Воспоминания о нашей семье сопровождали меня всю жизнь и в дальнейшем повлияли на мою работу.

Был май 1940 года, мы уже покинули свой дом в Вене и теперь собрались в новой квартире в Амстердаме. Оправдались самые худшие ожидания: нацисты оккупировали Голландию. Обычно я во всем полагалась на старшего брата, который мог успокоить и поднять настроение, но в ту ночь он был расстроен и молчалив. Он поделился своими сомнениями насчет того, сможет ли наш отец уберечь нас, поскольку нацисты уже начали вывозить евреев. «Эви, мне очень страшно, – сказал он, – я и вправду боюсь смерти».

Мы сели вместе с отцом на диван, и он крепко обнял нас, сказав, что мы звенья одной цепи и что мы обязательно доживем до того времени, когда у нас появятся собственные дети. «А если у нас не будет детей?» – спросил Хайнц. Отец ответил: «Я обещаю вам, что будут. Все мы оставляем после себя что-нибудь, ничто не пропадает. Хорошие дела, которые вы совершили, продолжатся в жизни близких вам людей. Это будет иметь значение для кого-то в определенный момент, и ваши достижения будут продолжены. Все на свете взаимосвязано, как звенья в одной цепи, которая не может быть порвана».

В этой книге я попытаюсь рассказать о стараниях, приложенных мною для того, чтобы оставить после себя нечто важное.

Для того, кто был молод, целеустремлен и при этом был евреем, в начале двадцатого века существовало только одно место для жизни – Вена. Мой детский взгляд принимал грандиозные размеры и изысканность этого города как само собой разумеющееся. Вена была домом, а я – настоящей венкой. К тому моменту как я родилась, наша семья жила в просторном особняке в лесистом районе на юго-западе Вены, однако в прошлом имела довольно длительную и бурную историю отношений с этим городом.

До окончания Первой мировой войны Вена была драгоценным камнем в габсбургской короне, центром обширной и могущественной Австро-Венгерской империи, которая простиралась от Украины и Польши до Австрии и Венгрии и до города Сараево на Балканах.

Довоенная Вена был промышленной и культурной столицей; предпринимательство подпитывалось торговым путем на Дунае, в то время как композитор Густав Малер, писатель Артур Шницлер и психоаналитик Зигмунд Фрейд наполняли улицы, оперные дома и кафе новыми идеями. Было практически невозможно не увлечься этими интересными людьми, которые подготавливали колоссальные события. В кафе «Централь» можно было увидеть Льва Троцкого, игравшего в шахматы и составлявшего план революции; в кафе «Шперл» художник Эгон Шиле и одна из его натурщиц, должно быть, отдыхали в перерыве между созданием провокационных портретов.

Те дни воодушевляли. К 1910 году население города составляло более двух миллионов человек. Величественные бульвары Рингштрассе были окружены улицами с новыми жилыми постройками для все возраставшего среднего класса – коммерсантов и владельцев магазинов. Они формировали массовую аудиторию для венской культуры: раскупали театральные билеты, ходили в рестораны, гуляли в венских лесах.

Неотъемлемой частью этого среднего класса сделалась хорошо образованная и успешная еврейская община.

Конечно, евреи жили в Вене время от времени около семисот лет. Но череда критически настроенных людей у власти привела к тому, что евреев выгоняли из города, и община становилась малочисленной и бесприютной. Она начала расцветать только со времени толерантной религиозной политики императора Франца Иосифа и установления полного равенства граждан в 1867 году. В последующие тридцать лет еврейское население Вены возросло до ста восемнадцати тысяч человек и вскоре стало играть значительную роль в жизни города.

Некоторые из этих еврейских семей были очень богаты и вследствие этого знамениты. Они покупали роскошные дома на Рингштрассе и отделывали их мрамором и золотом. Ниже на социальной лестнице находились работники среднего класса. К началу двадцатого столетия почти три четверти банкиров и больше половины докторов, юристов и журналистов были евреями. Существовала даже популярная футбольная команда, состоявшая из евреев и входившая в венский футбольный клуб.

Вслед за экономическим кризисом и упадком парафинового производства, на котором трудились многие польские евреи, последовали беспорядки на Балканах и в конечном итоге Первая мировая война, которая принесла свежую волну иммигрантов в Вену. Это были менее состоятельные, хуже образованные евреи, приехавшие из областей Восточной Европы, например, из Галиции. Они обосновались вблизи северной железнодорожной станции Вены, в районе Леопольдштадт. Эти семьи казались более религиозными и менее связанными с немецкой культурой, нежели еврейская община, которая уже ассимилировалась с австрийской жизнью. Семьи наподобие нашей никогда бы не сошлись с этими новыми иммигрантами, ставшими предметом антисемитских нападок.

Биография моего отца типична для семьи среднего достатка. Мой дед, Давид Герингер, родился в Венгрии в 1869 году. После переезда в Вену он открыл обувную фабрику «Герингер и Браун», и к ноябрю 1901 года – времени рождения моего отца – преуспел в этом деле.

У меня есть только одна фотография дедушки и бабушки. Дед выглядит по-деловому, с усами и шляпой-котелком, а мой папа и его сестра одеты в матросские костюмчики и с торжественным видом смотрят в камеру.

Моя бабушка, Гермина, – стройная и элегантная, высокая на вид из-за огромной шляпы, увитой слоями черного кружева и шифона, что было последним криком моды в то время. Она приехала в Вену из Богемии, нынешней Чехии.

Даже при напускном бесстрастно-спокойном виде, как было принято фотографироваться в то время, они выглядят счастливой семьей, и мой отец в своих воспоминаниях подтверждал это. К несчастью, вскоре у бабушки обнаружился рак, и она умерла в 1912 году в возрасте тридцати четырех лет. Дедушка снова женился на женщине, которая оказалась злой мачехой, поэтому мой папа в отрочестве ушел из дома и начал налаживать самостоятельную жизнь. Первый его опыт счастливой жизни в семье имел внезапный и трагический финал, но отец был уже в одном шаге от встречи с женщиной, определившей всю его жизнь, – моей будущей мамой.

Должна сказать, что мама отличалась необыкновенной красотой. Папа был смуглым и энергичным, у мамы же были светлые волнистые волосы, голубые глаза и ослепительная улыбка. Ее звали Эльфрида Марковитс, или просто Фрици, и ее жизнерадостность била ключом. Я очень люблю одну фотографию, где мама, совсем еще девочка, кормит лошадку и смеется. Но обстоятельства того времени были отнюдь не радостными: ее увезли в деревню, где мой дед находился с армией, спасаясь от голода. Но мама все еще улыбается, и снимок создает ложное впечатление того, что она приземленная, практичная и в какой-то мере простоватая девочка. Тогда, во всяком случае, она таковой не являлась.

Мать Фрици Хелен родилась в очень обеспеченной семье, владевшей виноградным хозяйством в тогдашней Галиции и минеральными источниками неподалеку от Вены, в Бадене, куда я не любила ездить из-за неприятного запаха.

Обстоятельства жизни моей бабушки значительно изменились после ее замужества. Рудольф Марковитс работал в крупной компании по производству электрических лампочек и различных осветительных приборов. Несмотря на то что его дело шло довольно успешно и семья не нуждалась ни в чем, Первая мировая война повлекла за собой тяжелые времена для большинства австрийцев. Еда стала распределяться по карточкам, и после распада Австро-Венгерской монархии в 1918 году Австрия оказалась в опасном положении. Страна столкнулась с разрушительными репарационными обязательствами по условиям Версальского мирного договора 1919 года, но разорилась до того, как была определена ставка.

То, что являлось когда-то масштабной империей, теперь стало маленькой страной, лишившейся своих самых прибыльных регионов. Промышленность и сельское хозяйство, которые были основой Австро-Венгерской империи, теперь поддерживали экономику других стран, таких как Польша и ставшие независимыми Чехословакия, Венгрия и Югославия. Эти новые государства заставляли Австрию платить выкуп до тех пор, пока не будут урегулированы пограничные споры, и вскоре вся Европа шепталась, что граждане Вены умирают от голода. В какой-то момент семья Марковитс была настолько голодна, что они решили убить и зажарить свою комнатную птицу. Моя мать, любившая ее, помнила, как плакала над тарелкой, но все равно стащила мясо с косточек и съела.