Авторство проекта «Архипелагского княжества», равно как и воплощение его в жизнь принадлежало не петербургским политикам и не самой императрице, рассуждавшей о «маленьком острове» и верившей в то, что греки сами в состоянии создать свое независимое государство, а командующему флотом в Архипелаге Г.А.Спиридову. Он вынужден был действовать на свой страх и риск: обратиться к греческим старшинам островов, предложив российское покровительство в обмен за уплату «посильных податей» и отказ от турецкого подданства. И когда старшины объявили себя подданными Екатерины II, Спиридов отправил реляцию в Петербург, при этом очень удивив и порадовав императрицу. Примечательно, что условия войны заставили адмирала продумывать вопросы государственного строительства на завоеванных греческих островах, тогда как в Петербурге так и не сложилось определенного представления о том, что делать с возможными завоеваниями в Средиземноморье и какой тип правления для них избирать[7].
За тридцать лет до того, как адмирал Ф.Ф.Ушаков трудился над созданием Ионической республики Семи островов (1800–1807 гг.)[8] Г.А.Спиридов уже создал пространный конституционный проект идеального, с его точки зрения, государственного образования в форме «республики» или «архидукства» объединенных островов, имеющих свой выборный Сенат, свои органы местного самоуправления и судопроизводства, силы самообороны, определявший отношения церкви и светских институтов. Этот проект, долго незаслуженно не замечавшийся исследователями, может считаться одним из первых проектов возрождения греческой государственности с созданием институтов народного представительства. Но значение этого опыта можно оценить лишь в контексте аналогичных проектов государственного строительства эпохи Просвещения, исходя из понимания политической культуры, как российского военного командования, так и греческого населения. И если первое лучшим образцом государственного устройства почитало знакомые российские порядки (да и не должно было им предпочитать иного!), то второе не готово было ломать сложившиеся при османах патриархальные основы самоуправления, а лишь предполагало поменять «злого» иноверного сюзерена на «доброго» православного. В итоге как и в совместных военных акциях русских и греков, так и при первом опыте строительства нового политического образования на эгейских островах итогом было взаимное разочарование союзников и сомнение в надежности опоры на единоверцев.
Еще отчетливее различие политических культур и ожиданий от союзнических отношений проявилось в 1770-е гг. при контактах русских с иноверными арабскими правителями. Интерес к Египту и Сирии, а точнее к возможности использовать сепаратистски настроенных правителей этой части Османской империи, появился, когда военный флот России уже был в Восточном Средиземноморье[9]. Этот интерес возник и в Петербурге, и в штабе Орлова с первыми известиями об успехах египетского правителя Али-бея, в 1770 г. объявившего о независимости Египта от Османской империи. В 1770 г. Али-бея оживленно обсуждали в переписке Екатерина и Вольтер, с осени 1771 г осторожные контакты с Али-беем стал налаживать глава Архипелагской экспедиции А.Г.Орлов., а весной 1772 г. к египетским берегам прибыли российские переговорщики ― близкий к Орлову граф Иван Войнович в сопровождении небольшой «греческой эскадры»; в помощь Али-бею и его союзнику палестинскому шейху Захиру ал-Омеру эта маленькая эскадра без особого труда изгнала турецкий десант, взяв Бейрут. В сентябре 1772 г. на помощь осадившим Яффу Али-бею и Захиру были присланы и российские военные советники С.И.Плещеев и Клингенау, правда, ожидаемого арабскими правителями военного подкрепления тогда не последовало. Только в 1773 г. к сирийским берегам, правда, уже после поражения и гибели Али-бея прибыли две небольшие российские эскадры, снова взяли Бейрут, и даже получили письменные уверения правителя друзов эмира Шихаба и шейха Акки Захира Омера быть в «подданстве» Екатерины II. Но, как и с греками Архипелага, в этом случае покровительство императрицы России, присяга и даже переход в российское подданство стали по большому счету лишь выражением разных форм сотрудничества с российским командованием. В политической системе региона господствовали личностные связи ― вассальные или патрон-клиентские, и понятия «присяга», «покровительство», «подданство», зафиксировавшие это сотрудничество, все еще имели для левантийцев смысл не столько политико-юридический, как их определяет современное международное право, сколько репрезентативно-протекционистский, подобный выбору вассалом своего сеньора.
Таким образом, взаимодействие российских военных и с арабами в 1772–1774 гг., как и с греками, весьма красноречиво свидетельствовало о различии политических культур, военных стратегий и о преувеличенных ожиданиях партнеров. Разочарование в греках, которые оказались к удивлению российской императрицы и ее просвещенного окружения мало похожими на древних спартанцев, привели к тому, что дальнейшие планы освобождения Балкан и Архипелага от турок больше обсуждались с европейскими монархами, нежели с греческими депутациями. Опыт контактов с мятежными арабскими правителями также, кажется, имел весьма ограниченное применение, а между тем, недоучет этого опыта потом недешево стоил при планировании и проведении новых операций по утверждению российского влияния в регионе[10].
Отдаленность Восточного Средиземноморья от российских границ, недостаточная очевидность (как по экономическим, так и по политическим соображениям) необходимости российского присутствия в этом регионе всегда порождали одновременно с открытием военных действий активизацию действий иного рода – войны словесной и символических демонстраций освободительной миссии России против «варваров».
Первая Архипелагская экспедиция была отправлена Екатериной под лозунгом спасения греков, стонущих под «игом нечестивых», как защита наследников античной цивилизации от османского варварства[11], даже как противостояние христианского и мусульманского мира (последний тезис Екатерина использовала в надежде на поддержку католиков). Для оповещения о своей праведной миссии по освобождению единоверцев российской императрицей были использованы, казалось бы, все имевшиеся в ее время каналы информации: российская и зарубежная периодическая печать, церковные проповеди, празднования побед.
Уже в 1769 г., когда флот отправлялся в Архипелаг в прессе была опубликована проповедь, включавшая обязательную похвалу Екатерине, которой Бог дарует: «ревность к освобождению церкви святой и всего Христоименитого достояния от горького порабощения Сарацинского»[12]. Вскоре о миссии россов стали произносить стихи лучшие поэты екатерининского царствования В.Майков, М. Херасков, В. Петров. В 1775 г. В.Майков и В. Баженов стали организаторами больших многомесячных торжеств в Москве, посвященных победе в Русско-турецкой войне. На этих торжествах обыграны были и преимущества от приобретения земель в Новороссии, и восторженно отмечен успех флота в Восточном Средиземноморье. В частности, тогда будущий московский митрополит Платон (Левшин) произнес: «Внезапу в отдаленнейших странах блеснул меч Россиан, и те места, которыя прежде во училищах малым отрокам только перстом на бумаге показывали, та самыя места начал воин наш попирать победоносными стопами своими. Внезапу храбрым российским воинством покрылись не токмо поля Влашския, Молдавския, Бессарабския, Болгарския, Херсонския, Кубанския, Черкеския, но и Колхидския и Морейския, и Негромонтския [в смысле Черногорские. ― Е.С.], и берега Архипелажские, но при том могу сказать и Сирийские, и Египетские. Везде приносили с собою страх и любовь; страх противящимся, человеколюбие побежденным»[13].
