Оставались, конечно, потому что у Алёшки из разбитого носа шла кровь.

– Научилась драться, паразитка! – шипит Алексей, наклонившись над раковиной. И тут мы услышали, как щёлкнула, открываясь, входная дверь. – Ну, стерва, ещё и сбежала! – он поднимает голову, кровь, смешанная с водой заливает ему губы и бороду.

– Зажми ноздри-то, правдоискатель, – говорю я, отрывая кусок бумажного полотенца для него. – Чего ты добился?

Но Алёша, оттолкнув меня, вдруг сорвался с места в переднюю, как был босой и окровавленный, крича на бегу:

– А ну, стой!.. Стой!.. Стой! Нет, не уйдёшь! – он шарахнул тяжёлой дверью о стену… ограничитель приделать надо, весь дом разнесут со страстью своей…

Я не успела и двух пролётов пробежать, когда Лёня настиг меня и остановил, рванув к себе за плечи…

Конечно, настиг, мог я позволить ей уйти? Сейчас уйти к нему? Чтобы она со злости… Нет, Лёля, я не позволю тебе больше уйти от меня…

– Иди к чёрту! – взвизгнула она.

– Да щас!..

…Я выхожу из распахнутых дверей. И не один: соседка осторожно приоткрыла дверь и выглядывает.

– Здрасьте, – сказал я, долго глядя на неё, может, поймёт, что ей не стоит подсматривать.

А вот и они… ниже на полтора пролёта Алексей прижал Лёлю к стене и тянется к ней, а она, выставив руки, пытается оттолкнуть его…

В этот миг я услышал детский плач, удивительно, но я сразу понял, что это Митя, будто я ожидал его услышать. Я возвратился в квартиру, к кроватке, Митя кричит, подтягивая коленки к животику и стискивая кулачки. Как хорошо, что я могу побыть с ним наедине…

– Иди ко мне, мой хороший, пусть предки помирятся… – я взял его на руки, а он открыл тёмно-синие глаза, прекращая кричать, но толкая меня легонько своими славными ножками.

Я улыбнулся ему, потому что он внимательно и даже заинтересованно будто смотрит на меня, и унёс в свою комнату, ясно, что безумная парочка сейчас ввалится сюда, и я хочу дать им возможность побыть наедине. Это и в моих интересах, Лёлю нельзя выпустить к Стерху, тут Алексей прав, тем более в такой момент, когда она оскорблена и зла.

Митя на моих руках не плачет, продолжая внимательно разглядывать меня.

– Ну, что, мой мальчик, с нашими ребятами не соскучишься. Так что готовься, будем держаться вместе.

Что он сделал в ответ? Трыкнул в подгузник и улыбнулся, будто ожидая, что я сделаю теперь, чем смешит меня ужасно:

– Да ты парень с юмором! – засмеялся я, и понёс его в ванную мыть и менять подгузник. – Это хорошо, в нашей с тобой жизни без смеха не обойтись.

Мне доставляет удовольствие заниматься им, грязный подгузник не может напугать бывалого отца, знающего, что такое подгузники из марли и их стирка… Обнажённый он ещё более прекрасный, чем в своих милых одёжках. Он не плачет больше, позволяет надеть на себя и свежий подгузник и одежду. Когда мы с ним вышли из ванной я услышал задыхающийся шёпот Алексея, стелющийся по дому:

– Лёлька… Лёлька…

Вот паршивцы, когда приучатся дверь закрывать?..

Времени уже десять, но уйти я не могу. На моих руках уснул Митя, прижавшись головкой к моей груди. Я позвонил Мымроновне и сказал, что опоздаю.

– Ты… тут министерская комиссия, ты забыл что ли?! – страшным шёпотом говорит она. Я даже лицо её представляю при этом.

– Галя, спасай, я не могу сейчас приехать. Прикрывай.

Какая министерская комиссия, когда мой младший сын уснул у моего сердца?

– Какой ты страшный с этими кровавыми усами, – смеётся Лёля, – как в анекдоте: «убил и съел!», – она прыскает в ладошку.

– Расквасила рожу родному мужу и насмехается ещё! Ты теперь тоже «убил и съел», – я намекаю, что и её перемазал в своей крови, впрочем, всё не только размазалось, но и засохло уже…

Она опять очень тонкая, теперь только вот этот рубец-улыбка остался у неё на животе от беременности… Я посмотрел на кроватку, наш сын спит, за мягкими бортиками его не видно, но тихо, значит спит. Я наклонился к Лёле, медальон качнулся и лёг ей на грудь. – Давай добавим ещё букву сюда, а?

– «Д»? – она взяла медальон в руки.

– Да, маленькую. А потом добавим ещё…

– Много? – смеётся Лёля.

– Три не меньше. Число «4» тебя устроит? Или лучше «5»?

– Иди сюда, «отличник»… – прошептала Лёля, притягивая меня к себе. – Я

люблю тебя…

– Это я люблю тебя!

– Я – больше!

– Поспорим?..

Я был готов к тому, чтобы не входить к ним хоть до завтра, но Митя с этим уже не соглашался. Минут сорок я ещё уговаривал его потерпеть, прохаживаясь с ним на руках взад и вперёд по моей спальне, но скоро он вопил уже надрывно, а родители за закрытыми дверями слышали только друг друга…

– Ну, что, сынок, напомним мамочке о себе, – я открыл двери своей спальни.

– Митя… – выдохнула Лёля.

Она набросила халатик, выйти из спальни, подняла руки к волосам, скрутила в узел кое-как. Как ты прекрасна…

Лёля вышла из спальни, и я встаю, чтобы хотя бы одеться.

Лёля вышла, лохматая и взволнованная, тонкий халатик болтается на её фигурке, смотрит на меня:

– Давно кричит?

– Им полезно покричать, не переживай так, – улыбнулся я, отдавая ей малыша, который на её руках сразу почувствовал её и поворачивает головку к её груди. Чувствует аромат?..

– Спасибо, Кирюшенька, – улыбается Лёля, привычно отворяя халат на груди. С какой жадностью Митя вцепился в неё, сразу с наслаждением смеживая веки и причмокивая, прижав к ней ладошку! И Лёлино лицо при этом, склонённое над ним… Не зря сотни и сотни лет художники вдохновлялись и вдохновляются мадонной… Мне кажется, я не видел этого раньше никогда… Да Не кажется, не видел: ни Наташа, ни Александра не кормили грудью моих сыновей.

Лёля вернулась в спальню, а Алексей вышел.

– Ты умойся, наконец, – сказал я, глядя на него.

Алёша улыбнулся, потёр лицо:

– Ужас?

– Не то слово.

Алёшка смеясь, пошёл в ванную.

– Расскажи теперь о бандитах, что за история? – я, наконец, задал вопрос, который мучил меня всё утро.

Алексей посмотрел на меня, вытираясь:

– История… – проговорил он, расчёсывая мокрую эспаньолку, – на целый боевик.

Мы ушли с ним на кухню, он рассказал, сидя напротив меня через стол, и мне становится понятно, почему моё сердце ныло и рвалось всё то время, пока их не было и особенно в этот самый день. Я стал чувствовать их на расстоянии, раньше я не был способен на это. Раньше я никого не чувствовал. Это значит, я старею или это значит, я люблю?

– Хорошенькое дело… – бормочу я. – Ничего нигде не сообщали… Глухо упоминали в новостях, что участились бандитские вылазки, а это… это же разведка боем настоящая… Они приехали-то на чём?

– На джипах, на чём, не на танках, слава Богу. Хотя я бы не удивился.

– Джипы тоже припрятали, как и арсенал?

– Так, вероятно. Меня не очень интересовало, было чем заниматься.

– Было… и мне ничего, ни слова не сказал!

Алёша смотрит на меня:

– Чего ради? Чтобы ты тут один с ума сходил? Теперь говорю. А тогда… да я и сейчас ещё в себя не пришёл… Правда сейчас кажется, что всё это не с нами было. Рассказываю тебе как какой-то фильм… кошмарный сон.

Я разглядываю его, моего взрослого мальчика, которому в который уже раз выпадают испытания, какие мне даже и не снились. И он выходит из них сильнее, чем был.

– Лёля… очень пострадала, да? – дрогнув, спросил я.

Алёша посмотрел на меня, нахмурив густые светлые брови:

– Она… пострадала так… – сказал Алёша, бледнея, – Так, что… меня ненавидел весь город, пока думали, что это я… Поэтому роды начались… вообще это чудо, что… что они оба живы. Случайность. Будь плацента расположена иначе, не прижми ребёнок её, при начавшейся отслойке… Ты знаешь, что было бы, ты сам врач… – закончил он, поднимаясь с табурета и включая чайник.

– Так Митя спас и себя и её?

Алёша посмотрел на меня, чуть улыбнувшись: