Знали ли вы, что я пишу стихи? Вряд ли, вас это никогда не интересовало. А между тем есть посвящение вам. Вот оно.
Солнечному
Я помню вечер этот знойный…
«Мы расстаемся» – ты сказал.
Еще никто такой спокойный
Меня в объятиях не держал…
Я помню рук твоих сплетенье
И запах крепких сигарет,
И неуемное волнение,
И мой вопрос, и твой ответ…
И взгляд, от страсти потемневший,
И нашей ночи первой пыл,
И ветерок внезапный вешний…
А ты? Ты, верно, все забыл…
Как больно бьет, бывает, слово!
Ты предлагаешь мне дружить…
А я произнести готова
Все то же: «Alles aber nichts!»
– Oder, – машинально поправила Мария – откуда-то вдруг всплыли обрывки гимназических знаний.
– Что?
– Кто из нас немец? По-немецки «Все или ничего» – «Alles oder nichts!», если она это хотела сказать. А aber – но. Ты ее любил?
– Мне было с ней хорошо.
– А потом?
– А потом я встретил тебя.
– И?..
– И… И все! – он беспомощно развел руками.
– Мне ее жаль. Очень, – прошептала она. – Умная, интеллигентная и, наверное, красивая…
– Да… Марийка, родная, давай я сожгу это письмо, и мы больше не будем к этому возвращаться. Я просто не посчитал возможным что-либо от тебя скрывать.
– Нет, – она покачала головой. – Возвращаться не будем, а жечь ничего не надо. С чувствами так нельзя.
Они и правда больше никогда не говорили об этом, но письмо Мария сохранила навсегда.
А купеческая Самара тем временем неуклонно превращалась в промышленный Куйбышев. Строились дома и предприятия, открывались клубы и дома отдыха – осуществлялось «планов громадье», и молодые журналисты, уже получившие от щедрот государства квартиру, работали с небывалым подъемом, ощущая свою сопричастность великому делу Сталина – Ленина, свято веруя в правильность курса, указанного вождями и партией.
Благосостояние советского человека выросло настолько, что родное правительство решило запретить аборты: «Нам нужны люди! Наша страна готова вырастить и прокормить всех своих граждан!».
Карандаш резво бегал, едва успевая за словами главврача роддома: теперь непременно повысится рождаемость… женщины будут навсегда избавлены от непоправимого вреда, наносимого искусственным прерыванием беременности, от угрозы бесплодия… каждая, слышите, каждая должна лично поблагодарить товарища Сталина за заботу о здоровье ее и будущих детей, за дарованное ей счастье материнства!
– Спасибо, – Маруся захлопнула блокнот. – А теперь, если можно, не для прессы.
– Не для прессы? – устало взглянула пожилая женщина. – Извольте. Теперь начнут привозить с кровотечением, с морковкой, с ложкой… Раздолье для абортмахеров! Но это между нами, я надеюсь.
– Да-да, я понимаю, конечно!
– Кстати, а у вас дети есть?
– Нет, все как-то…
– Вот и не тяните. И приходите рожать!
– Договорились! – она улыбнулась и направилась к выходу.
А ведь она права, эта докторша с усталыми глазами. Пора. Ей 31 год. Но им так хорошо вдвоем!
Карл увлекся киножурналистикой, и получалось у него здорово. Он вообще был не только умен и красив, но и необыкновенно, всесторонне талантлив: великолепно рисовал, ни дня нигде специально этому не проучившись, прекрасно фотографировал. Сценарии к двум документальным фильмам были одобрены в Москве и уже взяты в разработку. При этом не оставлял службы военкора. Однажды просто влетел домой, радостный, возбужденный, закружил жену:
– Марийка, Чкалов приезжает, послезавтра беру у него интервью!
Отчаянно смелый летчик был идеалом не только для мальчишек, на него молилось несколько поколений, и Маруся даже позавидовала мужу по-белому – уж очень хотелось пообщаться с легендой авиации.
После интервью сидели до глубокой ночи, Карл с восторгом рассказывал о простоте и обаянии кумира, хохотал над его проделками вроде пролета под Троицким мостом в Ленинграде и даже заикнулся было о…
– Нет! – твердо заявила жена. – Никаких ОСОАВИАХИМов! Тем более, скоро нас будет трое…
– Чижик… Любимая! Как же я рад!
Вот чего он был абсолютно лишен, так это столь полезного в хозяйстве набора мужских навыков – даже такая мелочь, как необходимость вбить гвоздь, приводила его в смятение. Марию это не особо огорчало – всегда можно было вызвать электрика, водопроводчика, бригаду штукатуров и заплатить им. Покупку предметов интерьера он тоже считал излишеством, и мудрая жена наловчилась покупать приятные мелочи, создающие домашний уют, когда муж был в очередной командировке.
– Марийка, чьи это стулья? – с недоумением вопрошал он, вернувшись. – Откуда?!
– Я их купила!
– А этот абажур?!
– И его тоже.
– Но это же безумно дорого!
– Но мы ведь прилично зарабатываем, я накопила. Тебе же хочется возвращаться домой, а не в сарай?
– Домой… И знаешь, у нас очень уютно.
– Ну вот видишь, а ты говоришь – излишества…
Подготовкой дома к появлению малыша они все же занимались вместе: Карл рисовал эскизы, она принимала их или отвергала, наконец план генеральной реконструкции был утвержден и Мария принялась его воплощать.
Осенью родилась девочка, крошечное черноволосое чудо, так похожее на отца.
Она читала это сумасшедше нежное письмо, лежа в многоместной палате, и улыбалась.
Октябрь, 1937
Родные мои Марийка и Лорочка!
Жду не дождусь вас. Завтра в 2 или 3 часа приеду за вами. Сообщи мне, пожалуйста, что нужно купить и приготовить. Как быть насчет ванночки? Может быть, можно применить таз?
Сегодня был у Тенниковой (наш новый управдом), нажимал насчет тепла. Говорит, что 26 октября ремонт отопления закончат. Пока придется жечь камин, он спасет нас. Кроме того, можно еще керосинку и большую лампу (в большой комнате, чтобы не было большой разницы температур).
Марийка, как кушает Лорочка? Достаточно ли у тебя молока?
Жду вас с нетерпением!
Ваш любящий муж и отец
Карл Еник
Они с удовольствием погрузились в эту совершенно новую для себя жизнь, попеременно вставая ночами к Лориньке и радостно осваивая родительские обязанности. Малышка росла красивой и шаловливой, Карл упоенно фотографировал жену и дочь, восхищаясь их фотогеничностью. С какой гордостью он вез коляску, держал девочку на руках! Это его, и только его, а значит, самое лучшее, самое любимое! По-прежнему собирались с друзьями, теперь уже тоже молодыми родителями, устраивали пикники, детские праздники, путешествовали по Волге. Самая красивая пара превратилась в самую красивую семью Куйбышева.
Неужели это она, дикая забитая Кузя, родившаяся в сибирской глухомани, на станции Иланская, так счастлива? Неужели это у нее, у Машки, влюбленный как мальчишка, умница и красавец муж и чудесная дочь, своя уютная квартира? Неужели это она работает в крупнейшей областной газете и живет в прекраснейшем из городов, в двух шагах от великой русской реки? Неужели есть все то, о чем она даже мечтать не смела?! Или нет… смела. Но только мечтать. Господи, пусть это никогда, никогда не кончается!..
Глава четвертая. Страх
– Как же так, Мария Васильевна? Вы, советский человек, перспективный молодой журналист – и член семьи изменника родины?
– Это какая-то ошибка, гражданин следователь, – с трудом выговорила она помертвевшими губами. – В нашей семье нет и не может быть изменников.
