Все недостатки отвратительны, но некоторые из них больше лишают человека его достоинства, чем другие. Обжорство есть один из тех недостатков, которые еще более уплотняют материю, от чего, наоборот, мы должны стремиться освободить себя, – и по этой причине этот недостаток заслуживает эпитет «неблагородного», который многие люди ему и придают. Разве не стыдно жить для того только, чтобы есть? Ну, а это вина слишком многих человеческих существ, забывающих, что должно есть только для того, чтобы жить.

Есть две категории обжор: прожорливые и лакомки. Первым нужно количество пищи больше необходимого; вторые требуют самую лучшую, вкусную, приятную пищу, не будучи в состоянии ограничиться простыми и обыкновенными кушаньями. Первые вызывают отвращение в любителях прекрасного, в эстетиках; вторые, в глазах простого мыслителя, почти не меньше посягают на свое достоинство человека.

Наполнять свой желудок пищей до такой степени, чтобы вызвать в себе тягость, тупость мысли, скотское состояние, вот вина против разума, которая унижает человека до степени некоторых животных; большинство же животных, в действительности, повинуется инстинкту и перестает есть, как только аппетит удовлетворен.

Старые приличия, наивные и честные, советовали выходить из-за стола вежливым относительно самого себя, это значит, с ясным умом и легким желудком, утоливши только голод и жажду. Человек, дыхание которого стеснено и голова одурманена после еды, падает ниже того положения, которое Господь дал ему при творении.

Пьяница и обжора – существа отталкивающие. Лакомка не более того достоин одобрения; он не вызывает отвращения: можно жить возле него, но форма его обжорства указывает на его эгоизм, на любовь к своему нежно любимому «Я». Эти бесконечные изыскания для этой, весьма достойной пренебрежения, стороны благосостояния; эти расходы, беспрестанно возобновляемые для удовлетворения вкусов, поистине, мало возвышенных, таковы, что их следует безусловно изгнать из жизни.

Я не хочу подвергать суду мнимых обжор (извините!), т. е. тех несчастных людей, подверженных болезни, называемой «чрезвычайным голодом», а также и слабых здоровьем, питание которых должно быть разборчиво.

Я возмущаюсь против вполне здоровых людей, которые, – выражусь с силой простонародного выражения, – «творят идола из своего брюха». Эти люди грешат против изящества, уменья жить, экономии и часто также против великодушия.

Воздержание есть добродетель человека, твердого в нравственном и физическом отношении, человека (или женщины, без сомнения), который борется против низких и подлых недостатков, который справедливо держится того, чтобы сохранить своему телу его естественное строение, чтобы не обезобразить себя излишней тучностью, которая часто бывает наказанием за обжорство.

Воздержание есть добродетель также и того человека, который просто умеет жить, понимает, что приобрести уважение ближних, – уважение, необходимое для счастья, – можно лишь тогда, когда без устали обуздываешь свои пороки. Воздержание есть качество людей экономных, угадавших, что «маленькая кухня делает дом большим».

Издержки на стол, который нужно часто возобновлять, чтобы удовлетворить потребностям тела, если они чрезмерны, если они превышают необходимое, ведут за собою безденежье в дом, а иногда доводят его до разорения. Разве не от чего краснеть тому, кто – в буквальном смысле этого слова – «съел» свое имущество… Иной раз имущество ближнего?

Наконец, разве не виноват тот, кто «жалует себе» пирог, с которым желудок не знает, что делать; между тем как «отказавши себе в нем», он мог бы всунуть небольшой хлебец в руку бедняка? Заметьте, я не требую, чтобы питались одним хлебом и чистой водой. Это значило бы плохо понимать то, что я говорю. Нет, я желаю только, чтобы щадили свой желудок, заставляя его поглощать только то, что он может вынести; чтобы никогда не губили в винных парах свой ум – благородный человеческий ум!

Желаю, чтобы регулировали свой стол со своими средствами, чтобы довольствовались здоровыми и простыми кушаньями, что не мешает хорошо их приготовлять, желаю, чтобы употребляли известное милое кокетство в умении быть воздержным. Изящество, красота, здоровье, а часто и богатство достигаются этой ценой.

Будем же сопротивляться низким подстреканиям демона обжорства. Не будем ни прожорливыми, ни лакомками, поставим себе вопросом чести презирать стол, хорошую еду… все то, что не советуется для того, чтобы уполномочить женщин не пренебрегать изготовлением простых, провозглашенных «достойными», обедов: кушанья должны быть хорошо приготовлены, чтобы быть выгодными и чтобы достаточно напитать тело.

Американцы, имеющие «школы красоты» – за что я их не порицаю, – должны были бы начать с преобразования своего питания. Оба пола в Соединенных Штатах сильно злоупотребляют конфектами… candy, как они там говорят, чтобы обозначить одним родовым термином все лакомые приготовления кондитеров.

Мужчины и женщины всех возрастов имеют их постоянно во рту и наполняют ими карманы по примеру Генриха IV, любившего раздавать их вокруг себя. Нередко можно встретить джентльмена с энергичными манерами, бородатого, как сапер, держащего во рту, вместо сигары, леденец. Они сосут candy так же важно, как наши мужчины пускают клубы дыма.

Но мужчины побеждают еще это излишество другим, – излишеством крепких напитков, тогда как женщины, пьющие только воду, – охлажденную воду! – ведут себя прямо к худому пищеварению. Их склонность к кремам, к мороженому окончательно портит их пищеварение. При этом они едят совсем горячий хлеб: прямо из печи, горячие пирожки.

Удивительно ли, что желудок мстит за такой прискорбный режим, налагаемый на него, лишая цвет лица свежести, самое лицо молодости, а волосы на голове питания… Род такого питания не чужд появления того раннего белого цвета волос, который замечается у американок: они седеют до тридцати лет.

Патти, имеющая, однако, слабость пользоваться нью-йоркскими притираниями, не приняла диетического режима женщин Нового Света. У нее чрезвычайная осторожность к органу пищеварения, потому что она знает хорошо, что нельзя более претендовать на красоту, если обращаться с ним легкомысленно. Ее обыкновение питаться свидетельствует о большом разуме и большой стойкости. Она ест в первый раз немедленно после своей ванны, и еда ее состоит из простого супа и какой-нибудь зелени. Иногда зелень заменяется яйцом всмятку и плодами. Патти обожает все плоды, но так как ее убедили, что для нее полезны лишь виноград, яблоки и сливы, она мужественно исключила все остальные из своего меню.

В полдень еще вторичный легкий завтрак: бульон, устрицы или свежая рыба, салат, свежие овощи, молочное кушанье. Завтрак заканчивается чашкой какао или стаканом шампанского. Никогда ни капли красного вина, оно гибельно для цвета лица. Она не дотрагивается также ни до соусов, ни до кушаньев, приправленных пряностями. Она не ест хлеба и не пьет воды. По ее мнению, первый производит плохое пищеварение, вторая – ревматизм. В семь часов ужин, состоящий из горячего, мяса и сезонных овощей. Никогда не ест мороженого; в этом случае она уже, как певица, отвергает это опасное для голоса кушанье. Пирожное для лакомства на этом ужине требуется всегда легкое для пищеварения: обсахаренный рис, творог со сливками и другое подобное приведенным кушанье; никакого другого десерта.

Это полное отсутствие обжорства доставило г-же Патти удивительный вид молодости. Ее глаза остались блестящими, цвет лица чистым; ее стан еще строен и манеры живы. Вот прекрасные результаты, полученные в итоге от самых незначительных лишений.

Я забыла сказать, что Патти употребляет иногда кофе, как подкрепляющее, когда она поет. Она пьет его в театре, за кулисами, после немного длинных и утомительных актов. Любимый напиток Вольтера, Наполеона и Бальзака освежает ее, говорит она, и возвращает ей всю необходимую живость.