Екатерина посмотрела на листок со своими откровениями. «Да, императрица, – подумала она, – могла ли ты предположить когда-нибудь, что придется тебе писать кому-то подобное?»
Паки перечитав свою исповедь, она немедленно отправила ее по назначению через Толстяка-гофмаршала Голицина.
Записки императрицы:
В Москве вышли четыре тетради под названием “Музыкальные увеселения, помесячно издаваемые: содержащие в себе оды, песни российские… котильоны, балеты и прочие нотные штуки’’. Составитель оного – Иван Перфильевич Елагин.
Полагаю, направить генерала Григория Потемкина в совет Военной Коллегии.
* * *
Григорий Потемкин, написав императрице свои претензии по поводу ее фаворитов, боялся, что, разгневавшись, она может отослать его куда подальше, и тогда прощай карьера, а главное – его любовь – Екатерина. Допрыгается, доиграется он. Ведь бывает, что «и медведь летает, токмо не в гору, а под гору». Он любил ее и понимал, что она единственная на всей земле, коя соответствует ему, как женщина мужчине. Да, она на десять лет старше и уже не блестела красотой, но как блестели ее прекрасные глаза, как бледнели пред ней все записные красавицы двора! Понятно: она императрица! Но сие положение ее было далеко не главным в облике царицы.
На дверях ее Эрмитажа было написано: «Хозяйка этих мест не терпит принужденья», и все приближенные чувствовали себя вполне свободно, но не настолько, дабы могли чувствовать себя, как дома. Императрица умела держать дистанцию. Некоторое напряжение всегда присутствовало рядом с государыней, даже у него, того, в коего она была так влюблена. Потемкин задавался вопросом, почему так происходит, что заставляет его и других людей так воспринимать ее, и весьма скоро определил в чем дело. Было в ней нечто трудно постижимое, хотя, как ни странно, она казалась довольно откровенной во всех отношениях. Однако всегда существовала та грань, кою она сама не переходила и другим не дозволяла. Особливо, сие касалось фамильярности: ни один человек не мог себе позволить подойти к ней слишком близко в прямом и переносном смысле.
Разговаривая с ней, никто не знал, что на самом деле происходило у нее на уме и в душе. Ее сдержанность, глубокий ум, выдержка бесконечно поражали окружающих. Она на все реагировала удивительно так правильно, что и придраться было не к чему. Потемкина привлекал ее ум, манеры, любезность, мягкость, все оное необычайно сочетающиеся с твердостью ее необратимых решений. Словом, Потемкин, лишь утвердился в давней мысли: не любить ее было невозможно и осознавал: связан он с ней навек, без нее ему не интересно жить.
Григорий Александрович не стал отвечать на исповедь Екатерины запиской, сам пришел. По его виду, Екатерина сразу определила – прощена! Он явился, среди дня, когда на приеме у нее находился граф Сольмс, прусский посланник. Ей весьма хотелось избавиться от него, посему она была вдвойне рада приходу своего любимца. Сольмс, видя нетерпение императрицы, сам закруглился со своей беседой и, попрощавшись, удалился. После объятий, взаимных извинений и признаний, Екатерина и Григори договорились встретиться нынче же вечером. Весь день императрица была в счастливом ожидании. Пришел в свое обычное время ее чтец, Иван Бецкой, обожатель Орловых, и, с места в карьер, паки стал увещевать ее отправить генерала Потемкина назад в армию для всеобщего и, пуще всего, ее блага. Екатерина слушала, но молчала, зная – он высказывает мнение придворных. Она должна знать, что думают ее приближенные о ее новых отношениях, но делать будет, как посчитает нужным. А что ей надобно, даже необходимо? Без всякого сомнения, теперь ей, как воздух, нужон генерал Потемкин.
Она, выпроводила Бецкого раньше обычного, сетуя, что устала и желает пораньше лечь спать. Прислуга и прочие угомонились, как токмо она улеглась в постель. Было еще рано и, дабы поскорее встретиться с Григорием, она, быстро одевшись, пошла за ним в вифлиотеку, где он играл в бильярд с Григорием Орловым. Но заглядывать туда не решилась, надеясь, что Потемкин сам вот-вот выйдет. Сердце билось и трепетало. Каждая минута била ей в висок. Но ее «Дух» и не думал появиться. Она устала прислушиваться к глухому разговору за дверью и, разбитая, вернулась в спальню. Вестимо, князь Орлов, специально учинял все, дабы не выпустить Потемкина к ней. С трудом заснув, утром она, в исступлении, написала ему письмо:
«Благодарствую за посещение. Я не понимаю, что Вас удержало. Неужели, что мои слова подавали к тому повод? Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее все утихло и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли. Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь токмо что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа; и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна. А нынешнюю ломаю голову, чтоб узнать, что Вам подало причину к отмене Вашего намерения, к которому Вы казались безо всякого отвращения приступали. Я сегодня думаю ехать в Девичий монастырь, естьли не отменится комедия тамо. После чего как бы то ни было, но хочу тебя видеть и нужду в том имею. Был у меня тот, которого Аптекарем назвал, и морчился много, но без успеха. Ни слеза не вышла. Хотел мне доказать неистовство моих с тобою поступков и, наконец, тем окончил, что станет тебя для славы моей уговаривать ехать в армию, в чем я с ним согласилась. Они все всячески снаружи станут говорить мне нравоучения, кои я выслушиваю, а внутренне ты им не противен, а больше других Князю. Я же ни в чем не призналась, но и не отговорилась, так чтоб могли пенять, что я солгала. Одним словом, многое множество имею тебе сказать, а наипаче похожего на то, что говорила между двенадцатого и второго часа вчера, но не знаю, во вчерашнем ли ты расположении и соответствуют ли часто твои слова так мало делу, как в сии последние сутки. Ибо все ты твердил, что прийдешь, а не пришел. Не можешь сердиться, что пеняю. Прощай, Бог с тобою. Всякий час об тебе думаю. Ахти, какое долгое письмо намарала. Виновата, позабыла, что ты их не любишь. Впредь не стану».
Отправив письмо через Толстяка, приняв несколько вельмож, дав указания своим статс-секретарям, она вместе с Перекусихиной, Брюс и Протасовой, уехала в Смольный монастырь, убить время до вечера, а заодно и отвести душу среди молодых воспитанниц, кои давали нынче смешную комедию. Среди них особливо блистала юная Екатерина Нелидова Екатерина. По возвращении во дворец, ее статс-секретарь Сергей Матвеевич Козьмин передал ей письмо от Потемкина:
«Всемилостивейшая Государыня!
Определив жизнь мою для службы Вашей, не щадил ея отнюдь где токмо был случай к прославлению Высочайшего Вашего имяни. Сие поставя себе прямым долгом, не мыслил никогда о своем состоянии и, естьли видел, что мое усердие соответствовало воле Вашего Императорского Величества, почитал уже себя награжденным. Находясь почти с самого вступления в Армию командиром войск, к неприятелю всегда ближайших, не упустил я наносить оному всевозможного вреда, в чем ссылаюсь на Командующего Армиею и на самых турков. Остаюсь непобуждаем я завистию к тем, кои моложе меня, но получили лишние знаки Высочайшей милости, а тем единственно оскорбляюсь, что не заключаюсь ли я в мыслях Вашего Императорского Величества меньше прочих достоин? Сим будучи терзаем, принял дерзновение, пав к освященным стопам Вашего Императорского Величества, просить, ежели служба моя достойна Вашего благоволения и когда щедроты и Высокомонаршая милость ко мне не оскудевают, разрешить сие сомнение мое пожалованием меня в Генерал-Адъютанты Вашего Императорского Величества. Сие не будет никому в обиду, а я приму за верх моего щастия: тем паче, что находясь под особливым покровительством Вашего Императорского Величества, удостоюсь принимать премудрые Ваши повеления и, вникая во оныя, сделаться вящще способным к службе Вашему Императорскому Величеству и Отечеству.
Всемилостивейшая Государыня
Вашего Императорского Величества
всеподданнейший раб
27 февраля 1774 года Григорий Потемкин».
