... Она снова пришла ко мне, Дурдана! Теперь я уже ждал ее, ждал и холст, натянутый на подрамник в моей комнате. Я не знал, смогу ли снова работать, но разве можно было забыть те минуты, когда моей рукой двигало сжигающее душу вдохновение...
Дурдана навещала меня еще и еще. Я перестал бывать на занятиях. До рассвета писал, а потом в изнеможении валился на кровать и, как убитый, засыпал. День и ночь смешались...
... Но однажды фея пришла очень печальная. "Случилось недоброе", подумал я.
-Вы разве ничего не знаете? - спросила она, присев по привычке на краешек моей постели. - Вашего любимого учителя...
Глаза ее затуманились...
- Что с ним? - прошептал я, сраженный догадкой.
- Его лишили работы... Такого человека...
Казалось, она не может продолжать... Дурдана пересела поближе, словно готовясь рассказать мне длинную историю, и доверчиво улыбнулась, заметив, как я заволновался, почувствовав ее близость...
- Он, как и вы, когда-то любил меня. Но в этом обществе, в мире наживы трудно тому, чьи чувства чисты. Меня многие считают колдуньей...
Я и впрямь слышал нечто подобное. Напрягая память, вспомнил. Как-то в институте говорили о том, что Дурдана - колдунья, что ей две тысячи лет, но она, превратившись в восемнадцатилетнюю девушку, совращает молодых простачков, и жертв ее - не счесть. Я тогда пропустил все это мимо ушей, как вздорный вымысел... Но вот сейчас... неужели это серьезно?..
Наш новый преподаватель по классу рисунка господин Хамави низенький, гладко причесанный, со сверлящими собеседника глазами - знакомился с нами долго, изысканно, на аристократический манер. На первом же занятии он принялся излагать суть нового метода в искусстве.
- Задача художника - приносить пользу обществу, - заявил он безапелляционно, глядя вверх, на резной потолок. - Когда я говорю "пользу", я имею в виду произведения, отвечающие требованиям нашего сегодняшнего дня...
Я, словно не обратив на это никакого внимания, спросил:
- Что подразумевается под термином "полезное искусство"?
Все взгляды устремились на меня.
Новый учитель не скрывал раздражения.
слогам^Тд^иТТ^ следующее- - Л^ьше он произнес по
моме^ин^^тс^Г^ на TCK^
однЙо^е-о^^^^^ с его мнением.
жествен^ТЗ^Т н^ с вами' ~ сказал господин хамави ^
ченному способ? ^Тжения^знТ^то0^ "'^"^ с тем' облег
В голосе его 'KpenTnT^^^BeSe^Z^'T бе3 цвета
ночное.SoZ^He'K^cT^^^6^ учитель' - обилие и беск0
на чем-то^^номТ^л^^ не позволяет сосредоточиться
^a^S^^асоадавая ^"У" КАРТИНУ, целесообразно убрать с лу^я^.w^:н^_w^мs^^.vwmл Решение этой проблемы.
I
Переведя дух, он продолжал все так же торжественно:
- Для этого достаточно применить искусственные глаза, а они не позволят людям отвлекаться для созерцания цветов и оттенков.
Искусственные глаза!.. Мы переглянулись. И вдруг увидели: новый учитель смотрит как-то особенно: прямо перед собой, почти не моргая.
А он продолжал, и все больше креп, набирал силу его жуткий голос.
- После продолжительных, долголетних научных исследований я изобрел такие глаза! Они упрощают жизнь, ибо различают лишь черный и белый цвета, сглаживают различия. В нашу эпоху, в век электроники и лазеров пересадка таких глаз не составляет особых трудностей. И я первым, на себе, применил свое изобретение! Я смотрю на вас и вижу всех вас одинаковыми.
Стеклянные глаза нового учителя впились в нас так, словно этот человек хотел высверлить из нас все неугодные ему мысли.
В аудитории водворилась тревожная тишина. Мы затаили дыхание.
- Отныне вы должны пользоваться искусственными глазами, - закончил наш новый учитель тоном, не терпящим возражений, и устало опустился в кресло. Ибо сейчас нет необходимости искать сложные цветовые гаммы. - Он уставился на искусную резьбу на кресле, что, очевидно, решило его дальнейшую судьбу.
- Всем ли обязательно пользоваться этими новыми глазами?
Студенты, как по команде, повернулись в мою сторону, и было видно, что мой вопрос некоторым показался неуместным. Пронзительный взгляд учителя остановился на мне, казалось, ноги мои одеревенели.
- Всем не обязательно, - многозначительно ответил он наконец, - но художникам, использующим передовой способ, открыты все пути... Нетрудно было догадаться о смысле этих слов...
Прозвенел звонок, и мы облегченно вздохнули.
* * *
Расстроенный, я брел бесцельно по раскаленным улицам и попал в заброшенный загородный сад. Оглядевшись, Заметил каменную скамью, на которую я и присел.
Солнце еще не зашло, в саду было сумрачно и неуютно. Сильный ветер гнул деревья, тревожно шелестела листва, вода в полуразрушенном мраморном бассейне покрылась неспокойной рябью. Ветки огромного дерева хлестали по гранитной голове памятника какому-то древнему ученому, словно стремясь сорвать с него чалму. Вдали, в глубине сада, виднелся старый с зубчатым карнизом дворец. Шелковые шторы на его окнах рвал ветер, рни пламенели в зареве заката. Ветер принес бурю. Рослые платаны вокруг дворца содрогались от сильных порывов ветра, их слабый стон напоминал стенания больного. Вдруг, осветив небо, ударила молния. Она ослепила меня, показалось, что на голову со всего размаху обрушилась огненная сабля... Я упал, как подкошенный, и потерял сознание...
Когда я пришел в себя, буря утихла, и на темном небе мерцали звезды. Удивительно, но я чувствовал себя непривычно легко, как будто сбросил с себя тяжесть, казалось - могу взлететь высоко-высоко...
Опираясь о землю руками, я встал на колени, оглянулся и вздрогнул - на траве рядом со мной лежал юноша. Он, по-видимому, был в глубоком обмороке. Я вгляделся в его лицо, и меня охватило смятение - как две капли воды, юноша был похож на меня! Я побежал к бассейну, принес воды и попытался напоить юношу. Приложил ухо к его груди - сердце бьется... И все уверенней, сильнее. Наконец юноша открыл глаза, посмотрел на меня, видимо, тоже с удивлением узнавая во мне знакомые черты, и тихо, с налетом иронии, сказал:
- Ты лучше послушай свое сердце. Есть ли оно у тебя?..
Оторопев, я приложил руку к левой стороне груди. Как будто ничего не слышно... Не может быть!..
- Да, не удивляйся. Сердце у нас с тобой одно на двоих, и оно у меня, - он показал на свою грудь.
- А кто ты такой? - Я не очень-то поверил его словам.
- Я - это ты.
Голова у меня закружилась, я едва удержался на ногах. Пошарив в карманах, нашел сигареты, закурил и предложил ему. Мы долго молча курили. Наконец он заговорил:
- Ты был несправедлив к фее Дурдане. Эта девушка - самая прекрасная на свете. А ты поверил чепухе, которую болтают о ней люди непорядочные. Я очень люблю ее, да и ты ведь любил.
- Нет, - поспешил возразить я. - Я ее не люблю. Она колдунья. Ей тысячи лет, и она превращает каждого, кто к ней стремится, в комок пыли...
- Брось, все это сплетни господина Хамави. Ты просто боишься. Боишься, что и тебя могут выгнать из института, как выжили старого учителя. А ведь у каждого таланта, в сущности, есть своя фея, своя вдохновительница. И у людей, проживших тысячу лет, тоже были свои феи...
Я раздраженно махнул рукой и ушел. А он отправился искать свою фею.
* * *
С того дня я жил без сердца. Так было легче. Я уже не совершал необдуманных поступков, а руководствовался трезвым рассудком. И фея Дурдана больше не приходила ко мне...
Шли дни, недели, месяцы - унылые, однообразные. Хамави все чаще хвалил меня, и я втягивался в свою новую жизнь. И мне уже не казалось удивительным, что там, где раньше билось сердце, теперь пусто и спокойно. Иногда я приходил в ужас: а вдруг окружающие узнают, что у меня нет сердца? И я старался отдалить от себя всех, с кем дружил раньше, кто был мне когда-то дорог. О двойнике я тоже старался не думать - это было мучительно.
Закончилась учеба и меня взяли в оперный театр. Господин Хамави дал мне отменную аттестацию, он назвал меня самым способным и перспективным молодым художником.
