– Жоржик-коржик, дай – мяу – молочка!

– Не дам за то, что дразнишься, – сказал Жоржик и пошёл спать.

Мама его раздела и ушла. Жоржик долго не хотел закрывать глаза. Он всё хотел дождаться старушки в синей кацавейке и хорошенько попросить её… Пусть бы оставила красный камешек ещё хоть на день. Камешек положил под подушку.

Но в комнате было тепло и тихо, а сверчок где-то близко у кроватки проснулся и запел: «Цир – закрой глазки, цир – закрой глазки, цир – закрой глазки».

Жоржик закрыл.

Утром, только проснулся, сейчас же руку под подушку – камешка нет. А вместо камешка лежит книжка: звери в ней разные, птицы, букашки и разные жучки. Всё есть. И про всех написано, как кто живёт, что ест, как кто поёт, как жужжит, как мяучит. Всех спрашивал Жоржик – и маму, и Дашу, и даже Амишку, да никто не знал, кто книжку принёс.

Должно быть, старушка – кому же больше?

‹1912›

Кукла Нолли и паяц Пшик сидят на подоконнике и скучают. Девочка Катя, у которой они жили, обещала взять их сегодня гулять и не взяла – ушла с няней. Почему не взяла? Рассердилась. Схватила вчера Пшика за голову и окунула его в свою ванночку. Няня закричала, Катя заплакала, а Пшик со страху всю краску из себя выпустил и тонуть стал. Из ванночки такой кисель вышел, что няня должна была другую наливать. Разве он виноват? Паяц не рыба. Потом Катя выкупалась, стала одеваться и села нечаянно на Нолли. Пружинка в Ноллином животе сказала: «Пик!» – и испортилась. Как Катя ни извинялась, как ни умоляла, как ни целовала Нолли: «Скажи: ма-ма, скажи хоть один последний раз, только скажи – ма!» – Нолли ни звука. Как без пружинки скажешь? Вот за это Катя и не взяла их с собой гулять.

Сидят Нолли с Пшиком на подоконнике, молчат и не двигаются, потому что кошка Мурка всё по комнате вертится. Заговори только при ней – всему дому станет известно. За окнами пушинки летают, солнышко светит, девочки с куклами в сад идут. Ужас, как гулять хочется! Наконец кошка Мурка ушла – слава тебе Господи! Нолли вздохнула, а Пшик хлопнул себя по лбу, прошёлся на руках по подоконнику и сказал:

– Нолли! Я что-то придумал!

– Воображаю!

– Придумал, придумал! Катин папа сейчас пойдёт на службу.

– Ну, так что?

– Мы побежим по коридору в переднюю…

– А потом?

– Влезем на стул!..

– А потом?

– Со стула, со стула, со стула – в карман Катиного папы пальто. Понимаешь?

– И пойдём гулять?! Пшик, ты золото, дай я тебя поцелую!

– После, после! – закричал Пшик. – Надо спешить, а то он уйдёт. «Раз-два-три!»

Пшик схватил Нолли на руки, раскачался, крикнул «алле-гоп!» и прыгнул через кроватку на пол.

– Пшик, – спросила Нолли, – а вдруг Катин папа положит руку в карман?

– Не положит! В одной руке у него палка, в другой портфельская кожа, а в третьей…

– Третьей нет, Пшик, не болтай глупостей… Тш… В коридоре никого нет. Бежим!

Пшик и Нолли побежали на цыпочках по коридору так тихо, как мухи бегают по потолку. У дверей перелезли через сонную Мурку и мигом очутились на вешалке.

– В какой карман лезть, в правый или в левый? – спросила Нолли.

– Полезай в левый, правый – дырявый!

Не успели они ещё хорошенько усесться, как в передней раздалось: «рип-рип-рип!» Катин папа подошёл к вешалке, снял пальто, встряхнул его так, что пассажиры в кармане стукнулись лбами, надел и вышел на улицу.

На улице Катин папа крикнул, как пушка: «Извозчик!» Пшик выглянул из кармана:

– Нолли! Мы поедем на извозчике! Подъезжает, подъезжает… Серая лошадь, совсем как Катина, только без подставочки.

– Цыц! – сказала Нолли и потащила Пшика за ногу в карман. – Цыц, мурзилка, а то он услышит!

Загремели колёса. Катин папа сказал: «Сорок». Потом испугался и поправился: «Тридцать пять». Поехали.

– Подвинься, чучелка, – запищала Нолли, – я тоже хочу выглядывать!

Пшик подвинулся и пробормотал: «Ой, сколько домов! Огро-о-мные! Белый дом, серый дом, жёлтый дом, коричневый дом, деревянный дом!»

– Смотри, смотри, Пшикочка! – завизжала Нолли. – Вагон без лошади! Красненький! Ай-яй, смотри, сзади тоже никто не толкает! Бу-у-у-у! Что это, это, это, Пшик?

– Это трамвай.

– Как же он бежит?

– Кондуктор толкает его с одного конца города, и он бежит до другого. Ловко, а?

– Пшик! – сказала Нолли, глотая последнюю шоколадную крошку, которую она нашла в кармане. – Пшик, довольно уже ехать. Давай спрыгнем…

– Давай! – Пшик осмотрелся кругом, схватил Нолли в охапку, вылез из кармана и, как блоха, прыгнул прямо на фонарь. Под фонарём в это время проходила дама и вела на шнурочке маленькую собачку, похожую на мохнатого червячка. Собачка остановилась, потянула носом, упёрлась передними лапками в землю, а задними стала загребать: левой-правой, левой-правой! Да вдруг как залает на фонарь:

– Тяф-тяф-тяф! О, зачем я на верёвочке! Тяф-тяф-тяф! Я бы перегрызла фонарный столб! Р-рр-тяф-тяф-тяф! Эти фонарные обезьяны полетели бы вниз, а я их в клочки, я их на клочки, я их вдребезги!!! Пусти! – завизжала она, но дама потащила собачку дальше, и она поехала на четырёх лапках, как на коньках.

Нолли и Пшик хохотали как сумасшедшие:

– Собачья морда! Ага, привязали, привязали! Ну-ка, достань! Тяп-тяп-тяп! Подумаешь, как страшно… Сама обезьяна, сама собака, сама злюка-гадюка несчастная!

– Пшик, – сказала Нолли, – давай слезем и дёрнем её за хвост!

– Она тебя дёрнет! Она тебе так дёрнет, что все тряпки из живота вылезут!

– Фуй, Пшик, какие ты гадости говоришь…

Помолчали минуточку. Пшик стал считать окна, а Нолли задумалась. Дождик стал накрапывать. Внизу люди зонтики раскрыли. Страшно.

– Пшик, Пшик, Пшик! – захныкала Нолли. – Поедем куда-нибудь?

– Куда?

– Ты мальчик, ты и выдумывай. Хорошее гулянье – сидеть на фонаре? Разве мы птичкины дети? Придёт фонарщик зажигать освещение, увидит нас, – что он с нами сде-ла-е-ет!

– Стой! Не хнычь, я уже придумал! Ты умеешь читать?

– Нет!

– Ну ещё бы! – Пшик фыркнул и почесал ногой за ухом. – Эх ты, пустая фарфоровая голова с локонами!

– А у вас что в голове?

– Не твоё дело. Видишь вывеску напротив – под вывеской окно: тряпки красные, тряпки зелёные, тряпки серо-буро-шоколадные…

– Вижу!

– Ну вот. Читай за мной: кра-силь-но-е за-ве-де-ни-е. Поняла?

– Нет.

– Мы слезем с фонаря – перебежим через улицу и… в форточку! Вот она открыта. Ейн-цвай-драй! Понимаешь?

– Пшик! – закричала Нолли. – Пшик, ты хочешь покраситься?

– Да, Нолли, я хочу покраситься. Я буду опять красный, как… красная краска! Вот! Чтобы ещё все паяцы на свете покраснели от зависти! Вот!

– Идём! – сказала Нолли.

Они слезли, перебежали через улицу и полезли в форточку. Никто не заметил. Только голодный воробей слетел с вывески, когда Пшик уже перекинул вторую ногу через форточку, и дал ему подзатыльник, – но ведь это почти не больно.

Пшик и Нолли спустились по занавеске на подоконник и заглянули в комнату.

– Цыц! Никого нет. Может быть, в зелёненькую покраситься?

– В красненькую! – сказала Нолли и задрожала от радости.

– Половину в красненькую, половину в жёлтенькую, как было раньше.

– Пшик, я тоже хочу краситься.

– Тебе нельзя, ты кукла.

– Так что же, что кукла? Я на этом противном фонаре всё платье измазала. Было беленькое, а теперь как Катины подмётки.

– Цыц, не хнычь! Согласен. Только прежде я. Стой тут, и если кто-нибудь войдёт, скажи – «ма-ма».

После этого Пшик крикнул «алле-гоп», прыгнул на стол, лёг на бок и опустил в банку с красной краской правый бок, руку и ногу.

Краска была тёпленькая, и Пшик от удовольствия закрыл глазки.