…или ей шубу? Но уже из легкомысленной норки, до которой так девицы охочи? Или темных соболей? Ей соболя к лицу будут.

– Зачем, – он заставил себя отбросить неподобающие мысли, раньше как-то шубы не увлекали, а поди ж ты.

Катарина вскинулась.

Выходит, и вправду засыпала.

– Что?

– Зачем вам имя его любовницы?

– Это… может, глупость… – прежде чем ответить, она покинула сторожку и, зачерпнув горсть легкого снегу, отерла лицо. – Скорее всего глупость, но… он жил один долгое время. Здесь. Заметили? И понятно. С его внешностью, справкой этой и работой не так-то просто найти пару…

Глаза блестят.

А под глазами тени залегли. Тоже бессонная ночь выдалась? Расспросить бы, но… после, в месте тихом, где не будет любопытствующих. Тут же вроде и кладбище, а народу, что на площади в праздничный день. И все-то вроде бы по делу, но суетятся и больше не на жертву глядят, а на Себастьяна.

Точно, шубу.

В шубе, чай, посторонние взгляды не страшны.

– Он и привык… один стакан на полке. Один подстаканник. Тарелка одна. Миска. Кастрюлька крохотная… у нас такие покупают, чтобы детям варить, а этот для себя. Сковородка маленькая. Все чистое, целое… функциональное, если понимаете. И тут эти занавесочки.

Занавесочки Себастьян тоже отметил.

– Подарок родственницы? Купил?

– Недавно? Они чистые и даже табаком не пропахли, а он один и привык курить в доме. Там табаком даже стол воняет, а занавесочки чистые. Купил? Нет. Вышивка ручная. Счетный крест. Несложная, но время потратить придется. А родственница… не знаю… если отношения близкие, она бы за ним приглядывала… а если нет, то к чему эти занавески?

…белые. И с петушками.

Вышивка, стало быть.

А вот Себастьяну в жизни никто не дарил вышитых не то, что занавесок, но даже платка носового. Хотя нет, платки аккурат дарила матушка, но ведь матушка – это совсем иное.

– Его распорядок знали. Вы правы. И привычки. И вот… конечно, можно было бы вести наблюдение, но…

– Это долго, – согласился Себастьян и, окинув кладбище взглядом, добавил. – Наблюдатель будет заметен.

– Именно. Тогда откуда? Да и… не ошибусь, если скажу, что на бутылку накинули «очарование»… потом-то точно установят, но я думаю, что накинули, иначе откуда это желание напиться…

Катарина потерла виски и поморщилась.

– Голова болит?

– Нет… еще нет, просто…

– Погано?

– Именно… и вот отключился он быстро, но…

– Бутылка чистая будет, – Себастьян кивнул, соглашаясь. – Да. Сонное зелье ненадежно. Нужно точно рассчитывать вес. Да и наш друг мог бы не ограничиться рюмашкой, и тогда проспал бы и труп, и возвращение Хельма…

– Не шутите так, – Катарина разом посерьезнела. – Не произносите его имя всуе. Здесь этого не поймут.

– Извините.

Она кивнула.

…расчет. Точный.

…если не зелье, то… заклятье? Амулет… или что-то вроде… пустяковина, которую находят на дорожке… было дело еще в Познаньске, когда нашлись умельцы сонные метелочки вязать. И с виду штука безобидная – перышки там, ниточки, смех, а не страх.

На колыбели такие вешают, чтобы дети спали спокойно. Или вот нервическим дамочкам прописывают. Только эти умельцы дамочек стороною обходили, в кабаках охотились, в ресторациях, выискивали клиента, чтоб посолидней, в карман подкидывали, а там, как жертва начинала носом клевать, то и уводили под белы рученьки…

…и главное, все-то думали, что человек меру потерял, вот и приключилось с ним несчастие. Первые-то вовсе заявления не писали, сами поверили, что спьяну…

– Он опытный, – Себастьян подхватил подброшенную мысль, которая оказалась такой удачной. – Он не стал бы поднимать незнакомые предметы. Подкинуть в комнату? Может и не сработать. Нет, амулет нацепили на него… вернемся?

Катарина, подавив зевок, кивнула.

А сторож не удивился.

И молча – сказывалась выучка военная – принялся разоблачаться. Пальто. Пиджак, тесноватый в плечах. И рубаха с тонкою вышивкой…

– Подарили? – Катарина рубаху и потянула к преогромному неудовольствию хозяина. – Скажите, накануне ведь подарили? И попросили… настоятельно попросили надеть, верно? Или не попросили, но… она обещала прийти, так?

– Ишь ты… и чего? – он явно не желал вновь отвечать на вопросы, особенно столь неудобные. И пусть пока никто ни в чем не обвинял его, да и сам он за собой вины не знал, но чутье, выработавшееся за годы службы близ границы, подсказывало, что неприятности близки.

– Собиралась прийти… вы убрались… занавески ведь только-только повесили, поэтому чистые и не пахнут?

– Ну…

– И рубаху надели, чтобы ей приятное сделать…

Она разгладила рубаху.

– Это я заберу. Под расписку, само собой. Вернут по окончанию следствия.

– Она хорошая, – сторож натянул пиджак на голое тело. – Она больным помогает… она…

– Она подсунула вам интересный узор, – Катарина ткнула пальцем в переплетение красных и белых нитей. – Вот эта часть больше известна как «Зуд покойника». Вступает в реакцию с остаточными эманациями проклятий. Для диагностики и используется… именно из-за нее вам стало дурно. А вот это…

Нити синие.

И зеленые.

И желтизны самую малость. Узор красив, он даже кажется живым. Линии меняются, одни гаснут, другие вдруг появляются, становятся болезненно четкими… Себастьян моргнул.

Не только шуба нужна, но и очки.

Синие.

Те, которые остались памятью о хорошем человеке…

– Не стоит вглядываться, – Катарина поспешно свернула рубаху. – Это «Сон покойника». Его, к слову, тоже применяют в медицине, скажем, при серьезных ранениях, Человек спит настолько крепко, что не ощущает боли…

– Она… она не могла… – сторож обнял себя и жалобно, словно требуя подтвердить, что она и вправду не могла, произнес. – Она хорошая… она людей лечит…

…госпиталь.

Еще одна громадина, которую и выпавший снег не способен был облагородить. Слепые окна, то ли снегом этим залепленные, то ли занавешенные одинаковыми белесыми шторками. Скользкие ступени. Дверь на тугой пружине, открыть которую Катарине удается не с первого раза. Ей вовсе начинает казаться, что она не справится.

Ни с дверью.

Ни с делом.

Князь молча отстранил ее и сам открыл, поклонился, пропуская Катарину и тихо произнес:

– Нам ведь не случайно подбросили такого удобного подозреваемого… бывший военный. Полтора десятка лет на границе. Ранение в голову, потеря сознания… потеря контроля. Легко представить, что именно он и убил девушку. Скажем, наступило помутнение…

– Где убил? – Катарине этот разговор не нравился, как не нравился и сам госпиталь, слишком большой и неуютный.

Здесь пахло болью.

И еще смертью.

– А когда и кого интересовали подобные мелочи? Дело ведь закрыть просто… более того, – Себастьян огляделся, – я почти уверен, что наш с вами общий друг попритихнет… на год или два.

Искушение.

А ведь за год или два многое можно успеть.

…довести дело до суда, приговора и исполнения – затягивать не станут.

…подать заявление о переводе. Удовлетворят. Харольд спит и видит, как бы от нее избавиться.

…вовсе сменить профессию. Пойти, скажем, в учительницы… или в библиотекари… или стать кем-нибудь другим, мирного свойства.

Демон смеялся.

…второй этаж.

Северное крыло. Полупустые коридоры. Приоткрытые двери и палаты. Кто-то поет, кто-то стонет. Сестры милосердия в темно-синих платьях с обязательными чепчиками на волосах.

…и доктор.

Ей слегка за тридцать, хотя выглядит она старше. Некрасива. И темно-зеленый халат, наброшенный поверх простого платья, ей не идет. Платье темное, из какой-то плотной ткани, и пошито неудачно – на груди висит мешком, а на животе натягивается.

Белый воротничок подчеркивает нездоровую бледность кожи.

И лицо женщины кажется мертвым.

– Не понимаю, чего вы от меня хотите, – голос у нее красивый, низкий, выразительный.

– Вы подарили эту рубашку вашему любовнику…