— А я всегда один буду, тятя. Не первый год прошёл, как потерял я Беляну. Не правильно это, не нормально. Давно уже и забыть можно и заменить, а я как дурень живу. С утра встану, печь затоплю, по избе пройдусь и в лес меня гонит. Там до одури шатаюсь, только чтобы в избу пустую не возвращаться. Что же я за мужик такой, коли самого главного не смог ей дать. Всё к ногам её кинул, а главного не смог. Вырвать пробовал её из себя, да не только в сердце она моем, она меня всего заполнила. До краев, до самой макушки, только она. И до боли хочется прикоснуться к ней, запах её почувствовать, улыбку увидеть, только для меня чтоб улыбалась. Но голова-то всё понимает, что мечты это, а сердце не остановить — надеется окаянное. Я вернусь по весне в деревню, тятя. Буду проситься в дом твой. Не могу один жить.

Макар замолчал. Лежал, тишину слушал и благодарен отцу был, что не услышал жалости, упреков, советов. Ничего не услышал.

Макар повернулся на бок, глаза закрыл, сон призывая.

А рядом, на соседней лавки, лежал самый его родной человек. Глаза его смотрели в черноту потолка и из уголка медленно стекала слеза. От бессилия, сердце рвалось на мелкие куски, выжигало нутро. Не выносимой болью душа болела, за сына.

Ах, если бы можно было боль забрать, всю бы её в себя принял, без остатка забрал, только бы чаду его легко было, спокойно.

За окном мело. Ветер поднимал миллионы снежинок, крутил их и подбрасывал, не давая опуститься на землю, а они ликовали, отдаваясь ветру полностью, откликаясь на любое его безумие.

Ветер завывал в голых кронах деревьев, и ему вторил тихий, тоскливый вой. Волк грустил с людьми, уже мирно спавшими в тёмной избе.

20

Прощание с отцом было тяжелым. Макар долго стоял на поляне перед домом, слушал. Весь свой слух напряг! Каждый звук, каждый скрип и вздох отца уловить хотел.

Рядом с Макаром сидел волк. Тоже уши навострил. Тоже слушал.

Когда отец ушёл далеко и слышать его Макар уже не мог, он к волку присел, за бакенбарды потрепал:

— Ну, что одни мы остались.

Вожак аккуратно лапы свои на плечи ему поставил и толкнул назад. Макар на спину упал, лежит во все глаза на волка смотрит. Понять не может, к чему это он. А волк тявкнул, мордой снег сковырнул и Макара обсыпал. Стоит, поскуливает, да точно приплясывает на месте. Макар в голос засмеялся, ну точно, как в детстве Русай с ним играл. Закинет в сугроб и сверху снегом порошит. Макар долго не думал, сам на волка кинулся, пытаясь его увалить. Да только куда там.

Всю поляну вспахали, всё снегом завалили, борясь друг с другом.

Потом опять у печи сушились, да согревались.

Макар благодарен волку был, что отвлёк от грустных мыслей, что радость ему подарил, заместо уныния.

Потянулись серые, однообразные зимние дни.

Ох, и лютая зима нынче была. Порой, несколько дней на улицу нос не кажешь. Крепко держит мороз, точно в тиски всё стянул ледяными оковами. Трещит, скулит, выжигает все живое.

Волк давно не приходил и не чувствовал его Макар рядом. Зимой волки больше страдают от голода, чем от холода. На зиму у волка вырастает теплый и толстый мех, который не дает животному замерзнуть. Поэтому и не переживал Макар из-за пронзительных морозов, да и уверен был, что со своей стаей его волк. Объединившись легче поймать лося или зверушку какую.

Так Макар и коротал свою зиму один. И что радовала Макара, что не тянулась она, нескончаемыми минутами, бесконечными днями. Зима летела. Морозы прошли и легче стало.

Он чутко чувствовал увеличения дня, чувствовал медленное оживание природы.

А когда февраль постучался в окно избы, своими частыми вьюгами, то и вообще веселее стало. То весна стучалась.

21

Макар сидел у печки и штопал вещи свои.

С вечера вьюга разыгралась, то жалобно в окно скреблась, то билась сильными порывами леденящего ветра.

А днём яркая погода была, безоблачная, но солнышко ещё не грело, оно только с середины февраля щеки припекать начнёт.

От печки шло тепло, мягкое, ласковое. Поленья потрескивали, в окно царапалась вьюга. Дремотно было Макару. Положил последний аккуратный стежок и стал ко сну готовиться.

Потушил керосинку, на лавку лёг. Сразу заснул, даже не крутанулся ни разу.

А проснулся от света яркого. Точно, как на лугу в полдень заснул. Солнце в глаза светит, а лучи под веки забраться хотят. Спокойно, блаженно и укропом пахнет.

Макар лежал, смотрел в потолок и улыбался.

Озаряющая светом весточку прислала. Разрешилась, значит Светозара. И, спасибо Господу, благополучно. Укропом пахло, значит девочка. И имя ей Всемила будет.

С хорошим настроением встал Макар. Всё улыбался. Дядькой стал. Считай, одиннадцатый раз уже дядька.

У них почитали старые обычаи, по дедовски жили.

Считалось, что девять детей должно быть в семье. Каждого из родителей создало четверо, отец с матерью, Пресвятая Богородица и Господь Бог. И мы должны оставить за тех, кто нас породил потомство. За отца — четыре и за мать — четыре. А первый ребёнок считался первородным, он всегда принадлежал Духу Рода.

Предохраняться и прерывать беременность строго запрещалось. Вот и рожали баба, сколько Бог дал.

Макар любил детей и они его любили. Племянники облепляли его со всех сторон, стоило ему появиться в деревне. Макар приносил гостинцы от зайчиков. Берестяные колечки для девчушек и деревянные ножи и сабли для мальчиков.

Всю зиму считай и строгал и плёл подарки эти. В другое время на то и минутки не сыщешь.

Волк стал чаще приходить.

Когда первый раз, после крещенских морозов пришёл, аккуратно ещё Силу в Макара влил. Немного, но после этого Макар с неделю привыкал к новым своим ощущениям.

Казалось ему, что сам лес стал слышать и чувствовать саму природу. Каждое деревце и кустик он теперь трогал, нюхал, общался с ними.

Деревья старые пахли затхлым чем-то. Молодые — точно трава скошенная. Больные деревья тонко, еле уловимо вибрировали.

А если руку приложить на ствол и говорить с деревом, то оно откликалось, ей — Богу, откликалось. Через ладонь, точно струйки проходили, по венам текли, к Силе стремились. От здорового и молодого дерева — Сила питалась.

Со слабым и старым — Сила щедро делилась. И оно втягивало эту Силу в себя, подпитывалось ею и легче ему становилось.

Макару до безумия это интересно было. Толи будет весной и летом. Сколько всего обрушится на него. Сколько всего сделать сможет.

22

Все утро в лесу с волком ходили.

Погода стояла тёплая, добрая. Солнце яркое слепило глаза.

Волк проводил Макара до избы и ушёл.

Ближе к вечеру Макар уловил далёкие голоса, скрип лыж, запах пороха и чей-то сильный, застарелый кашель.

По всему, трое взрослых идут и ребёнок.

Что за странности? Не мог в ум взять Макар.

Когда путникам до избушки оставалось совсем не много, с получасу ходьбы, Макару в ноздри ударил запах. Такой яркий, родной, тёплый, такой сладкий, такой любимый. Из тысячи узнал бы его. Из миллиона запахов только его бы в себя вобрал и дышал бы только им.

Так Беляна пахнет. Его Беляна. Несколько лет он не видел её, не чувствовал, а сейчас всё разом накатило на него, и желание, и ревность, и любовь, и отчаяние. Как заново все эти годы переживал.

Когда-то Макар так же пах, но нет теперь на нем этого запаха, ни крупинки не осталось. На другом теперь этот дурманивший запах. Он то и нёс его на себе сейчас к Макару.

Сила колыхнулась, заворочалась. Всё внутри завибрировало, заклокотало, точно вулкан просыпаться стал. В грудине зажгло. Макар всю волю свою призвал, держал Силу, успокаивал. А она не унималась, точно своё почувствовала. Своё — родное. Ревностно вздыхала запах Беляны с другого и отчаянно рвалась, билась.

Макар почувствовал, как Волк заволновался, рядом кругами во круг избы заходил.

И вдруг стихло всё. Даже сердце не стукнуло, даже печь замерла.

Тишина, звенящая тишина.

А потом, сметая всё, от куда-то из глубины, мощным потоком, хлынула Сила. Прошла через него, разрывая путы и выплеснулась наружу, готовая разнести, затопить и разрушить всё вокруг.