскочила со стула, устремилась на кухню и принялась готовить какую-то особенную яичницу, с грудинкой, помидорами и луком.
Евгений умял богатырскую порцию, удовлетворённо кивнул головой и, не обращая внимания на разговор стариков и в то же время чуть понижая голос, чтобы хотя бы по громкости выделиться из него, обратился к Олегу.
– Поступать приехал?
– Поступать. На химический.
– Неплохой факультет. Лучше, чем биологический, где у меня двоюродный дед профессорствовал до последнего времени. Я-то сам на экономическом, – пояснил он, давая понять, что это совсем другой уровень.
– Вот, думал, сегодня документы подать, – робко сказал Олег.
– Сегодня уже поздно, – Евгений посмотрел на напольные часы, – пока доедешь… Это тебе не Урюпинск…
– Куйбышев, – поправил его Олег.
– Да хоть Питер! – оборвал его Евгений. – Час туда, то да сё, только время зря потеряешь. Поезжай завтра с утра.
– Завтра – последний день, – напомнил ему Олег.
– Документы принимают у всех, кто хочет.
Олегу послышалось, что он добавил, что не все, кто хочет, поступают, но это только послышалось. Оптимизма ему это не добавило.
– Пошли, покажу тебе мою комнату, – сказал Евгений, – я завтра уезжаю в Судак, в Крым, – пояснил он, – хорошая компания подобралась, оттянемся на полную катушку. А свою комнату временно завещаю тебе. Сегодня поспишь на раскладушке, а завтра располагайся в моей кровати, бельё матушка сменит.
Вечером за столом собралась вся семья – Ольга Григорьевна, Иван Петрович, Ирина Игоревна, его жена, и Евгений. Дед Буклиев сидел на почётном месте, развлекал общество рассказами из их совместного с «бабушкой» детства и, надо сказать, неплохо развлекал. Чего стоит, например, его рассказ о сборе рыжиков. Дело в том, что во времена доисторические, точнее говоря, доистматериалистические, французы поставляли в Россию разные чуждые ей напитки, ну, там, «Вдову Клико» и прочие шипучие вина, отличавшиеся от кваса несколько большим содержанием алкоголя. В ответ русские оборотистые купцы наладили поставки во Францию нашего исконного, экологически чистого и гораздо более полезного для здоровья продукта – маринованных рыжиков. Но так как с упаковкой в России всегда было напряжённо, то рыжики поставлялись в тех же самых бутылках из-под французского шампанского, которые использовались в качестве возвратной тары. Проблема была в том, что рыжик должен был входить целиком в горлышко бутылки и, естественно, без затруднений выходить из него. Задача сбора столь малых объектов была не под силу взрослому населению, и им промышляли в основном дети, в том числе и молодые Буклиевы, Николай Григорьевич и Ольга Григорьевна.
Олег было скучновато, потому что он уже неоднократно слышал этот рассказ, как и другие озвученные дедом байки, Евгению же было скучно по жизни, эти рассказы мало того что не интересовали его, так еще и вопиюще противоречили той науке, которую он уже целый год изучал в университете. Поэтому Евгений тихо шепнул Олегу:
– В шахматы играешь?
– Играю, – радостно ответил Олег, ожидая, что Евгений немедленно расставит фигуры на доске.
Вместо этого Евгений поманил его рукой, они, тихо притворив входную дверь, вышли из квартиры и отправились в долгую прогулку.
– Здесь есть отличное место, – пояснял Евгений, – запоминай дорогу: вышел от нас, через переход на другую сторону, и дальше по этой улице. Пересекаешь трамвайные пути, идешь прямо, тут Самарский переулок…
– Надо же, Самарский! – воскликнул Олег. – Куйбышев раньше Самарой назывался. Забавное совпадение!
– Кто бы мог подумать! – отмахнулся Евгений. – Итак, доходишь вот до этой маленькой калиточки и попадаешь в парк ЦДСА, Центрального дома Советской Армии. Там с той стороны театр, – продолжал он, уже шагая по аллее парка, – но ты туда можешь даже не ходишь, дрянь-театр, а вот тут, недалеко от пруда, есть шахматный клуб.
Павильон шахматного клуба и вся площадка перед ним, заставленная столиками с разграфлёнными шахматными досками, была усеяна людьми, возрастом от десяти лет до неопределимости, какие-то пары сидели в глубокой задумчивости, другие яростно били по шахматным часам, некоторых окружали восхищённые молчаливые поклонники, у других столиков вспыхивали ожесточённые споры. Евгений помахал рукой знакомым у разных столиков, протиснулся в самый угол открытой площадки, представил Олега: «Мой кузен из провинции, показываю достопримечательности Москвы», – сгонял пару партий и, воскликнув: «Какие попки!» – устремился за двумя девушками, продефилировавшими вдоль павильона. Олег тоже сыграл несколько партий, но, непривычный к блицу, проиграл, каждый раз «на флажке» в лучшей позиции, и, раздосадованный, отправился домой, точнее говоря, искать дорогу к дому.
Ирина Игоревна без лишних вопросов проводила его в комнату Евгения, где уже стояла застеленная раскладушка. Олег, порывшись на полках, нашёл уже упоминавшегося «Швейка» и погрузился в чтение.
* * *
Володя проснулся поздно – солнце било в самый верх прорези штор, блаженно потянулся на мягкой кровати, пружинисто вскочил, несколько раз крутанул руками и присел, разгоняя застоявшуюся кровь, оделся, потрусил в ванную и, освежённый, появился на кухне. Бабушка Фира, тетя Нелли и Лера только его и ждали, в этом приятном обществе Володя провел целый час за завтраком.
– Сегодня Лера поведёт тебя в Пушкинский музей, – безапелляционно провозгласила бабушка.
– Я поведу тебя в музей, сказал мне сестра, – процитировал с улыбкой Володя. – И рад бы, особенно в Пушкинский, но не могу. Сегодня, дорогая бабушка, у меня дела. Дела, связанные с моей учёбой, с учёбой на юридическом факультете.
– Да-да, – сказала бабушка понимающе, – юридический – это серьёзно. Это достойная профессия для хорошего мальчика.
Она хотела сказать «еврейского», но почему-то запнулась.
– Надеюсь, что ты не задержишься и вечером будешь дома. Лера обещала испечь пирог! – чувствовалось, что бабушка Фира не оставила своих матримониальных планов.
– Пироги – моя слабость, – искренне сказал Володя и отправился в прогулку по Москве.
Собственно говоря, до вечера ему нечего было делать. Первая из намеченных встреч могла состояться не раньше восьми вечера в ресторане «Урал» на Маросейке. Некий авторитетный человек в Самаре (если мы ещё не успели рассказать о нём, то расскажем чуть позже) дал Ульяшину эту наводку, объяснив, что если кто и сможет рассказать ему правду о процессе брата, так это Владислав Михайлович, он же Крез, который регулярно ужинает в вышеупомянутом ресторане «Урал», всегда за четвёртым столиком, в углу у окна.
Ульяшин погулял по Москве, посетил Красную площадь, прошелся по Горького, даже заглянул в Третьяковскую галерею, естественно, не в Пушкинский музей – этот, как он понял, его не минует. Ближе к вечеру, изучая подробную карту Москвы, он обнаружил отсутствие улицы Маросейки. Но он недолго расстраивался. Поймав такси, он буркнул водителю: «На Маросейку, к „Уралу“», – и тот, не дрогнув, повёз его какими-то переулками и через пятнадцать минут подкатил к уютному ресторану в глубине дворика на улице Чернышевского.
Все провинциальные способы проникнуть в ресторан решительно пресекались солидным швейцаром, поэтому Ульяшину пришлось произнести ключевые слова: «Мне к Владиславу Михайловичу». Ничто не дрогнуло в лице швейцара, но жест, брошенный метрдотелю, не остался без внимания Володи, поэтому последнему он свою просьбу обратил с большей уверенностью. Метр склонил голову, поинтересовался его именем («Ульяшин, от Мотыля», – небрежно бросил Володя) и удалился. Через пять минут Володя был со всем почётом препровождён к столу (четвертому в ряду у окон, Володя специально посчитал), где в полном одиночестве сидел немолодой, изысканно одетый человек, равнодушно, даже несколько презрительно посматривавший на битком забитый зал.
