– Моя? Моя прозрачная, не опасная,– и пена, выбелившись, отползла еще на метр и еще, оставляя после себя траву зеленую в искорках росы. Ленька вскочил на ноги и заорал радостно, вскидывая руки к небу.– Моя речка, мое небо, мое Солнце. Все мое – без черноты и зла,– и пена пропала, лишь речное медленное течение плескалось водой у его ног и истекало парным туманом, отражая в себе бездонное небо, в котором плыли барашки облаков. Ленька повернулся к реке спиной и увидел сидящую на берегу Настю с венком на голове и плетущую еще один.– Это мне?– спросил он, бросившись к ней и падая перед девушкой на колени.

– Тебе,– кивнула она и, ткнув довольно чувствительно в бок кулаком, озорно улыбнулась.– Вставай, Леха.

– А венок?– подставил голову Ленька.

– Рано тебе еще венок похоронный,– услышал он в ответ голос Саньки и кто-то, схватив его за плечё, принялся трясти довольно бесцеремонно.

– Хватит дрыхнуть,– услышал он и, открыв глаза, увидел улыбающееся лицо старшины Суворова.

– Ну и здоров же ты припухать, сержант Васильев.

– Опять ты?– зевнул Ленька и разочарованно огляделся по сторонам.

– Я. А кого ты ожидал увидеть?– выгнул удивленно бровь старшина.– Вставай, капитан построение объявил.

– Ему-то чего не спится?– не понял Ленька.

– Служба, брат ты мой во Христе, ну, и все такое прочее,– объяснил старшина.– Время-то десять уже, чего ему дрыхнуть?

– Как десять?

– Обыкновенно. Пять часов ты уже харя тут давишь. Венки с кем-то плетешь. С Настеной, пади?– угадал с первого раза старшина.

– Не твое дело, с кем. Мой сон и не лезь в него своими лапами,– отмахнулся от него Ленька, искренне обрадовав.

– Угадал? Извини – это не я. Это Прасковья Сафроновна виновата. С кем поведешься, брат… Так что все претензии к бабушке Прасковье,– довольно заулыбался Санька.

– Зубоскал,– проворчал Ленька и ушел к ближайшему колодцу.

Капитан построил роту и сообщил "инвалидам", что во второй половине дня они убывают в Касторово, а оттуда дальше в тыл.

– Сидим и ждем отправки. Автотранспорт обещан. Командирам взводов проверить личный состав по спискам и доложить. Обязанности сложите в Касторово. Вопросы есть? Нет. Разойдись,– закончил он.

– Я остаюсь,– заявил старшине Суворову сержант Васильев, отчитавшись по списку.– Ты как хочешь, а я в Комендатуру. За каким хреном мне в тыл тащиться? Пусть здесь освидетельствуют и в маршевую роту выписывают. Вон сколько мимо прет народу.

– А я?– старшина высвободил руку из петли марлевой и попробовал ее пару раз согнуть в локте. Слушалась она пока еще плохо и он скривился недовольно.– Не выпишут. Не пройду медкомиссию. Придется ехать в тыл.

– Едь,– кивнул Ленька.– На хрена ты тут с одной рукой? Полечись еще месячишко, другой.

– Ты, значит, здоров, а я еще пару месяцев полечись,– нахмурился недовольно Суворов.

– Сам же говоришь, что медкомиссию не пройдешь. Причем тут я? Я-то пройду. Или ты мне предлагаешь веником прикинуться? Так не прокатит.

– Что, значит, не прокатит? Какая медкомиссия? Ты же ее сам только что придумал. Ну, ты… Слов нет,– рассердился старшина.– И вообще, что ты рвешься, как пацан малолетний на фронт? Правильно тебе Сафроновна сказала. Успеешь.

– Ничего она такого не говорила. Давай-ка сходим к ней – попрощаемся. Может что присоветует,– предложил Ленька.– Пока время есть. Я ее сегодня во сне видел. Вернее слышал,– признался он.

– Ты что, ей венок-то плел?– взглянул на друга старшина с укоризной.

– Нет. Ничего я никому не плел. Это мне плели. Угадал ты, угадал. Настена плела. Пошли, чего рот разинул?

– Пошли. Эх, Леха. Скрытный ты оказывается. А я думал, что ты -душа нараспашку,– попенял старшина другу.

– На сколько надо, на столько и распахиваю, соразмерно,– отшутился сержант.

– Пришли распрощаться?– поняла Прасковья Сафроновна, по лицам парней, появившихся на ее огородике.

– И трубу прочистить,– напомнил Ленька.

– Хорошо, коли так,– согласилась хозяйка и принялась руководить процессом. Через час, когда печь в баньке задышала как надо, она поставила на огонь чайник и присев на лавочку, спросила:

– Убег немчик-то?

– Диверсанты освободили, а капитан погиб, верно вы увидели,– не стал делать тайны старшина из произошедших ночью событий.

– Зря сбежал. Войну теперь не переживет,– с сожалением покачала головой старушка.– А ведь молоденький еще. Жить, да жить.

– Его воля была,– возразил ей Ленька.

– Его, да не его. Выбор-то какой? Никакого. Вроде подневольного получился, как та белка в колесе – пищи, да беги.

– Так и все так-то. Вроде белки этой. Выбирать-то особенно не из чего. Вы говорите – Воля человеку дается Богом свободная и где тут она? Что-то не вижу. Кого ни возьми – все подневольны. Объясните, как понять?– старшина взглянул на хозяйку требовательно.– Вот вы и сами говорите, что Отто этому воля-то "его, да не его". А потом, что все от Бога и что волос даже не упадет с головы человека без Его Воли. Что-то у меня в голове от этих противоречивых заявлений полная каша,– развел он руками обескуражено.

– Я, в простоте своей так понимаю, Саня, что Бог по Воле своей Большой, дает людям своей волей маленькой распоряжаться и поругаем Он не бывает, потому как, что сеет человек, то и жнет. И изменить ему что-то бывает ой как не просто, коль уже семя брошено и проросло. Выпалывать или бросать посеянное? Бог учит, как правильно сеять, а человек по своеволию своему не так норовит. И что Богу делать? Терпит своеволие и в Любви к недотепе, поправляет обстоятельствами. А он опять своеволит. Вот так все и живем. Простое и правильное не хотим исполнять, свое городим. А потом вопрошаем – Где воля и свобода выбора? А она везде и всюду, только человек этого не видит. Думает, что все своим умом живет. Выбирает не

правильно, а потом удивляется, что не то выросло и про то, как выбирал, не вспоминает, а все сетует на Бога. Будто Он за него семена швырял мимо пашни.

– Вы говорите, что Бог учит, как правильно сеять без принуждения, а человек тупой и не понимает. Чеж такими тупицами нас создал? Поумнее не мог?– нахмурился Ленька.

– Умны люди достаточно, чтобы понимать. И та простота Воли Божьей, которая им предложена, семи пядей не требует. Не ума людям мало дал Господь, а напротив – всего от щедрот своих с избытком предоставил. Вот люди и искушаются Гордыней, забыв от кого получено столь щедро,– ответила Прасковья Сафроновна.

– А напоминать ежели почаще, чтобы помнили?– задал вопрос старшина.

– Так вон, оглянись по сторонам и во всем напоминание увидишь, о щедротах. Картофелину бросаешь одну в землю и десяток потом вынимаешь. Всякое дыхание Бога славит. Присмотритесь.

– Я не вижу, как это славит каждое дыхание,– признался Ленька.– Слепой, наверное.

– Слеповат, конечно. Пока гром не грянет, не перекрестишься. Но ты, Ленчик, не кручинься. В этой веренице слепцов – ты не один и не поводырь, Слава Богу.

– Почему слепые мы? Почему не слышим, как славит дыхание Бога?– Ленька смутно угадывал что-то и пытался понять.

– Дак, а почему люди натурально слепыми бывают рождены? У родителей что-то неладно уже было и детки получились по грехам их. От семени дурного – дурное. Разве удивительно? Так и душа бывает слепой от рождения. Эту слепоту не видно. А она есть. Болезнь это, Ленчик. И лечится, как любая хворь. И слепые прозревали у Господа, по писанию. Все в руках Его. И нынче хворь эта повсеместна. Потому и излечение вот такое, через страдания. Пьем лекарство горькое. Войны, болезни, страсти все эти – лекарство. Души бессмертные, через смертное тело умудряются и исцеляются. Коль сеять не приучены родителями добродетельными – добро, то и сеют по попущению злое. Пыхтят и друг с дружки шкуры дерут. Лечат друг друга, страдания причиняя,– скорбно покачала головой Прасковья.– А детишки рождаются чистыми и светлыми у них,– вздохнула она.– В последние времена станет по предсказанию Иоанна Богослова вода непригодна для питья. Горькой станет и вредной. И только по милости Божьей это пока не наступает. Оживляет воду каждый год. А коль не стал бы Он этого делать, то давно уж наступили бы для людей эти времена. По милости, ради не многих, терпит совсем пропащих. И век им не укорачивает. И их жалеет. Бог – есть Любовь. Вроде материнской, когда без корысти совсем. И не нужно Господу от людей ничего, кроме ответной Любви. Изливает свою на нас бессчетно, а в ответ радуется крупицам. Все ждет сердец открытых, чтобы пожалеть и милость на них свою излить. А люди, в слепоте, сердцами каменеют и стучит Господь в их двери, запертые наглухо. Вот истинная глухота и слепота. Счастлив тот, кто услышит и даже посеявший не там и не то – прозревает, коль такое случается. И до каждого Господь, через глас совести, имеет власть достучаться. А другой Он и не хочет власти над людьми.