Однажды пришла тревожная весть от матери о том, что отец стал сильно прихварывать. Иван бросил все дела и помчался в Сливкино. Но отца в живых уже не застал. Только когда потерял, понял, как дорог был ему старик и как сильно будет его нехватать. В город он уже не вернулся. Работы было по горло и здесь, ездил по вызовам в хозяйства день и ночь. То роды у коров и лошадей принимал, то от чесотки либо от другой хвори скот лечил. А иногда случалось и людей пользовать.
После смерти отца мать сильно сдала, постарела не узнать. У нее развилась старческая катаракта, зрение стало совсем никудышным. В один из вечеров, когда Иван уехал на вызов, она, пытаясь зажечь керосиновую лампу, сослепу опрокинула ее. Разлившийся керосин вспыхнул и мать не смогла его потушить...
После похорон матери Иван Шубарин навсегда покинул родное пепелище. Некоторое время жил в уездном городе и вдруг уехал за десятки верст на границу с Казахстаном. Там поблизости от караванной тропы, ведущей в Китай, он и основал свою заимку. Помочь Шубарину в строительстве избы подрядились двое мастеров, переселенцев из Сибири. Втроем расчистили от деревьев и кустов возвышенное место у берега ручья, выкопали траншею, плотно забутили ее крупными камнями. Получился чуть выступающий из земли фундамент. Лес рубили на ближнем склоне горы, выбирая толстоствольные спелые ели. Бревна доставляли конным волоком, на месте ошкуривали и клали венцы, аккуратно забивая зазоры лесным мохом. Низкую крышу покрыли тесом. Для надежности Иван привалил фундамент землей, а снаружи положил еще пласты дерна. На потолок пошли тесаные бревна, сверху их присыпали землей и промазали глиной в смеси с рубленой соломой. Такой же смесью покрыли пол в избе. Сибирские умельцы сложили кирпичную русскую печь. В избе было тепло, сухо и пахло здоровым смолистым духом.
Рядом с избой Иван собственноручно соорудил маленькую баньку с каменным очагом и конюшню на два стойла.
С тех пор и приклеилось к заимке и ко всему урочищу название "Шубарино".
На новом месте работы у Ивана не стало меньше. Редко когда бывало, чтобы сюда не заворачивали всадники по спешному ветеринарному делу. Особенно горячее время наступало в случаях эпизоотий. Он был единственным на всю волость ветеринаром и поэтому иногда приходилось работать сутками напролет, быть не только лекарем, но и организатором карантинных мероприятий. Благодаря этому его хорошо знало и ценило уездное и волостное начальство. Но особой популярностью и уважением он, конечно же, пользовался у скотоводов. Они с почтением называли его Доктурбеком, а некоторые в знак особой признательности нарекали этим именем своих сыновей. За работу по спасению скота Шубарину платили не только деньгами, но и искренней дружбой. Не было такого праздника или иного случая, чтобы его не приглашали в гости. А предлогов было немало. То свадьба, то тризна-аш, то именины, то просто посиделки...
Если вступающие в брак или умерший были богатыми людьми, то съезжались не только жители ближних аилов, но и других волостей. Для них устраивались угощения, игры и конные состязания. Эти события, сопровождавшиеся подношением подарков устроителям, от которых те получали немалую выгоду, скрашивали однообразную жизнь аильчан и долго служили пищей для оживленных толков и пересудов, особенно если в них участвовали знаменитые борцы, акыны или сказители.
Зимнюю скуку помогали легче переносить традиционные встречи, называемые джоро-бозо, во время которых гости, попивая бузу, развлекались песнями и шутками-прибаутками.
Впрочем, от удовольствия пообщаться не было отказа и в страдную летнюю пору. То тут, то там звали сородичей и друзей на угощение-шерне, резали по этому случаю овцу и запасались кумысом.
Шубарину поначалу все было в диковинку, но потом привык, проникся духом полезности этих развлечений, сплачивающих народ и развивающих его культуру. Благодаря этим встречам он освоил кыргызский язык и мог свободно общаться на нем.
Еще до своего поселения на заимке Иван обзавелся ружьем и конем, которого купил на скотном базаре. Раз в месяц он отправлялся верхом в уездный город, где закупал кое-какие продукты, ламповый керосин и вещи, нужные в обиходе, и заглядывал к разбитным артельным молодкам.
Отсутствие на заимке не беспокоило его. Он хорошо знал жителей округи, а посторонние туда не заглядывали. Да и брать в избушке было нечего. Все ценное - конь и ружье всегда были при нем.
С присоединением к России прекратились набеги и грабежи. Об этом стали доходить вести до тех, кто из страха покинул родные края. Многие вернулись обратно, с ними и семья, приютившая Мамбета.
Дети вырастали, заводили семьи, получали свои доли скота и имущества. Но Мамбет не мог претендовать на наследство - не родная кровь. Когда дорос до возраста джигита, простился с плачущими стариками, которые привыкли к нему, полюбили как сына и сделали для него все, что смогли. Он батрачил у разных хозяев, был подсобным рабочим в лавке богатого уйгура. Потом женился на такой же беднячке, как и сам, получил надел земли, построил кибитку и начал самостоятельно крестьянствовать. В семье появились дети, первенца назвали Жанторо. Уже с восьми лет мальчик помогал в поле родителям, а в четырнадцать злой рок заставил его повторить судьбу отца. Вспышка холеры унесла всю семью, выжил один Жанторо. Сородичи-джельдены не дали осиротевшему юноше умереть с голому, приютили у себя. Но нет на свете горше доли, чем жить под неродной крышей. Прозябать бы ему долгие годы, но помог случай.
Однажды Жанторо послали на неделю с небольшим табуном лошадей на ближнее пастбище. Жил там в шалашике, который сам соорудил из веток деревьев на опушке леса, а питался черствыми лепешками и вареной бараниной. Но на пятый день еда кончилась. Чтобы заглушить голод, пил побольше воды из родника, ел ягоды, дикий лук и кислицу.
В один жаркий полдень к табуну подъехал незнакомый всадник с белой бородой и гривой седых волос под посеревшим от времени, когда-то белым калпаком. Жанторо принес путнику воды из родника. Поблагодарив, старик окинул юношу пронзительным взглядом и по праву старшего первым спросил, кто он. Жанторо не любил говорить о себе, но сейчас не осмелился отмолчаться. Старик слушал внимательно, с участием, и это подбадривало, вызывало желание открыть и облегчить душу.
- Ты юн возрастом, - задумчиво сказал он, когда Жанторо закончил свой невеселый рассказ, - но в речи твоей я улавливаю зрелые мысли и благородные чувства. На твою долю слишком рано выпали тяжелые утраты и невзгоды и ты как никто другой нуждаешься в отеческой помощи и поддержке. Послушай же, что скажу тебе, джигит из славного рода джельденов. Солнце моей жизни уже пошло на закат, но я успею передать тебе все, что узнал в этом мире. Если, конечно, ты захочешь. Мои знания дороже скота и имущества, потому что в них дух наших богов и наших предков. Ты поймешь, почему нельзя осквернять землю, лес, горы, источники и убивать маралов, давших нам прародительницу Рогатую Мать-олениху. Я научу тебя вызывать дух божественных Тенгри, Джер-Суу, Умай-Эне. Ты узнаешь жизнь гор и лесов, повадки зверей и птиц, научишься читать их следы как священный Коран. Так скажи, согласен ты стать учеником старого Бейшена, которого вся наша волость, почитает как знатного охотника, но душу которого не знает никто?
Таких хороших, проникновенных слов Жанторо никогда еще не слышал. От волнения он только и смог, что пробормотать:
- Спасибо вам, аксакал. Я согласен быть вашим учеником и пойду за вами всюду...
Юрта Бейшена стояла в небольшой котловине, со всех сторон окруженной горами. Более высокие и тенистые северо-восточные склоны их густо покрывали хвойные леса, а сухие юго-западные пестрели выгоравшими к концу лета луговыми плешинами. Господствующие вершины часто укутывались тучами, тяжело сползавшими в низину серовато-белым туманом. Котловина была хорошим кормовым местом для летнего выпаса скота. Со второй половины мая и по сентябрь, а в теплые годы и до конца октября, здесь на высоких травах нагуливали жир многочисленные отары овец и табуны коней, на давно обжитых местах было тесно от становий животноводов, прикочевывавших из Тосора, Барскоуна, Дархана, Чичкана и других поселений на обширном пространстве иссык-кульского побережья. К зиме оживление на пастбище спадало, но не все покидали его. Часть скота оставалась на зимнем подножном корме и содержалась в большом крытом загоне. Ухаживавшие за ним чабаны жили в трех приземистых кибитках, рядом с которыми и располагалась юрта Бейшена.
