Впрочем, это уже ничего не меняет, как он там отреагирует и что предпримет, и Клавдии становилось холодно от испуга перед неотвратимостью наступления какой-то новой жизни.

Чтобы занять руки и загрузить голову, кроме бесконечных мыслей о Марке Светлове, Клавдия решила соорудить какой-нибудь замысловатый ужин. Что-нибудь фундаментальное, подбадривающее, любимое, что может порадовать, какое-нибудь вкуснейшее баловство. И долго ходила по огромному и гулкому, как ангар, магазину, толкая впереди тележку, пытаясь сообразить, чего хочет.

Что-то все-таки надумала, но какое-то несуразное, никак не получалось сосредоточиться, все переключалась на мысли о Марке, даже рассердилась на себя и отчитала шепотом у прилавка с морепродуктами.

Добравшись домой, переоделась, умылась и, включив погромче концерт Андреа Бочелли, так что он заполнил собой все пространство квартиры, погрузилась в прекрасную музыку, и ей удалось наконец полностью отделаться от навязчивых переживаний и бесконечных дум и отдаться неторопливому процессу готовки.

Удобно устроившись на диване, она вычитывала справки и копии архивных документов перед сном – что планировала сделать еще утром, когда раздался звонок в дверь, заставивший ее непроизвольно вздрогнуть всем телом от неожиданности.

Клава кинула взгляд на часы на стене, стилизованные под картину импрессионистов, – половина десятого вечера, прямо скажем, не совсем чтобы гостевое время на дворе в доме порядочных граждан, отдыхающих после трудового дня. Настойчивая трель звонка, не прерываемая гораздо дольше, чем в первый раз, радостно разлилась по притихшей квартире.

Клавдия слушала это тирииль-тирииль-тирииль и отчего-то не спешила подниматься и идти открывать – она совершенно точно знала, кого там принесло, а вот зачем…

Но открывать придется – если этот мужчина решил что-то сделать, он сделает во что бы то ни стало, пусть хоть остановится Земля, разыграется зомби-апокалипсис, объявят победу коммунизма или высадятся инопланетяне не с самыми мирными намерениями. Он провел комплексный анализ проблемы, сделал выводы и принял решение, что следует делать, и любые препятствия между пунктами В – «принял решение» и пунктом С – «следует делать» уже не имеют никакого значения, как не влияющие на систему факторы.

Как-то так, он может объяснить это гораздо красивей и логичней – заслушаешься. Правда, вряд ли что поймешь, но все равно красиво.

И, тяжко вздохнув и выдохнув, Клавдия решительно поднялась с дивана.

– Здравствуй, – пробурчал Марк, когда она распахнула дверь, и протянул ей большой фирменный пакет с веревочными ручками. – Это моя помощница купила тебе тут какие-то сувениры.

И, сунув ей в руки пакет, вошел в прихожую и закрыл за собой дверь.

Он всегда был правдив, порой до неприличия, и прямолинеен, как танк в лобовой атаке. И не имелось никакой возможности втолковать ему, что так не принято общаться, что надо как-то мягче или хотя бы уклончиво и осмотрительно, чтобы не обижать людей. Это называется тактом. На что он неизменно отвечал, что симпатичным словом «такт» люди маскируют принятую и обязательную лживость в общении и умалчивают факты, о которых всем известно. Он для себя не видит в этом необходимости.

– Почему ты не прилетела? – шагнув к ней поближе, напряженно всматриваясь в лицо, задал он вопрос, который его интересовал больше всего.

И Клавдия с удивлением поняла, что он очень волнуется, настолько волнуется, что так и продолжает держать в руке свою дорожную сумку с аэропортовской биркой на ручке, позабыв поставить ее на пол или на скамейку у двери.

– Ты приехал прямо из аэропорта? – спросила она.

– Да, – недовольно буркнул он, – какое это имеет значение. Скажи мне: что у тебя случилось? Почему ты не могла прилететь ко мне?

– Ты ужинать будешь? – поинтересовалась Клавдия.

– Буду, – кивнул он и надавил голосом, призывая к немедленному ответу: – Клавдия!

– Идем в кухню, что мы будем здесь стоять и разговаривать, – недовольно заметила Клавдия и напомнила: – Поставь уже куда-нибудь сумку и проходи.

И не дожидаясь его реакции, развернулась и ушла, оставив его в прихожей снимать куртку и переобуваться в домашнюю обувь.

Он пришел практически следом за ней, крайне недовольный и решительно настроенный немедленно получить ответ. Клавдия развернулась к нему, вздохнула и ответила:

– Я беременна. – И пояснила более обстоятельно, зная, как он любит конкретику и четкие формулировки: – Я жду рождения ребенка.

– Так, – растерянно произнес Марк. Помолчал, по своему обыкновению, осмысливая информацию, и, указав пальцем куда-то в область Клавдиного живота, уточнил: – У тебя там сидит ребенок?

– Да, – сдержав усмешку, сказала Клавдия. – Там довольно тесно, поэтому скорее всего он сидит. Или полулежит.

– Ты из-за этого не прилетела? Ты себя как-то не так чувствуешь? – в полной растерянности расспрашивал он.

– Да, из-за этого, – подтвердила Клавдия. – Не то чтобы я себя плохо чувствовала, но не так, как обычно. Меня иногда мутит, а иногда, но редко, немного кружится голова. Но дело не в этом. Ты же знаешь, я не очень хорошо переношу полеты, да и в транспорте меня гораздо больше мутит. А уж в самолете, все эти взлеты-посадки, перепады давления и искусственный воздух, я даже думать об этом не хочу в моем нынешнем положении. К тому же у меня работа.

– Раньше работа тебе не мешала прилетать ко мне, – напомнил он.

– Мешала, – призналась Клавдия. – И это всегда было сложно – все бросить в один момент, договориться на подмены и куда-то нестись по первому твоему требованию.

– Ты никогда не говорила об этом, – рассеянно заметил он, видимо, все еще в шоке от потрясшей его новости.

– Нет, – подтвердила Клавдия. – Не говорила.

– Так, – решительно заявил Марк тем тоном, которым обычно говорил, когда принимал какое-то решение. – Надо же что-то делать с этим! – И он снова указал пальцем на ее живот.

А Клавдия окаменела.

Ей всегда казалось, что если случится что-то ужасно непоправимое, какая-то страшная беда с ее родными, любимыми людьми, то у нее ужасно заболит сердце.

Но она и предположить не могла, что от слов того самого родного человека, произнесенного деловым тоном, можно окаменеть в долю секунды.

Она знала его мильён лет, наверняка знала еще до, как они встретились в этой жизни. Она знала, как он ест, пьет, говорит и двигается, знала, что он любит, а что не переносит и отвергает категорически, как он отреагирует на ту или иную ситуацию и что скажет, порой еще до того, как он отреагирует и скажет. Она чувствовала его всего, всей кровью, сознанием и самой жизнью, все его реакции и побудительные мотивы.

И все эти его качества проистекали из одного главного стержня его натуры – силы духа, силы воли, порядочности, целостности и еще нескольких составляющих настоящего человека и сильную, неординарную личность.

И в тот момент, когда он деловым тоном произнес, что с «этим» надо что-то делать, Клавдии показалось, что рухнул весь ее мир, – оказалось, что она его совсем не знает и это какой-то совершенно другой человек. Другой! Не тот Марк Светлов, какой-то иной!

Оставалось только помереть от такого… от такой другой жизни, от чужого Марка Светлова, от себя, потерянной. Идиотка.

И, прилагая огромные усилия, разлепив окаменевшие губы, она спросила мертвым голосом:

– Что делать?

– Ну, откуда я знаю! – воинственно от полного расстройства чувств повысил он голос. – Что там делают в таких случаях?

Клавдия медленно прикрыла глаза – смотреть на него не могла, чувствуя, как ее накрывает опустошающая волна бесконечного, болезненного разочарования и какого-то мертвенного отчаяния.

– Я не знаю! – повторился он, окончательно разнервничавшись. – Специалистов надо спросить, что делать! Как-то правильно питаться, витамины какие-то пить! Гулять. Где-то я слышал, кажется, что женщинам с ребенком внутри надо ходить больше обычного.