«У нее и привычки, как у государыни. Раз – и целый стакан воды залпом выпила, стало быть, совсем не в духе», – подумал Воронцов. Он жалостливо смотрел на сестру. Приятной внешности, сероглазая, пышноволосая, весьма моложавая в свои сорок семь лет, она отпугивала от себя мужчин своим умом, прямолинейностью и высокомерием.

– Что же делать, Катя? – спросил он. – Не отказываться же от него, как ты отказалась от Анастасии Михайловны, своей дочери. Сие будет притчей во языцех доденже будешь жива.

Екатерина Романовна, покраснев, резко отвернулась. Засим, гордо подняв упрямую голову, громко изрекла:

– Может таковое статься! Стало быть, ну и пусть! Мне не впервой давать за себя жесткий и честный ответ! И перестанем об оном!

Не зная, что и сказать, граф молчал. Оттерев носовым платком слезы на лице, княгиня довольно ровным голосом переменила материю разговора:

– Лучше расскажи, что происходит в Совете.

Александр Романович пристально взглянув на Екатерину, понял, что дальнейший разговор о племяннике бесполезен. Вздохнув, молвил:

– Сей час твой сын, мой племянник, князь Павел Михайлович в действующей армии, стало быть, с женой не живет. Знаю, ты давно его не видела. Не беспокойся, он здоров. Сказывают, он раздобрел, уж не тот стройный поручик. Я поспособствовал возведению его в чин бригадира. Князь Павел Михайлович показывает себя изрядно, не какой-нибудь трус.

Княгиня Екатерина Романовна снова дернулась:

– Чего не доставало! Он научился в Великой Британии быть джентльменом и крепким мужчиной. Не то, что оные безмозглые французы-хлюпики, которые токмо и умеют, что махать шпагами! Поражаюсь, как мог наш дядя – канцлер любить Францию?

– Однако, Катя, сия прекрасная, как ты почитаешь, Британия – люто ненавидит Россию!

Княгиня промолчала. Опустив глаза, она некоторое время о чем-то размышляла. Молчал и граф. Княгиня, подняв глаза, взволнованно заговорила:

– Что нам Франция, али еще кто! Хоть российский народ, по словам императрицы: «от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков» и, добавлю, никогда не имел опыта демократии, все же – допустить в нашей стране крамольные революционные идеи можливо токмо безумцам. Государыня Екатерина же, любящая Россию, на оное никогда не пойдет, даже будучи в душе республиканкой.

Воронцов видел, сестра намеренно меняет неприятную для нее материю разговора.

– Она, ученица Вольтера, д’Аламбера и Руссо, стало быть, вестимо, республиканка, – заметил с усмешкой граф. – А, что такое республика? Это умеренная монархия, к примеру, как аглинская, в коей власть дается не токмо королю, но и представителям сословий!

Сестра пожала плечом:

– Мне понравилось, как намедни высказалась касательно оного Екатерина Алексеевна: «Есть ли монарх – зло, то сие зло необходимое, без коего нет ни порядка, ни спокойствия». И я с ней согласна.

Граф ответствовал саркастической сентенцией:

– Я тоже согласен. Мне нравится, что у нас в России установился порядок: кругом тишь да гладь, и коли б не война, была бы Божья благодать.

Екатерина Романовна усмехнулась:

– Теперь особливая благодать, когда страна воюет. Однако, конечно, хочется верить в оную благодать для нашей матушки – России. Что говорит Совет при императрице, касательно сей революции? – спросила она, усаживаясь супротив брата, в кресло. Граф, устало подперев рукой свою большую седую голову, ответствовал:

– Ну, мнение императрицы ты, полагаю, ведаешь: революционную Францию, угрожающую королевской семье, Екатерина Алексеевна почитает за «притон разбойников», «адово пекло», где «верховодят шайка безумцев и злодеев», во главе с Робеспьером. Это ее слова.

– Я тоже почитаю сию страну за адово пекло! Не хочешь ли ты сказать, что сие не так?

– Отчего же? Так, вестимо… Хотя многие думают по-другому. Немало наших неоперившихся молодцев приветствуют революцию. Однако государыня правильно полагает, что оная революция развертывается в неблагоприятной для нее международной обстановке: почти все монархи Европы заняты сведением счетов с нами, с Россией, создав, так называемый «Очаковский кризис». Никак нашим врагам неймется: хотят наши завоевания свести на нет.

– Полагаю, и некоторые оперившиеся мужи от них не желают отстать, к примеру, твой друг Радищев.

Брат Дашковой слегка смутился, косо взглянув на сестру, молвил:

– Я вместе с Радищевым посещал масонскую ложу «Урания», многие годы приятельствовал с ним. Не могу же я от него отказаться теперь, когда он в беде.

Княгиня сделала гримасу:

– Да, разве я противу него? Помогай ему. Знаю, он хороший писатель и человек. Просто книгу выпустил не ко времени.

Брат ее удрученно подтвердил:

– Не ко времени… годом раньше – все было бы, полагаю, по – другому.

Помолчав, Екатерина Романовна, продолжила беседу:

– Стало быть, Англия, Пруссия и Польша грезят мечтами поставить… – княгиня выпятила свою пухлую нижнюю губу, точно так же, как это иногда делала императрица, – поставить Россию на прежнее место… в то время, как их мало интересует, что происходит во Франции?

– Грезят, сестрица, грезят и еще как грезят! Плетут всяческие козни. Наш брат, Семен, пишет из Лондона, что на императрицу нашу рисуют всякие карикатуры, где ее показывают, как она заглатывает Крым и готова съесть всю Европу. Лондон интригует, тщась учинить всяческие препятствия, дабы нам не достался Очаков. Им не до Французской революции, поверь мне!

Дашкова сверкнула глазами:

– Глупцы! Как могут правительства наших соседей не видеть для себя опасности в оном революционном разгуле? Это же очевидно, что вся Европа в опасности!

Граф усмехнулся:

– Вообрази, княгиня, все они, как в летаргическом сне. Ненависть к нам им глаза застила. Одна государыня Екатерина, можно сказать, трезво оценивает обстановку в стране, коя опасно заражена революционными идеями.

– Так сие опасно не токмо Бурбонам, но и Гогенцоллернам, Габсбургам, Ганноверам и, вестимо, Романовым.

– Вот, поелику, дабы обезопасить свой трон, Екатерина Алексеевна и велела барону Симолину, установить контакты с влиятельными членами Национального собрания и с некоторыми членами его Дипломатического комитета. Даст Бог, все образуется к нашей пользе, – сказал граф и строго посмотрел на сестру.

– Я знаю, что вы, княгиня, весьма умны, и не станете вести разговоры о сей материи с кем-либо. Понеже сии дела государственной важности.

– Благодарствую за доверие, Александр Романович. И прошу вас, не сумневаться касательно наших любых разговоров.

Помолчав с минуту, она добавила:

– И прошу вашей любезности, дорогой мой брат, никому не сказывать о наших с сыном и дочерью отношениях.

По щекам княгини снова поползли слезы, которые она быстро и зло смахнула.

В великолепном Шуваловском дворце на Итальянской улице друзья праздновали день рождения всеми уважаемого почетного члена Академии наук, действительного члена Императорской Российской Академии, обер-камергера и действительного тайного советника, восьмидесяти трехлетнего Ивана Ивановича Шувалова. Как всегда, со вкусом одетый сановитый тайный советник в свои годы выглядел прекрасно: крупную свою фигуру он держал прямо, густые вьющиеся седые волосы с залысинами гладко зачесаными назад, карие с зеленцой глаза смотрели зорко на постаревшем, но приятном лице. После вкусного, обильного обеда, на десерт которого были поданы, окроме всего, еще и экзотические ананасы, гости расселись на диванах и креслах большого, ярко освещенного сотнями свечей, зала. Супротив хозяина сидел, свободно раскинувшись на широком кресле, его ровесник – обер-шенк Императорского двора граф Александр Александрович Нарышкин. К ним токмо подошел его младший брат, граф Лев. Старший Нарышкин, продолжая беседу с Шуваловым, проворчал:

– Посмотрите на нашу императрицу! Как быстро она сбросила маску либерализма…

Граф Лев, усаживаясь рядом, иронически улыбаясь, заметил ему: