После того как начальники штабов вышли, Чемберлен тяжело вздохнул и опустил голову на руки. Бросив косой взгляд, он словно только что заметил Легата.
– Вы вели запись всего этого?
– Да, премьер-министр.
– Уничтожьте ее.
2
На Вильгельмштрассе, в сердце правительственного сектора Берлина, в приземистом трехэтажном здании девятнадцатого века, где размещалось Министерство иностранных дел Германии, Пауль фон Хартманн изучал телеграмму, доставленную ночью из Лондона.
КОНФИДЕНЦИАЛЬНО тчк ЛОНДОН тчк 26 СЕНТЯБРЯ 1938 тчк ВО ИМЯ НАШЕЙ СТАРОЙ ДРУЖБЫ И ОБЩЕГО СТРЕМЛЕНИЯ К МИРУ МЕЖДУ НАШИМИ НАРОДАМИ УБЕДИТЕЛЬНО ПРОШУ ВАШЕ ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО ИСПОЛЬЗОВАТЬ ВАШЕ ВЛИЯНИЕ С ЦЕЛЬЮ ОТСРОЧИТЬ ПРИНЯТИЕ ОКОНЧАТЕЛЬНОГО РЕШЕНИЯ С ПЕРВОГО ОКТЯБРЯ НА БОЛЕЕ ПОЗДНЮЮ ДАТУ тчк НУЖНО ВРЕМЯ зпт ЧТОБЫ ДАТЬ СТРАСТЯМ УЛЕЧЬСЯ И НАЙТИ ВОЗМОЖНОСТИ ПРИЙТИ К СОГЛАШЕНИЮ В ЧАСТНОСТЯХ тчк
РОТЕРМЕР тчк ЧЕТЫРНАДЦАТЬ зпт СТРАТТОН-ХАУЗ зпт ПИКАДИЛЛИ зпт ЛОНДОН
Хартманн закурил сигарету и стал думать, какого рода ответ потребуется. За семь месяцев с момента назначения Риббентропа министром иностранных дел ему много раз случалось переводить входящие послания с английского на немецкий, а затем набрасывать черновик ответа от имени министра. Поначалу Пауль усвоил традиционный формальный и нейтральный тон профессионального дипломата. Однако многие из этих ранних попыток были забракованы как недостаточно национал-социалистские. Некоторые возвращались от самого штурмбаннфюрера СС Зауэра, состоящего в штате у Риббентропа, перечеркнутые жирной черной линией. Паулю пришлось признать, что, если он намерен строить успешную карьеру, нужно менять стиль. Посему молодой человек постепенно научился примерять на себя помпезные манеры министра и его радикальные взгляды на жизнь и именно в этом духе сочинял теперь ответ владельцу «Дейли мейл». Перо царапало и кололо бумагу по мере того, как Хартманн вгонял себя в притворный раж. Заключительный абзац показался ему особенно удачным:
Идея, будто проблема Судет, совершенно вторичная для Англии, способна нарушить мир между двумя нашими народами, выглядит в моих глазах сумасшествием и преступлением против человечества. В отношениях с Англией Германия следует честной политике взаимопонимания. Она желает мира и дружбы с Англией. Но если на передний план английской политики выйдет иностранное большевистское влияние, Германия будет готова к любым вариантам. Ответственность перед всем миром за такое преступление падет не на Германию, и вам, уважаемый лорд Ротермер, это известно лучше, чем кому-либо.
Хартманн подул на чернила. Когда имеешь дело с Риббентропом, чем гуще их слой, тем лучше.
Он закурил еще одну сигарету, перечитал все сначала, подправил немного тут и там и стал искоса смотреть на бумагу через табачный дым. Глаза у него были яркого фиалкового цвета, несколько глубоко посаженные. Лоб высокий: уже в двадцать девять линия волос отступила почти до самой макушки. Рот был широкий и чувственный, нос прямой. Лицо дипломата было подвижное и выразительное, интригующее, необычное, способное показаться некрасивым. И тем не менее он обладал даром располагать к себе и мужчин, и женщин.
Пауль собирался уже положить черновик в корзину для передачи машинисткам, когда услышал звук. А быть может, правильнее будет сказать, что он его ощутил. Звук словно передался ему через подошвы ботинок и ножки кресла. Бумаги у него в руках задрожали. Рокот нарастал, переходя в рев, и на ужасный миг Хартманн подумал, не обрушилось ли на город землетрясение. Но затем его ухо уловило знакомый гул тяжелых моторов и лязг металлических гусениц. Двое коллег, с которыми он делил кабинет, – фон Ностиц и фон Ранцау – переглянулись и нахмурились. Потом встали и направились к окну. Хартманн последовал их примеру.
Колонна выкрашенной в защитный оливково-зеленый цвет военной техники громыхала по Вильгельмштрассе со стороны Унтер-ден-Линден на юг: артиллерия на полугусеничной тяге, танки на автомобильных платформах, тяжелые орудия с тягачами и конскими упряжками. Пауль вытянул шею. Колонна тянулась насколько хватало взгляда – целая моторизованная дивизия, если судить по длине.
– Господи, неужели началось? – сказал фон Ностиц, человек старше Хартманна несколькими годами и на один чин.
Молодой человек вернулся за стол, взял телефон и набрал внутренний номер. Из-за шума ему пришлось закрыть рукой левое ухо.
– Кордт, – ответил металлический голос на другом конце провода.
– Это Пауль. Что происходит?
– Встретимся у выхода с лестницы внизу. – Кордт положил трубку.
Хартманн снял с вешалки шляпу.
– Решили влиться в ряды? – насмешливо осведомился фон Ностиц.
– Нет. Ясное дело, хочу выйти на улицу, чтобы поприветствовать наш доблестный вермахт.
Он торопливо прошагал по высокому сумрачному коридору, спустился по главной лестнице, миновал двойные двери. Короткий пролет ступенек, застланных посередине синим ковром и обрамленный по бокам каменными сфинксами, вел к фойе центрального входа. К удивлению Хартманна, помещение оказалось пустым, хотя даже воздух в нем вибрировал от шума снаружи. Минутой спустя к нему подошел Кордт с портфелем под мышкой. Он снял очки, подышал на линзы и протер их широким концом галстука. Они вместе вышли на улицу.
Лишь горстка служащих Министерства иностранных дел высыпала на мостовую посмотреть. На другой стороны улицы картина, естественно, была совершенно иной: чиновники из Министерства пропаганды в буквальном смысле висели на окнах. Небо было пасмурным, собирался дождь – Хартманн даже ощутил каплю влаги на щеке. Кордт потянул его за руку, и они вместе пошли вслед за колонной. Над их головами безвольно свисали десятки красно-белых флагов со свастикой. Они придавали серому каменному фасаду министерства праздничный вид. Однако поразительно мало людей собралось на улице. Никто не махал и не кричал – люди по большей части опускали взгляд или смотрели прямо перед собой. Хартманн не мог понять, что не так. Как правило, подобные представления проходили у партии с гораздо большим успехом.
Кордт не проронил пока ни слова. Уроженец Рейнланда шагал быстро, порывисто. Пройдя примерно две трети длины здания, он повел коллегу к неиспользуемому входу. Тяжелая деревянная дверь была постоянно заперта, крыльцо обеспечивало укрытие от посторонних глаз. Да и смотреть-то там было не на что. Подумаешь, глава собственного секретариата министра иностранных дел – человечек совершенно безобидный, очкарик, типичная канцелярская крыса, – и молодой высокий легацьонзекретер встретились случайно и разговаривают.
Прижав портфель к груди, Кордт расстегнул замок и извлек машинописный документ. Передал его Хартманну. Шесть страниц, отпечатанных особо крупным шрифтом, излюбленным фюрером и призванным щадить его дальнозоркость в случаях со всякой бюрократической ерундой. Это был отчет об утренней его встрече с сэром Хорасом Уилсоном, составленный главным переводчиком Министерства иностранных дел доктором Шмидтом. Документ был написан сухим канцелярским языком, и тем не менее обрисованное в нем действо представилось Хартманну с яркостью эпизода из художественного произведения.
Подобострастный Уилсон поздравил фюрера с теплым приемом, оказанным его речи в «Шпортпаласт» накануне вечером (как будто прием мог быть иным), поблагодарил за добрые слова в адрес премьер-министра Чемберлена. В какой-то миг он попросил прочих присутствующих: Риббентропа, посла Хендерсона и первого секретаря британского посольства Киркпатрика – ненадолго выйти из комнаты, дав ему возможность с глазу на глаз заверить Гитлера в том, что Лондон продолжит оказывать давление на чехов. (Шмидт даже записал эту реплику так, как она прозвучала на английском: I will still try to make those Czechos sensible.) Но ничто не могло завуалировать главного события встречи: Уилсону пришлось собраться с духом и озвучить приготовленное заявление, которое гласило, что в случае начала военных действий англичане поддержат французов. А затем он попросил фюрера повторить услышанные слова, чтобы исключить возможное недопонимание! Неудивительно, что Гитлер вышел из себя и сказал Уилсону, что ему наплевать, как поступят французы или англичане. Он, мол, потратил миллиарды на вооружение, и, если союзники хотят войны, они ее получат.
