Всего три месяца немцы простояли в нашем селе Дворцы Калужской области. Но и за это небольшое время они разграбили дворы, раздели людей, перестреляли скот и птицу. Мой отец Федор Зиновьевич умер еще в 1933 году, и мы с мамой жили победнее других. Но и нас не обошли стороной фашисты. Почти ежедневно приходили они в старенький дом и брали все, что вздумается. Я старался на глаза им не попадаться. Потом мама, вытирая слезы, говорила:
- Потерпи, сынок. У нас немцы только шомполами порют, а вот в соседней деревне почти всех перестреляли...
...До утра, утопая в снежных сугробах, пробирался я лесом навстречу канонаде. Было холодно и голодно. Узелок с провиантом, который дала мама, где-то потерялся в дороге. Мороз все крепчал, и я чувствовал, что слабею силой и волей. Хотелось сесть куда-нибудь под ель и чуток поспать. Понимал, что делать этого никак нельзя, однако ноги мои не слушались здравого смысла, сами останавливались возле очередного "уютного" местечка, где можно было спрятаться от ледяного ветра. Словом, сознание мое помутилось. И кажется, я нашел такое место. Потому что, когда очнулся от сильного толчка, увидел себя под размашистой елью.
- Вставай, малец, замерзнешь, - кто-то тряс меня сильной рукой.
Передо мной, словно из тумана, возникло крупное лицо какого-то дядьки с висячими усами.
Когда сознание вернулось ко мне, я понял, что это наши. Они сами меня нашли. Со слезами на глазах смотрел я на красные звезды, что горели на шапках, трогал теплые овчинные полушубки и глупо улыбался. Усатый стал оттирать снегом мои уши и щеки.
- Тарас Бульба, - неожиданно выдавил я, и эти первые слова, сказанные мной, развеселили бойцов.
- Будет жить! - громко произнес усатый дядька, дружески, несильно тряхнул меня за плечи и неожиданно представился: - Степан Тарасович Шевчук.
Вскоре меня привели к комиссару полка гвардии старшему батальонному комиссару Мильнеру.
- Куда тебе, малец, в армию? Тебе учиться надо, да и подрасти не мешает. Смотри ты какой - кожа да кости, - глядя на меня не то с жалостью, не то с недоумением, сказал он.
Потом, подумав, добавил:
- Садись, рассказывай о себе.
Рафаил Исаевич Мильнер прибыл в полк недавно. Но уже знал личный состав этого славного боевого коллектива. После окончания Военно-политической академии имени В. И. Ленина в 1941 году Мильнер был назначен инструктором-пропагандистом 12-й гвардейской стрелковой дивизии. Часто бывал в полку, ходил с бойцами в атаки, метко стрелял из пулемета и винтовки. Родом Рафаил Исаевич был с Украины. Он приобрел большой опыт работы с людьми еще на заводе. В члены ВКП(б) вступил, будучи слесарем. Рабочая закалка, глубоко партийная убежденность, любовь к людям - все это гармонично сочеталось в нем, как магнитом притягивало к нему бойцов и командиров.
Выслушав мою настойчивую просьбу зачислить в полк добровольцем, Мильнер не спешил с ответом. Он внимательно рассматривал меня, задавал много вопросов и слушал, не перебивая, о семье, о моей учебе в школе ФЗО, о горячем желании воевать против фашистов. А я смотрел, как завороженный, на орден Красной Звезды, который был прикреплен у комиссара на гимнастерке, и боялся одного - отказа. Уж слишком маленьким, щупленьким и неказистым казался я самому себе.
- Ну хорошо, - сказал он наконец. - То, что ты хочешь провести роту по кратчайшему пути на Дворцы - это хорошо. Спасибо. Но учти, что на войне мало одной ненависти к фашистам. Надо быть умелым, волевым и отважным бойцом. Учить всему этому у нас времени нет, а подставлять твою голову под пулю мне совесть не позволяет. Поэтому будешь находиться при старшине роты Шевчуке. Он станет тебе и отцом, и командиром, и учителем. Поставьте на все виды довольствия, - вызвав командира роты автоматчиков, приказал он. Будем считать его добровольцем. Автомат выдайте и научите, как обращаться.
Так я вновь оказался рядом с Тарасом Бульбой. Был это замечательный человек, сильный, мудрый и добродушный. Он привел меня в роту, познакомил с товарищами. Сразу же я ощутил особую атмосферу душевности, дружеского участия, заботы. И сейчас, спустя многие годы, с большой теплотой вспоминаю, как сердечно приняли меня в свою семью старшие, более опытные товарищи. Сержант Байло где-то телогрейку достал, Барсуков - шинель, Головачев - валенки. Потом старшина роты выдал мне брезентовый ремень, вещмешок с котелком и сказал:
- За остальное извиняй - нету. Брюки с гимнастеркой обещают привезти, а шапки-ушанки нет, пока походишь в своей.
- У нас, брат, один за всех, а все за одного, - говорил Барсуков, прикрепляя петлицы к шинели. - Ну вот, теперь ты боец Красной Армии. Гордись этим званием!
Потом я повел роту по кратчайшему пути через лес на Дворцы. Еще задолго до населенного пункта мы почуяли запах дыма. Отступая, фашисты взорвали правление нашего колхоза имени "Правды", сожгли 150 жилых домов, в том числе и наш.
Узнав, что немцы драпанули в направлении деревни Каравай, я повел бойцов к опушке леса. Эту дорогу знал хорошо и думал, что напрямую мы опередим фашистов. Вскоре мы догнали их, и завязался бой. Это был мой первый бой, поэтому и запомнился он особо.
Идти надо было лесом по глубокому снегу. Вперед меня не пустили. Командир взвода автоматчиков Воронежский, возглавлявший боевой дозор, только периодически оглядывался на меня, и я жестом показывал, куда идти. Так мы неслышно, вытянувшись в цепочку, стараясь ступать в след впереди идущего, продвигались по вековому лесу. Рядом величественно проплывали, нахлобучив на плечи снежные шубы, красавицы ели. Я начинал уставать. Деревьев уже не замечал, передо мной только покачивалась спина командира взвода, перехваченный ремнями портупеи его полушубок. Позади слышалось дыхание Шевчука.
Мы приближались к мелколесью. Неожиданно Воронежский остановился, предостерегающе поднял руку: перед нами, метрах в трех, видны были свежие следы. Кто-то, и явно не один, прошел здесь совсем недавно. Следы вели из лесу.
- Видишь, снег сбит на елях, значит, где-то они рядом, - шепнул командиру взвода Шевчук. - Надо бы разведать. Разрешите мне?
- Добро! Осторожней только...
Рота, шедшая за нами, рассыпалась в цепь и залегла. Барсуков слегка толкнул меня в спину, и я упал носом в снег. В этот момент разом загремели выстрелы. Первое, что я увидел, - это падающий с деревьев снег. Потом в сознание впилось противное посвистывание пуль. Они летели со стороны мелколесья, и казалось, прямо в меня. Втянув голову в плечи, я, сам того не замечая, пытался податься назад. Потом земля впереди вздыбилась от взрывов. Один, второй... и сразу стало тихо-тихо. Только странный звон в ушах, да почему-то подступили слезы, и мелко-мелко дрожало тело. Все произошло так внезапно и, как мне показалось, скоротечно, что трудно было что-то понять.
- Товарищ лейтенант, пулеметчики врага уничтожены гранатами. Видать, заслон фашисты оставили. А Шевчука зацепило. Тяжело... - были слышны далеко в установившейся тишине слова сержанта Байло.
Только позже я понял, что немцы, отходя, оставили два пулеметных расчета для прикрытия. На них-то и напоролась, выходя из леса, наша рота. И если бы не боевой опыт товарищей, многие полегли бы под свинцовым огнем. Ведь фронтовики хорошо знают, что такое два пулемета в чистом поле. Только сильные, смелые и отважные способны не растеряться, найти правильное, инициативное решение в эту критическую минуту. Таким бойцом и оказался Степан Шевчук.
С тяжелым сердцем перенес я его потерю. Когда после боя солдаты, сменяя друг друга, несли на сооруженных наспех носилках своего товарища, я не находил в себе сил посмотреть в ту сторону. Несколько дней мне довелось быть вместе с этим человеком, а ощущение было такое, что дороже у меня никого не было. Мог ли я предполагать, что жестокое крыло войны задело меня всего лишь краешком, что впереди меня ждут суровые испытания, такие ситуации, после которых, казалось, надо только благодарить судьбу за благосклонность. Но дело, конечно, не в судьбе, хотя мы, признаться, в душе всегда надеялись и на везение. Бой есть бой. Всего не предусмотришь, не предугадаешь. Но воевать надо умеючи. Без этого никакое везение тебе не поможет. Вот такое убеждение с самых первых шагов формировали во мне боевые товарищи - люди сильные, мужественные и щедрые.
